"По ту сторону занавеса" Андрий Жолдак ставит эксперименты над "Тремя сестрами" Антона Чехова, словно мяч запуская их в прошлое и будущее, испытывая на прочность герметичность судьбы. В лаборатории Александринского театра результаты опытов записывала наш корреспондент Екатерина Нечитайло.
"4015-й год. Лабораторный эксперимент, проведенный над умершими, дарует жизнь в новом дивном мире трем девушками, ушедшим в самом начале ХХ века. В их головы загрузят знакомый текст, в их мозги вновь внедрят мечты о Москве, в их судьбы не внесут ни одной коррективы. Но смогут ли они теперь выжить?". Если в начало этого текста, что на самом деле является вариантом аннотации к постановке, вставить логотип кинокомпании, в середину вписать "по книге, изменившей сознание миллионов", а в финал впечатать кадр с обломками космолета/ выжженной землей/ деревом, покрытым разноцветными ленточками, то может получиться ладный трейлер для нового опуса Paramount Pictures Corporation. Если поддать зловещей музыки, перемешать буйство красок с черно-белыми воспоминаниями, тихонько запустить тему эры машин, то это, вероятно, будет делом рук и проказами компьютеров Майкла Бэя, Кристофера Нолана, Ридли Скотта. Если ввернуть туда модные и могучие спецэффекты, то это и вовсе окажется свежим фильмом компании Marvel. Или не окажется. Или не фильмом. Или попробуем по-другому: "Александринский театр представляет спектакль по мотивам культового произведения Антона Чехова, что поставил режиссер, подаривший миру "Евгения Онегина", "Мадам Бовари", "Похитителей чувств", "Ленин love, Cталин love". А вы готовы к полному погружению?". Текст про 4015-й, кстати, может при этом подаваться в самых разных формах, выбор звукового ряда ограничивается только рамками фантазии постановщика, слова выговаривать нужно четко, мистически, хрипловато, а фамилию режиссера следует произносить с шумным выдохом. Короче, welcome to Zholdak nightmares and dreamscapes.
В спектаклях Андрия Жолдака есть странный момент: они как бы есть, но их как бы... Нет, не совсем верно говорить, что их нет совсем. Просто разворачиваются они то в будущем, то во сне, то в фантазиях, то на границе Яви и Нави, то в измененном сознании, то внутри черепной коробки. С этим бесполезно спорить, против этого нет смысла восставать, на это можно гневаться сколько угодно. Лучше смириться, приняв правила игры раз и навсегда. Чтобы не было потом мучительно больно в поисках ожидаемого сюжета. Когда-то его немилосердный "Ромео..." дерзко швырял перчатки в лица политиков всех мастей; зловещий "Онегин", получивший несколько "Золотых масок", во главе с карликом уводил собравшихся в потаенные уголки человеческих страхов и желаний; беспощадный "Ленин love..." грубо отправлял всех в свой голодный мир, где и кресты, и маски, и насилие; спектакль "Zholdak Dreams: похитители чувств" выстраивался на ассоциациях, внутренних импульсах, впечатлениях от пьесы Карло Гольдони "Слуга двух господ". В "По ту сторону занавеса" дело обстоит следующим образом: прекрасное далеко лежит не за горами, некоторое время герои идут под флагом "Муть и жуть", все хотят любви, психологические травмы и обиды диктуют нормы поведения, балом без стеснения правит видеоарт, а текст "Трех сестер" и вовсе служит лишь отправной точкой для затяжного прыжка на другую сторону луны.
Счастья нет, жизнь - боль, в головы прокралась клиническая амнезия. Это мир - космос после катастрофы из "Меланхолии" Ларса фон Триера. Обеззараженный, невозмутимый, застрахованный от неизбежного. Эти персонажи - закадычные друзья Зигмунда Фрейда. У Маши (Елена Вожакина) был инцест с отцом, жена Вершинина (Василиса Алексеева) готова самоубиться на глазах у честного народа, Кулыгин (Виталий Коваленко) маниакально уверяет всех в том, что его супруга его любит. Это пространство, созданное Андрием Жолдаком и Даниэлем Жолдаком, - мечта Фрица Ланга с его "Метрополисом" 1927-го года. Геометрия и выверенность помножены на герметичность и футуризм, капсулы и трубки переплетаются с длинными столами, мрачная юдоль, что разрезается лучами свети, периодически заполняется клубами дыма, утопает в страстях, плавно превращается в новую Родину. Эти зрители, оказавшиеся по ту сторону занавеса, - участники эксперимента реинкарнационного типа, размах которого переплюнул замыслы Стивена Кинга. Смотрящие на задрапированный белой тканью партер, сидящие (как неожиданно) в глубине сцены, имеющие право на однократный выход из четырехчасового процесса. Не то субъекты, не то объекты, не то лишь декорации, создающие антураж.
Картину "Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?" Поль Гоген создал на Таити в конце XIX века, примерно в то время, когда в России сестры Прозоровы потеряли отца. Сомневаюсь, что они - находящиеся в любом времени - ее видели, но живут они теперь примерно с этими же думами в головах: если уж существует реинкарнация, то возможность загружать в мозг информацию, мысли, вопросы - тем более. На огромный экран на авансцене проецируются то водоросли, то деревья, то волны; на соседствующий с ним экран поменьше - субтитры, крупные планы, пояснения, результаты работы камеры; реальный зал утопает в черно-белых ветвях; внутри пустого дома, что будто сделан для кукол в человеческий рост, едва теплиться жизнь; в комнатке - камере без нормальных окон и дверей, сколоченной из реек на просвет, все время пытаются делать любовь. Словами, жестами, руками. Вся первая часть спектакля - вспышки и фрагменты, вглядывание в зеркала, попытка самоидентификации, колобродство по лабиринтам памяти. Вот сестры стоят у моря, наложенного на пустые ряды кресел с помощью видео; вот девицы внутри станции, что реально похожа на какой-то космолет, снова встречаются с Вершининым (Игорь Волков); вот они носятся по пространству, играют в догоняшки, бодро выкрикивают фразы из пьесы и вне нее; вот Маша заходит в комнату к отцу; вот Ирина (Олеся Соколова), игрушка по имени Соленый (Александр Шинкарев), ее жених Тузенбах (Иван Ефремов), который забыл про это, играют у моря в мяч; вот внутри дома без окон и дверей происходит знакомство сестер с учителем географии Кулыгиным. А вот они, юные, тонкие, звонкие, снова мечтают вернуться в Москву. Добраться до Москвы. Или улететь на Москву, что находится так далеко, но так близко. Не то тогда, не то сейчас, не то всегда. Вторая же часть постановки - суровая реальность, где уже не до романтики: брак взвинченного Кулыгина и истеричной Маши седьмой год уничтожает их обоих, последняя страдает от психического недуга, связанного с влечением к Вершинину, что похож на отца, Соленый убивает Тузенбаха внутри капсул, которые теперь превращены в теплицы с ландышами. Все фрагментарно, все до знака переноса, все обрывается на самом интересном месте. Самое удивительное, что подобные смены дислокаций, опыты работы с текстом, вольности, отрывы, совершающиеся играючи, никак не противоречат автору. Они внезапно работают на укрупнение. Ведь еще советский литературовед Наум Берковский отмечал, что "события у Чехова не отводятся на периферию, но уходят в глубь, часто творятся они не на сцене, а где-то в закулисном пространстве, откуда мы получаем намеренно скудную отрывочную информацию".
Десятилетия уплывают, водоросли плодятся, море обнимает новые берега, а блудливая вульгарная девица в перьях Наташа (Елена Калинина), говорящая на придыхании, все ждет Протопопова, на все рейсы в Москву снова объявлена нелетная погода, в космонавты по-прежнему берут только сконцентрированных, отважных и бесстрашных. Весь актерский ансамбль машины сдает экзамен на право полета в будущее на отлично, демонстрируя высший пилотаж, проходя препятствия без сбоев, набирая максимальный балл по всем параметрам и дисциплинам. В эксперимент они бросаются без оглядки, работают рьяно, четко вписывают себя в рваный ритм, ступают уверенно и твердо. Даром что лед тонок, сон скоротечен, фантазии эфемерны. Наиболее яркими на этом актерском параде становятся работы Виталия Коваленко (Кулыгин), Игоря Волкова (Вершинин), Елены Вожакиной (Маша). Кулыгин вышагивает этаким обаятельным страдальцем, испытывающим восторг от своих переживаний, ловко создающим образ заложника ситуации, напоминающим не то ведущего ток-шоу, не то домашнего садиста. Коваленко - пружина, грозящая так распрямиться, что мало никому не покажется. Маша Вожакиной - уголек, который не хочет угасать, пылкость и осторожность, искусная работа, выполненная на полутонах, сосредоточенная на внутренней линии, находящаяся на отметке высокого напряжения. Вершинин Игоря Волкова - человек из иного времени, ловкач от театра, изящно сочетающий гротеск и подлинное переживание, герой, что близок к образу Никиты Михалкова из "Вокзала для двоих". Волков, обаятельный и говорливый, легко может и монолог провести, и за философию рассказать, и от шутки до трагедии допрыгнуть, и поужинать так на сцене, что зал обзавидуется. Одним из самых "космических" фрагментов спектакля становится их тройная сцена: Маша и Вершинин занимаются любовью в этой самой комнате, продуваемой ветрами, а Кулыгин, напряженный, острый, обездвиженный, смотрит на это дело из-за угла другого дома, крича внутри себя громче, чем разрываются бомбы. Они здесь ищут любовь, они хотят любви, они готовы делать ее из любых материалов, они убеждают других, что любят, они внушают себе, что любимы, они собирают остатки чьей-то нежности по сиротливому пространству. В этой холодной вселенной от них от всех идет что-то большее, чем тепло, - электричество.
"В сущности, я все время живу во снах, а в действительность лишь наношу визиты" , - говорил когда-то о себе и своем мироощущении режиссер Ингмар Бергман. Думается, что примерно по этому же принципу живет Андрий Жолдак, дарящий зрителям массу подсказок для трактовки, но предлагающий самостоятельно воссоздать его грезу внутри себя, вспомнить сон о "Трех сестрах", который каждый когда-то видел, но запамятовал на утро, словить кемар еще раз, чтобы найти позабытую от резкого пробуждения деталь. Сам он, выступающий и автором сценария, и режиссером, и художником, создавшим световое оформление, - не просто должностное лицо, возглавляющее экипаж. Он - капитан, налаживающий и контактирующий; штурман, прокладывающий и предощущающий; шифровальщик, кодирующий и считывающий; игрок, ловко забавляющийся со зрительскими ожиданиями, но выдерживающий все введенные законы. Связной между личным и коллективным, бессознательным и осмысленным, русским и общим. Кентервильское привидение, которое все-таки одолело семейство Отис, что, конечно, очень напугано, но с нетерпением ждет новых шалостей и по ту сторону океана, и по эту, и по вон ту. Но на его территории никак не схитрить, с нее никуда не сбежать, на ней не сослаться ни на один сонник. Здесь нет любви. Здесь в зеркалах спрятаны прожитые десятилетия. Находиться здесь - непростая работа, которая требует и знания текста, и открытости к другому взгляду, и готовности к разговору со своими травмами, которые заставляют нас бегать по кругу от самих себя, и элементарного культурного багажа. Здесь Годар приплясывает с Фолкнером, "Аватар" кружится вместе с "Марсианином", иллюзорность дружит с рационализмом, Бергман и Чехов не гнушаются хоровода из "Интерстеллара", "Матрицы", "Начала" и компании, а в финале все это и вовсе может превратиться в пьесу Кости Треплева об Общей мировой душе, что будет расстреляна под оглушительный крик "Чайки". Или не будет. Или не в этот раз. Или не в пьесу. Или не чайки. Или не может. Если бы знать, если бы знать. Мы ведь не отвечаем за чужие сны.
Фотографии Катерины Кравцовой
Понравился материал? Подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram.
