«Письма двух полушарий». Актёр Дмитрий Креминский читает избранные произведения Бродского

Пронизывающий ветер, от которого не спасал тонкий пледик, дул на всех собравшихся под круглым навесом пространства «Roof place». Под белой крышей собрались разные люди: у каждого была своя причина прийти на этот моноспектакль.

— Я родилась и выросла в Питере, но теперь живу в Германии, вообще не очень люблю моноконцерты, но Бродский зацепил давно и надолго.
— Нина, посмотри, здесь либо пенсионеры, как мы с тобой, либо молодёжь, нет среднего возраста. Они, видимо, заняты тем, что зарабатывают деньги, заботятся о семье. Крупной рекламы у таких мероприятий нет, на них ходят интеллигенция и люди достаточно продвинутые.
— Я из Новосибирска, на крыше в первый раз. Почему я пришла на этот спектакль? Мы - поколение Бродского.
— Пространства, которые делают в бывших промзонах, очень интересны, мы с Алиной поэтому и пришли сюда, любим такие места.
— На крыше я уже второй раз, в первый была на концерте Марины Цветаевой.
— Иосиф Александрович однажды сказал «Быть петербуржцем — не значит родиться в Санкт-Петербурге, а значит родиться в Питере заново». В Москве приезжих называют лимитчиками, туда люди с чем приезжают, с тем и остаются. А Питер меняет людей, я как коренная петербурженка считаю, что если ты любишь этот город всей душой, то ты и есть петербуржец.

Вот гул затих, и не стало слышно ничего, кроме голоса Дмитрия Креминского, шума ветра и накрапывающего дождя. В этом авторский замысел актёра: реальные звуки, никакой музыки и декораций. 20 лет назад, когда он только придумал эту программу и начал играть её на квартирниках у друзей, в мастерских, в галереях, то использовал фонограмму со звуками воды, скрипом уключин, чтобы добиться такого эффекта. Помимо тонко развитого чувства прекрасного, Дмитрий имеет богатый опыт работы. Он озвучил несколько десятков книг российских и иностранных авторов, работал актером дубляжа, занимался режиссурой различных аудиопостановок и радиоспектаклей. Твёрдым поставленным голосом он обратился к публике:

«Наверное, у каждого человека в жизни есть любимая рок-группа, любимый режиссёр, чьи фильмы можно смотреть бесконечно, любимый поэт. В моем случае это Иосиф Бродский, человек, который меня творчески во многом сделал, за его новыми текстами, конечно же, я следил, и когда в 96 году его не стало, я воспринял это как личную утрату. И, как человек театра, я не мог на это не отозваться, я захотел сделать спектакль. Но как сделать спектакль по произведениям поэта? Первое, что приходит в голову, это выучить более или менее крупный или не очень крупный корпус его текстов, и более или менее хорошо прочитать его под красивую музыку. Если вы заглянете в театральную афишу Москвы или Питера, вы увидите, что именно это и происходит по моноспектаклям Бродского. Но я думаю, что это неправильный путь, мне показалось интереснее вытащить на сцену тексты, которые не предназначались для публичного исполнения».

Без паузы он приступил к чтению, то замедляясь, то ускоряясь, а иногда переходя на рык:

«Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи».

Слова не улетали в пустоту, они были обращены лично к каждому и получали отклик. Это был не монолог, но множество внутренних диалогов сразу, о наличии которых говорили выражения лиц присутствующих: нахмуренное, с полуулыбкой, расслабленное или напряженное. Чтец продолжал:

«Если кто-то и извлек выгоду из войны, то это мы — ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюля Верна, в нашем распоряжении оказалась всяческая военная бронзулетка — что всегда пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более велик, что наша страна выиграла войну».

Несколько раз между кресел проносились тонкие смешки – в те моменты, когда со сцены звучало крепкое слово, но и сам поэт будто оправдывался перед публикой за него.

Отъездился. (Прости, Господь,
мне эту рифму, но что проще
чем мат для выраженья мощи
Твоей же, в сущности; и плоть
язвит он менее огня —
Тобой излюбленного средства
Свое подчеркивать соседство —
но все-таки прости меня.)

Дмитрий переходил с одной тональности на другую, и каждая пауза была на своём месте. Он ёрничал и играл с публикой, как это сделал бы, пожалуй, сам поэт, если бы ставил собственный спектакль.

«Сегодня мне сорок пять лет. Я сижу голый по пояс в гостинице «Ликабетт» в Афинах, обливаясь потом и поглощая в огромных количествах кока-колу. В этом городе я не знаю ни души. Выйдя вечером на улицу в поисках места, где б я мог поужинать, я обнаружил себя в гуще чрезвычайно воодушевленной толпы, выкрикивавшей нечто невразумительное. Мне пришло в голову, что это и есть тот свет, что жизнь кончилась, что это и есть вечность. Сорок пять лет назад моя мать дала мне жизнь. Она умерла в позапрошлом году. В прошлом году — умер отец. Их единственный ребенок, я, идет по улицам вечерних Афин, которых они никогда не видели и не увидят. Их сын свободен. И потому что они не встречаются ему в толпе, он догадывается, что он неправ, что это — не вечность».

При словах об отце у Дмитрия на глаза навернулись слезы, будто бы уже не было различий между ним и Бродским, будто актёр переживал свою собственную трагедию.

«Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло. И был город. Самый красивый город на свете. С огромной серой рекой,
повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо — над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать. Рано утром, когда в небе еще горели звезды, мальчик вставал и, позавтракав яйцом и чаем, под радиосводку о новом рекорде по выплавке стали, а затем под военный хор, исполнявший гимн вождю, чей портрет был приколот к стене над его еще теплой постелью, бежал по заснеженной гранитной набережной в школу. Широкая река лежала перед ним, белая и застывшая, как язык континента, скованный немотой, и большой мост аркой возвышался в темно-синем небе, как железное небо. Если у мальчика были две минуты в запасе, он скатывался на лед и проходил двадцать-тридцать шагов к середине. Все это время он думал о том, что делают рыбы под таким толстым льдом. Потом он останавливался, поворачивался на 180 градусов и бежал сломя голову до самых дверей школы. Он влетал в вестибюль, бросал пальто и шапку на крюк и несся по лестнице в свой класс. Это была большая комната с тремя рядами парт, портретом Вождя на стене над стулом учительницы и картой двух полушарий, из которых только одно было законным. Мальчик садится на место, расстегивает портфель, кладет на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать ахинею».

Это последнее, что произнёс образ Иосифа Бродского со сцены. Возникли другие звуки: голоса живых людей.

— Отлично, я как будто бы в том времени побывала, подходящая атмосфера и обстановка, очень сильно и очень хорошо скомпонованы произведения.
— Я под кайфом, не могу передать словами. Даже дождь не помешал.
— Мне запомнилась, что была кольцевая композиция, он начал с Отеля в Афинах, им же и закончил. Это здорово.
—Это событие само по себе необычное, прекрасно читал. Все было замечательно, кроме погоды.
— Мне понравилось, как он говорил: «Представьте себе здесь вот этот звук, а теперь вы видите человек встал, прислонился рукой к стене...» На сцене будто два человека было.

Добавить комментарий

Имя (обязательное)

E-Mail (обязательное)

Отправить

Отменить