На Фестивале "Коляда-театр На Страстном" вышел к зрителю "Борис Годунов", ведомый за руку Николаем Колядой. О природе власти и неудержимой воле к ней одного человека, разыгранной на площадке Театрального Центра "На Страстном", рассказывает наш корреспондент Екатерина Нечитайло.
Буквально за несколько минут до начала спектакля
слышу диалог двух молоденьких девушек:
- А спорим, сейчас опять плясать будут?
- Да по-любому!
В этих словах есть доля правды, но в ситуации с "Борисом" дело обстоит куда сложнее. Здесь фирменные колядовские узоры-хороводы взлетают практически до уровня шаманизма в масштабах государства, где Россия - матушка в лохмах кумашных, а люд русский снова плачет и поет. Потому что это бессмертный "Борис Годунов", потому что «…мальчики кровавые в глазах» , потому что "Коляда-театр".
Часто при упоминании о Годунове перед глазами сразу же встает стационарная картинка, где бы крики-вопли, великодержавный пафос, зал человек так на 700 минимум. А еще много страшных слов типа: "визуализация", "авторский замысел", "ответственность перед драматургом". Этакие стереотипы, знакомые каждому еще со школы. Но Коляда в корне от такой постановки вопроса отказывается: ничего не визуализирует, не "раскрашивает", даже не интерпретирует. Он, пропуская всего автора через себя, рождает новый текст, также, как сам Царь Борис, умирая, являет из нутра символ власти - державу, огромный сверкающий дискошар.
Главное, что история-то эта не про политику, не просто про абстрактные понятия "народ", "власть", "царь", "рашн стайл". На наш суд представлено два монодиалога, пропитанных болью и правдами, после которых в сознании повисает вопрос идентичный названию пьесы Аллы Соколовой "Кто этот Диззи Гиллеспи?" - "Кто же этот Борис Годунов?".
С первых секунд он как будто случайно выхвачен лучом света в толпе, сходу и не скажешь, что это будущий самодержец (Олег Ягодин). От величественного образа здесь нет ничего: он "плоханькой", "хиленькой", "неприметненькой". Человечек из толпы. Не таким себе его представляли? Правильно делали. Это все только на время, пока он в своей утлой каморочке готовится "слово молвить" перед честным народом. Публика же станет своеобразной таблеткой от страхов, зажимов, неуверенности: и энергия откуда-то появляется, и подача с харизмой, и жест. Теперь он властен, громкоголос и уверен в себе, а народ внимает, ликует, завораживается. И все бы ничего, да только трибуна - плаха, страна в обмотках, да руки у царя-батюшки нашего в крови по самый локоть.
А далее начнутся тотальные метаморфозы под кодовым названием "к чему приводит власть", которые исполнены Ягодиным на потрясающих и тончайших светотенях. Радует, что его Годунов в первую очередь Человек, а уже потом правитель. Человек властвующий, человек, переживающий, человек несчастный, более того, человек "ничей". Он прекрасно знает, что ждет в дальнейшем его детей (Ирина Плесняева, Евгений Чистяков), пытаясь хоть как-то подготовить их. Щемящая тема одиночества проклевывается и в столь остервенелом наполнении кусками куриц матрешек, и в системе "бью по горбику - целую в него же - жду реакции народа", и в сцене смерти , когда ему элементарно даже не с кем поговорить. Вот взял и умер как-то вдруг. Один. Можно сказать, что на пике карьеры и вершине одиночества. Сквозь колокольный перезвон слышится тонкий отзвук пьесы Николая Коляды "Землемер": "я не готов, я не успел, я хочу с тобой пойти, но я не долюбил, я не успел, я ничего не успел...".
Недолюбил и Гришка Отрепьев (Илья Белов). А сколько юности, напора, искренности, веры в себя. Кажется, что ему подвластно все, для него закон не писан: и по стенам пробежим, если нужно будет, и иконы с ног на голову поставим, которые безмолвно наблюдают за всем, что творится, и Марину Мнишек (Василина Маковцева) завоюем. Только руки в крови и у него по самые плечи. Под конец уже не разобрать, кого боятся больше: небольшенького мальчишки Гришки-самозванца или его громадной тени, которая гремит эхом по России. Тяжела она, мономахова шапка.
Вот эта самая шапка, вернее сказать, сетка, и похоронит под собой истинные лица действующих, оставляя маски, глаза перекроет так, что душу не видать. Пимен на своих духовных и, кстати сказать, смиренных монологах с азартом рубит курицу и выкладывает ее на подносы, создавая тем самым полотно истории России в кровавом варианте. Позже этими подносами с кусками рубленого мяса воспользуется и сам правитель, чтобы оживить или окончательно умертвить свой матрешечный народ. Чисты ли персонажи помыслами аль ножичек за спиной держат? Хотя нет, за спинкой-то у каждого из них и нас горб. Что он есть? Грех, который царь периодически пытается скинуть с себя ? Тяжесть бремени, которым наделены и те, кто "у руля" и простой народ? Уродливость - Юродивость? Кстати, сетки на лице Юродивого (Сергей Колесов) нет. Правильнее сказать, есть, но отличная от других - она прорисована гримом. Сбросить-то, видать, сбросил, а шрамики-то вот они.
Николай Коляда опять не навязывает никаких позиций мол: "вот так не делайте - это плохо, а вот так почаще - это очень хорошо". Он ставит перед нами много вопросов, глобальных проблем, но исключает конкретные манипуляции, позволяя самим искать выход. Он виртуозен в частностях подробностях: ну казалось бы, можно Гришке было бы просто планы сидеть наворачивать - а он хоп - погоны себе лепит из куриных крылышек, можно Пушкину (Александр Сысоев) после застолья с Шуйским просто уйти, а тот хвать - и стащил себе еще кусочек со стола, в музыкальном плане проще было бы вставить некие кусочки оперы Мусоргского, но мы-то слышим необычное хрипловатое "Боря-Боря Годунов" на мотив "во саду ли, в огороде". И слово «просто» медленно перечеркиваем.
В целостном восприятии этот спектакль подобен морю с его потрясающей непредсказуемостью и стабильной ритмичностью. Действие нарастает-нарастает, накатывается, кипит волною и тут...возникает Годунов, создавая своим появлением некую паузу, передышку, штиль перед бурей. Он будто зловеще шепчет: одумайтесь(ся), оглянись, не руби(те) с плеча. Но жизни обесценены: с ними можно играть, можно презрительно выплюнуть (что и сделает Борис в конце одного из своих монологов), можно скинуть, можно просто разрубить. По свистку встают, по свитку ложатся, по свистку умирают, оставляя щепки из человеческого мяса. И все эти щепки, закруженные в диких танцах, символах, интригах, к финалу собираются не то в мозаику, не то в калейдоскоп, не то в тот самый сверкающий диско-шар власти, изъятый из утробы мертвого царя, на который столь заворожено смотрит Народ и зритель, сливаясь воедино и молчаливо ожидая своей участи.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
