Олег Ягодин, завершив гастроли «Коляда-театра» в Театральном центре «На Страстном» и отыграв концерты в Москве и Санкт-Петербурге, рассказал о том, что же такое особенное звучание «Курары». Как всегда эксклюзив от Екатерины Нечитайло.

В жизни интереснее всего смотреть на тех, кто выжимает все педали до отказа, вычерпывает ситуации до дна, живет вне зависимости от направления ветра. Без оглядки, без стеснения, без норм, вне системы. Актер «Коляда - Театра» и фронтмен группы «Курара» Олег Ягодин похож на птицу Феникс, контуры которого всеобъемлющи, подобны знаку бесконечности. Его знают Гамлетом, Хлестаковым, Плюшкиным, Подколесиным, неистово пляшущим, разбрасывающим и пропевающим свои колючие тексты, но решительно невозможно понять, где он шутит, а где говорит на полном серьезе, лисьи прищуривая добродушные, но острые глаза, несколько настороженно запуская в свой закрытый внутренний вишневый сад. За пару часов до огромного концерта в клубе «Artefaq» Олег рассказал о памяти, удивленности, «своем пальто», тишине, и том, почему горки важнее всех локомотивов.

Олег, откуда силы?

- Буквально позавчера закончился большой театральный марафон «Коляда - театра» в театральном центре «На Страстном», во время которого ты был в центре внимания 10 вечеров из 14-ти, позавчера случился огромный концерт «Курары" в Петербурге, сегодня - Москва, а дальше тебя уже ждут спектакли и репетиции «Ричарда III» в Екатеринбурге. Олег, откуда силы?

- А что тут такого?

- Ведь нужны ресурсы не только физические, но и эмоциональные?

- Я много сплю в Москве...

- Ты не веришь во вдохновение, но тогда что является твоим персональным локомотивом? Что движет на этом пути?

- В первую очередь движет то, что нужно сделать песню. Есть музыка, а я пишу текст, это старая история. И то, что вокруг меня происходит, какие - то мелкие вещи.

- Если вчитываться в твои тексты, то это обрывки воспоминаний...

- Это поток, поток сознания.

- Тебе не болезненно возвращаться назад, снова прослушивать фонограммы прошлого?

- Они уже стали песнями. В спектаклях поболезненнее возвращаться назад, а в «Кураре»... мы не так часто их поем, такие болезненные вещи, так скажем. Но порой думаем, что пора спеть «Жизнь Это Медленное Самоубийство» или «Барокамеру». Нет, наоборот, если песня написана, то стало полегче.

- А откуда появилась культовая фраза: «Смерти нет, есть только ветер»?

- (смеется) Я просидел двое суток в камере предварительного назначения.... Или как оно? Заключения! И понял, что все ерунда, на следующий день появилась строчка эта.

- Практически во всех ролях у тебя есть мощный пластический рисунок, танцевальный монолог, а движения и танцы на концертах «Курары» - уже притчевый шаманизм. Что это значит для тебя?

- Да ничего не значит! Просто меня начинает переть, вот и все! Так мы танцевали в 2001-м, в 99-м. Меня начинает раскачивать, такие танцы - шманцы. Иногда я чувствую, что стало скучновато в зале, надо подвигаться.

Об актёрстве и профессии

- Если спектакль поставлен давно, но постоянно играется, то он как - то со временем модернизируется? Ведь ты вкладываешь в него себя, а сам меняешься.

- Все так делают, я уже не тот ведь, что в прошлом, позапрошлом году. «Гамлет» уже не тот. Обрюзг. (Смеется). Мне как-то сказали, что в моем Гамлете теперь нет вызова, нет болезненности, раньше он был нервический, это придавало какой-то шарм. А сейчас этого нет. Я уже не нервический, невозможно же постоянно быть нервическим. Появился другой оттенок. Мне очень нравится за этим наблюдать, думать, что я теперь другой, по-другому отыграл спектакль. Все спектакли меняются, это правда.

- Есть мнение, что зрители, которые приходят на спектакли «Коляда-театра» - это какие - то другие люди, другая атмосфера. А какая публика на концертах группы «Курара»? Они похожи на театральных людей?

- В каждом городе совершенно разные люди. Есть свои в Екатеринбурге, в Москве, в Питере. Я не знаю похожи они или нет, но многие музыканты, которые приходят на наши концерты, говорят, что в зале очень много красивых и интересных людей, не всегда таких встретишь. Я вообще стесняюсь в зал смотреть, я могу глянуть, но...

- Это очень любопытный разговор, на тему взгляда: на спектаклях и на концертах ты смотришь куда - то в одну точку, будто в себя, при этом складывается ощущение, что внутри ты очень подвижен. Что в этот момент происходит?

- Да-да! Я будто втыкаю. Мне так нравится! Я и дома могу повтыкать, могу это делать большую часть времени. Есть такая штука, Николай Коляда еще сказал: нет ничего интереснее, чем наблюдать за тем, как актер думает. Я вроде как думаю, шарю внутри себя. Это не только в голове, это еще и в организме, в памяти. Память - самое главное оружие для актера: эмоциональная, физическая. Всегда нужно ковыряться, всегда возвращаться, но не всегда хочется. Это всегда травматический выброс. Порой включается защита, бронь от неприятных моментов. Но есть вещи, которые затерты, проиграны. Я вспоминаю, а они не работают.

- Тогда ты ищешь новые?

- Да, ищу новые. Чем ближе к детству, тем больше они трогают, тем лучше. Я смотрю за дочкой, вспоминаю себя. Могу вспомнить через нее: как я чувствовал тогда, как она чувствует сейчас. Через нее вспоминаю все, прям вспышки происходят. Никто ведь не помнит своего детства, а Алиса - это проводник у меня такой.

- У «Коляда - театра» особый зритель, театр является авторским, труппа очень своеобразная. Если «загуглить фамилию «Ягодин», то первые эпитеты, которые вылезут, это: «иной», «инопланетный», «нездешний». А ты ощущаешь себя другим, вне системы?

- Нет, не ощущаю. Моя система - артистическая среда, в которой я с семнадцати лет. А тут все иные, уж куда ни плюнь - в иного попадешь! По - моему, про любого из актеров пиши и вылезет шапка «иной». Нет, я не ощущаю. На фоне бытовой среды, наверное, да. Мой папа однажды привел в гости сводного брата, а у меня квартира разрисована. Когда мы въехали в квартиру, то ободрали обои, позвали друзей, чтобы те разрисовали стены, кто во что горазд, так ведь удобнее. Я - то думал, что это нормально...

- А он что сказал?

- О, богема! Так он сказал. У нас нет стульев, мы на подушках сидим, маленький стол, особо мы не едим. Так удобнее, мы привыкли, а ему неожиданно. Если живешь в этом, то оно уже не становится другим, иным.

- Есть вещи в театре, на которые ты никогда не пойдешь?

- Табу нет. Ну...(пауза) есть, наверное, связанное с какими - то уж совсем откровенными вещами. Хотя ты знаешь... Лет десять - пятнадцать назад, наверное, все бы мог. Я бы не пошел сейчас на выпендреж. Я ведь с другими режиссерами не работал, но сейчас табу - это если бы нужно было что - то изобразить. Непосредственность, еще что - то. Когда работал в театре драмы, я пару раз столкнулся с тем, что нужно было что-то показывать, изображать, делать все через жест, а это ломало жестко, очень жестко. Да, отвратительно. Ведь можно попроще сделать? Нужна искренность, а не театральный выверт, не перекрутки через себя, не придумки про XIX век.

- Неужели тебе не хочется поработать ни с кем из других режиссеров? Кроме Коляды?

- Нет такого желания. Сейчас такой навал работы, что успеть бы это разобрать.

- Годунов и Ричард Третий - это люди, несущие ответственность, принимающие решения за себя и за страну. А ты человек ведущий? Или больше ведомый?

- Я... вот есть пассажир, есть машинист, а я на горочке сижу, на поезд гляжу. Не знаю, конечно, ведущий, я же как - то веду себя. Были какие-то решения, но потом повел меня Коляда. Когда - то ТЮЗе мне было очень неловко находиться, я там год проработал. Ни хорошо, ни плохо, просто неловко. Поэтому я все таки на горочке. Если я чувствую, что это человек, с которым мне хочется быть рядом, работать с ним, ощущать на уровне интуиции, то хорошо. Только так я выбираю работу. Если что - то мимо, то я начинаю болеть. Если непопадосы по волнам, то я кашляю, чихаю, слечь могу. Но это нечасто. Все реже и реже. Но всяко бывает.

- Есть ли ощущение, что все происходящее сейчас с тобой - это твое «пальто»?

- Это ощущение уже давно, я несусь вперед. Я не обращаю на многое внимание, не помню гастроли в Москве. Помню, что они были хорошие. Как в прошлом году, позапрошлом. Помню только первые гастроли, провокационные, когда зритель уходил, отзывы были странные. Но мне это даже больше нравилось. Если кто - то начинает истерить, значит все мы делаем круто. Сейчас уже нет сопротивления, немного поскучнее. Оно все равно есть, но с «Гамлета» рядами не уходят. «Клаустрофобию» в «Театроне» мы играли для пяти человек всего! Зима, холод, там окна же еще открываются на улицу. Пять человек! В зале, в шубах сидят. А что делать, играли. Они же и уходят потом! (Смеется). Я уже не думаю об этом триста лет.

О тишине и музыке

- Известно, что ты еще тот меломан. Отслеживаешь ли ты, что происходит в театре?

- В прошлом году во время гастролей еще куда - то ходил, а сейчас уже нет. Но в этот раз у нас весь театр смотрел что - то. Не знаю, последнее впечатление от питерского кукольного театра, где одна актриса играет все роли, вот это мощь. А так я не особо ходок по театрам. Нет, порой есть желание все пересмотреть, но нет возможности. Кино смотрим, торрент нам помогает, но не систематически, как получится. Смотрю порой на год все позже. Нет цели гнаться за новым.

- Сначала появляется музыка, потом музыка. А ты не боишься тишины?

- Нет, я не боюсь тишины. Когда - то меня от нее трясло от нее, а сейчас она необходима. Сейчас есть дочка, но и не бывает тишины, всегда есть звуки, во всем. Если я еду в купе, в плацкарте, соседи начинают трещать, а плеер высажен, то это, конечно, адски. Но у меня все на мази, всегда с собой зарядки, все с собой. Я все время в плеере. Я жадный до звуков. Это уже одежда, нужен фон всегда. У меня практически очередь из того, что нужно послушать. Я могу папку музла скинуть, чтобы она лежала, и все. Дома слушать не получается, только если дорога. Это в юности что - то ставили специально, садились и слушали, а сейчас уже нет.

- У Коляды зимой и летом тюбетейка на голове, а у тебя есть вещь, которая всегда с тобой?

- Наушники. Наушники, книжечка, они всегда со мной.

- Если бы у тебя была возможность написать письмо себе 20-ти летнему, что бы ты написал?

- «Не парься, чувак!». (Смеется). Все будет так, как должно быть. Ну и выпендриваться поменьше! Это очень мешало, гиперэмоциональность всякая. Не знаю, ничего бы не написал. Но эти переживания помогли, эмоциональные мышцы накачались, как у спортсмена.

- А как тебе было учиться в театральном ВУЗе? Было ли сопротивление какое -то?

- Нет, не было сопротивления. Я просто не понимал ничего. Ничего! До момента, когда пошли отрывки и спектакли. А первые два года... Я не очень понимал органическое молчание, память физических действий. «Печатную машинку» любил, она очень музыкальная, а вот танцы по канонам... Все эти полонезы... Никто не справлялся. А ведь это 94-й год! Все пили и все! Учиться было весело, отличный Мастер у меня был, Петров Алексей Васильевич, очень порядочный. Он никогда никого не выгонял, но у нас на курсе было исключение, там я самым спокойным был. Непростые мы были, по дисциплине-то.

- Ты помнишь свои выпускные спектакли?

На выпуске я играл уже в театре драмы спектакли, учился и работал там. А на дипломных я играл водевиль... Да, я играл водевиль. Но это была не роль, а добавленная история дирижера. Обязательно безумного дирижера, который дирижировал в огромных очках. Играл я сказки про грибы, намощнейшая сказка была, новогодняя, там елку крали. А я играл... Не помню, но я там был лирично настроенный хмырь такой, а потом мы уже дошли до того, что все поменялись ролями. Сказки ведь шли потоками, я всех поиграл.

- Не пришлось потом перестраиваться под Коляду? После учебы и своего Мастера?

- Нет, с ним сразу все легко. Я понял все, что нужно делать. Понял раз и навсегда. Не потому что Петров плохой педагог, а потому что это был нормальный человеческий театр. Современный, адекватный, нормальный. А Коляда говорил, чтобы мы просто не играли ничего лишнего. Это ведь важно для всех людей. Понятно, что играют все. Я надеюсь, что уже избавился от игровых моментов в жизни, но это больше коммуникабельность. У меня нет желания как - то выглядеть иначе. Читаю порой свои интервью и думаю, что это за дурак? Я ведь как начну говорить, так не остановить. Я не знаю, кому это может быть интересно.

- Существует мнение, что люди не только слышат музыку, звук но и видят его цвет, цвет звука. Есть у тебя такое?

- Интересно... Да, есть такое, как времена года. Есть осенняя музыка, зимняя, летняя, есть весенняя. У «Курары» музыка осенняя, серая такая. Вся - не вся, но большинством.

- Ты считаешь ее депрессивной?

- Нет, это считают те, кто не слышал депрессивную музыку. Нормальная человеческая музыка. Меланхоличная, наверное, да. Это то, что мне нравится по жизни. Я ведь сентябрьский, мне все это вдвойне близко. Я иду в школу, потом мой день рождения. Я всегда летом очень скучал на каникулах, хотелось что - то делать. Осень связана с тем, что пора уже дело делать, когда пошли дожди.

- А какой отдых для тебя идеальный?

- Идеальный отдых - это когда ничего не делаешь неделю, месяц. Затариваешься книжечками, кинчиками и все. Месяца мне уже стало не хватать. У артиста же ненормированный рабочий день, то три месяца с утра до ночи, то месяц ничего не делаешь, по паре спектаклей в неделю играешь. Будет «Ричард» - будет напряженное время.

- Что с «Ричардом», премьера которого уже в марте? О чем эта история?

- Пока непонятно, пока про то, про что написано.

- Нет ли опасности уйти в параллель с Годуновым?

- Будет параллель - Бог с ним. Нет никакой опасности, все хорошие люди пишут одно и тоже, ставят одно и тоже, играют одно и тоже.

- Существует ли для тебя вообще понятие опасности? Порой есть ощущение, что тебе все по силам?

- Да страха вообще нет. Пока я не ухожу в отрыв, пока в ровном настроении, то никакой опасности нет. Это уже года три, как дочка появилась. Конечно есть опасности, когда просыпаешься где - то на кухне чьей - то, вот тогда да, тогда все становится опасным, страшным. Организм выталкивает, психика не справляется. Если переберу, то страшно. Раньше был завал, когда ничего не радовало.

- И как ты вышел из ситуации?

- Дочка вышла. Там нельзя нервничать, если хочешь, чтобы дочка была спокойна. Надо не пить, не курить, есть поменьше.

- Помнишь ли ты свой первый текст?

- Помню, он назывался «Чистота»! Боже мой! Я все думал о том, как же они пишут тексты? Без музыки, но под влиянием серебряного века, обязательно с декаденством, в духе Бутусова, русского рока, Цоя. Дело даже не в тексте, а в интонациях, в том, как это спето. Но потом кто - то сказал, что текст написать очень просто: надо сесть и написать, посмотреть на то, что вокруг, втолкнуть в историю. Но рок ведь не должен ориентироваться на текст, он может быть самым плохим, лишь бы бит был хорошим, тогда все в жилу. Потом я начал разбираться и понял, что тексты чудовищны! Кошмар! Но есть школа уральской поэзии, надо соответствовать.

- Ты помнишь строки «Чистоты»?

- Помню, но не скажу. Это ведь подростковая вещь, максималистическая, очень серьезная. Да я половину первых песен «Курары» слушать не могу. Это все старые тексты были, древние. А потом я выкинул все тетрадки и начал писать свежее, начиная с альбома «Механизмы». Надо писать только то, что происходит сейчас.

- Вот говорят «кураровское звучание». Как это?

- Говорят, но все это ерунда. Что мы слушаем, то и попадает в музыкальную палитру. Понятие есть, но это не музыка, а сочетание характеров, взрывоопасная история. «Курара» - это...(пауза) сейчас модно говорить, что мы вышли из девяностых, пережили девяностые. Но это ерунда, что там переживать. Четыре парня с нашего двора, но это уж слишком по-любэвски. Вообще группы завязывают играть в нашем возрасте уже. Кто - то про нас написал, что мы - парни по соседству, которые могут удивить.

- А для тебя важно удивлять?

Добавить комментарий

Имя (обязательное)

E-Mail (обязательное)

Отправить

Отменить