«Иван и Чёрт» – постановка Андрея Горбатого по фрагменту романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», не вошедшему в основную инсценировку одноименного спектакля на сцене театра «Мастерская». Подробнее о разводе с самим собой в репортаже наших корреспондентов Катерины Воскресенской и Данила Никонова.
Достоевский без достоевщины звучит как кофе без кофеина или виски с колой без колы. То есть вполне осуществимо. А всё ж непривычно, но если отбросить долю уничижения и осуждения, что вкладывают в понятие «достоевщина», то всё сходится. Роль художника слова обозначена вполне конкретно, на сцене есть рассказчик и небольшой оркестр. Контрабас (Андрей Дидик), скрипка (Ульяна Лучкина), аккордеон (Евгений Сёмин) да мужичок-пьяница (Георгий Воронин). Последние двое всегда как в связке, как ни крути, престиж страны. Иван престиж этот сохраняет, бережёт, отдаёт рассказчику – тот и не против. Он очень харизматичен, у него Достоевский звучит как страшилка: с большими глазами он пересказывает зрителям сюжет как бурсак. Разве что громом пугануть не хватало, и Dixi! А тому, кто спросит: «какие дикси?», ответом будет музыка. В постановке она как точка в предложении, финальный знак, придающий смысл всему вышесказанному. Авторский текст отыгрывается не психологически, а эмоционально. Без страха поранить оригинальную нить произведения.
Данный фрагмент никак бы не вписался в основную инсценировку постановки «Братья Карамазовы». Глядя на сцену, думаешь о театральных адаптациях гоголевского «Ревизора». Они годами несли исключительно назидательный характер. В частности, в них не считывалось упоение Хлестакова своим талантом к манипуляции и обману. Часто на сцене был представлен всего лишь очередной плутовской образ, поверхностный, пошловатый. При первом взгляде на Чёрта (Антон Момот) опасаешься чего-то похожего, но зря. Хотя образ вышел того ещё приживальщика. Исключительно с французским прононсом.
Канареечно-заезжий шут, страдающий ревматизмом, праздник, нежелательный гость, дальний родственник, ошибка прошлого, словом, в воспоминаниях всегда пятно яркое, но не обязательно в хорошем смысле этого слова. Зажигая свечку поперёк стены, он сам поперёк горла. Ивану – оскорбляет его эстетический вкус. Нет, чтобы явиться из самой преисподней и играть на струнах его души как на терменвоксе. Это ж почти шаманство, а Чёрт на шамана похож не слишком. Не страшен совсем, да и не должен. Глуповато навязчивый образ как последний крик о том, что всё не так страшно, как на самом деле.
Читайте также
Но он водит между верой и безверием, распад личности Ивана (Дмитрий Житков) показан даже в сценографии (Художник – Елена Чернова). Мебель говорит за него, когда сам Карамазов уже не может. Будто бы в разводе с самим собой, сознание отпилило у него ровно половину совместно нажитого имущества: стола, кровати. Куда узелок с деньгами спрятать, свят ты ж, Господи! А на полу словно клубок мыслей. Старый такой и очень, очень запутанный. Страшно тянуть за любую нить. Там где-то и поэма о Великом инквизиторе, и анекдот юного гимназиста, готового к раю пройти во мраке квадриллион километров. Сумасшествие отражается в сцене синхронизации мыслей и слов, когда говорит Чёрт, но по губам Ивана можно прочитать, кто говорит это на самом деле. Их единение и противостояние переданы безукоризненно. Их молчание совершенно, их жесты безошибочны. Хочется поверить и сказать «се шарман». Исключительно с французским прононсом.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
