Премьера оперы «Богема» и всероссийский ажиотаж: о судьбе нового шедевра, созданного под управлением дирижера Теодора Курентзиса, режиссера Филиппа Химмельманна и художника Раймунда Бауэра в Пермском театре оперы и балета, рассказывает наш корреспондент Екатерина Нечитайло.
Пару недель назад PR-отдел Пермского театра оперы и балета провернул диверсию неслыханной степени коварства: с помощью специального приложения все желающие могли попасть на афишу премьерной «Богемы». Выбираешь фотографию, вставляешь ссылку в строку шаблона, нажимаешь на кнопку, получаешь результат. Время убивалось нещадно, радости приваливало выше крыши, самооценка взлетала в три клика, за пару дней о спектакле узнали даже те, кто этого искренне не хотел. Социальные сети же до сих пор пестрят творениями, на которых присутствуют даты премьеры, исходные данные, свои-чужие лица. Ведь богемой хочет стать каждый третий, нередко забывая о судьбах тех, кто уже вольно или невольно попытался это сделать. Режиссер Филипп Химмельманн, художник Раймунд Бауэр, дирижер Теодор Курентзис, обращаясь к опере Джакомо Пуччини, создавая совместный проект Фестшпильхауса (Баден-Баден, Германия) и Пермской оперы, делясь опытами своих юностей, берутся напомнить об ответственности, правах и обязанностях, возможных вариантах развития событий. Десятилетия летят, осуществляются политические рокировки, происходят смены моды и стилей, а молодежь без устали творит, влюбляется, верит, кутит и умирает. Кто понарошку, кто всерьёз.
«Дайте мне что-нибудь, что заставит всех плакать!» - взывал к либреттистам композитор Пуччини, сидя на вилле на берегу Лигурийского моря. Но это в 90-е годы XIX века он уже стал птицей высокого полета, а вот его консерваторская молодость прошла в Латинском квартале Парижа, где в крошечных комнатушках выживали и погибали гении, кипело творчество, создавалось новое и неожиданное. О чем писать? Правильно, о себе, о том, через что прошел, про события, о которых знаешь не понаслышке. Тем более, композитор уже стал крепким приверженцем веризма (от итальянского vero – правдивый), пропагандирующего объективность, достоверность, показ жизни без прикрас; в 1851-м году Анри Мюрже очень кстати написал повесть «Сцены из жизни богемы»; либреттисты Луиджи Иллика и Джузеппе Джакоза, уже работавшие с композитором, готовы взяться за дело. Стоит отметить, что впоследствии к истории об интеллигентах, которые не имеют устойчивого материального положения, но крепко держатся за свой образ жизни, различные авторы будут обращаться неоднократно: спустя год после премьеры сочинения Пуччини, сыгранного в 1896-м, Руджеро Леонкавалло представит свою оперу «Богема», позже появится бродвейский мюзикл, что будет перенесен на широкий экран, создастся масса вариативных кинокартин, в 1992-м финн Аки Каурисмяки выпустит фильм «Жизнь богемы», который «не имеет ничего общего с оперой, убившей идею книги». В повести 23 главы, масса интересных подробностей, обаятельное описание счастливой и гордой жизни впроголодь, в либретто Иллики и Джакозы все спрессовано до четырех действий. Там дело обстоит так: четыре друга – поэт Рудольф, художник Марсель, музыкант Шонар, философ Коллен – живут в Париже образца второй половины XIX века, ведут полунищий образ жизни, снимают одну каморку на четверых. Едят через раз, спят по очереди, мечтают о лучшей доле. Рождество они хотят отпраздновать в пабе, гульнув на последние шиши, но Рудольфу нужно закончить статью. Он остаётся работать, друзья уходят, в один прекрасный момент в дверь стучит соседка Мими, пришедшая попросить свечу. Щелчок, любовь, скоротечная чахотка юной девушки. Ни тебе сказок, ни внезапных исцелений, ни счастливых финалов. Только веризм, только реальность, только проза дней нашей жизни.
В опере Пуччини нет времени для длительных приветствий: увертюра отсутствует, чистое звучание – два часа, все происходит стремительно и быстро. Не успеешь очухаться, а на тебя уже летит трагический финал в духе «Травиаты». Филипп Химмельманн помещает героев в Париж 60-х годов ХХ столетия, превращая их в соседей Сержа Генсбура и Джейн Биркин (чьи губы, кстати, красуются на одной из двух «официальных» афиш), отправляя в кадры к Трюффо, Шабролю, Годару, вольно или невольно провоцируя зрителей на ассоциации с целым рядом книг, фильмов и картин. Весь спектакль с неба падает снежная крупа, художник Раймунд Бауэр выстраивает на сцене павильон, создающий формат 16:9: эта продолговатая коробка может перемещаться по вертикали, за ней находится пустое пространство, перед ней сложена мебель, что позже станет обстановкой кабака, куда постоянно ходят приятели, внутри выстроена квартирка, в которой и развернётся часть действий. Вернее, там случится игра в богему, съемка фильма, репетиция жизни в духе 'Мечтателей' Бертолуччи. Убранство, где и матрасы, и книги, и торшер, и коробки, и холсты, и колонны, и наброски, и черновики по стенкам, и огромное полукруглое окно, за которым стоят заснеженные деревья, типично для представителей творческих профессий, здешние обитатели явно не очень бедны, но им нравится развлекаться подобным образом. Считать себя этой самой пресловутой богемой, устав от материального изобилия, изнывая от дурости и безделья, понимая, что в любой непонятной ситуации их обязательно откачают. Они, вечные подростки, много говорят, но ничего не делают, их таланты сомнительны, но амбиции огромны, они почти не смотрят друг другу в глаза. Не то из-за установки режиссёра, не то по привычке, не то от страха перед ответственностью за свои поступки.
Надо сказать, что весь мужской квартет героев звучит довольно крепко: и Рудольф (Давиде Джусти), мягким тенором выстраивающий образ последнего пылкого романтика, и игривый Марсель (Константин Сучков), и задумчивый Шонар (Эдвин Кроссли-Мерсер), и рассудительный Коллен (бас Деян Вачков). Не отстают и барышни: Мими Зарины Абаевой, точно работающей на сложных верхах, - единственное 'настоящее' пятно, переливчатая нежность и уверенная сила, скромная девушка, цепляющаяся за остатки тепла, что мощнеет от сцены к сцене, Мюзетта Надежды Павловой, виртуозно проходящей пассажи, которые близки к разговорной речи, - соблазнительная и игривая дива, имеющая возможность при необходимости оторвать любому голову. Другое дело, что режиссёрская рука заставляет всех прыгать от быта к исполнению в зал, от заигрываний к подлинным переживаниям, от партнёрских сцепок к полному и нарочитому автономному существованию. Комната же съедает часть звука в первом и последнем действиях. Вот слаженный дуэт Мими-Абаевой и Рудольфа-Джусти звучит в полном отрыве друг от друга; вот друзья, занимающиеся своими делами, сидят в квартире, спрятавшись от реальности; вот во втором действии на сцену вываливается развеселая горластая толпа, будто сбежавшая из фильмов Феллини; вот посетители паба обращают внимание лишь на главных героев, почему-то забыв о том, что существует жизнь вне наблюдений; вот Мюзетта-Павлова устраивает в кабаке показательное женское выступление; вот четверка разглагольствует о жизни, а перед их домом замерзает Мими; вот она лежит в пустом заснеженном пространстве; вот богема прожигает жизни, но не может спасти от холода одного единственного человека.
«Богема» Химмельманна – штучка вегетарианская, чёткая, лишенная провокаций. Акцент смещен в сторону тех, кто играется, Мими - некая мечта, умирающая в каждом из нас, к финалу мораль застилает глаза. Работа, отсылающая и к 'Сладкой жизни' Феллини, и к 'Золотой молодежи' Фрая, и к 'Террасе' Сколы, и, конечно, к 'Мечтателям' Бертолуччи, - картина сдержанно-деликатного формата, который не предполагает откровений и инсайтов, напряжённо стараясь уложить сюжет и логику персонажей в другое время. Однако же такой расклад только подсвечивает музыкальный монолог, рассказанный на множество голосов и звуков: в какой-то момент возникает ощущение, что из оркестровой ямы льется рассказ о сокровенном и личном, что музыканты повествуют не о чьих-то судьбах, а о своих участках жизни, связанных с консерваториями, коммунами, бедствиями и мечтами. Тут, кажется, есть место и переезду дирижера в Россию в непростые 90-е, и снегам Перми и Новосибирска, и светлым воспоминаниям, и сложностям, связанным с многолетней работой коллектива MusicAeterna, что сейчас считается одним из лучших во всем мире. Оперу Пуччини Курентзис и оркестр исполняют как симфонию: контрастную, пылкую, богатую на нюансы и эмоциональные всполохи. Первое действие – бодрая завязка, лирика, сопряженная с иронией над собой, второе – поэтичное рондо, пронизанное светлой грустью, третье – острое скерцо, состоящее из перепадов, четвертое – стремительный, страстный и чуть сбивчивый разговор о прошлом, от которого унаследованы воспоминания, умудренность, шрамы да несгораемые рукописи. А ещё понимание того, что времени осталось очень немного. Или же много, но в нем все будет по-другому, в новых обстоятельствах, в ином статусе, на других правах. Не исключено, что его, времени, и вовсе уже не осталось: как говорил один из героев пьесы Оли Мухиной, «хорошо живет богема, только умирает рано».
Фотограф Антон Завьялов
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
