Спектакль «Братья» режиссера Евгении Сафоновой по роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» представляет особый ракурс романа, приближая зрителя к пониманию природы сомнений и рефлексии. Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм, выясняла наш корреспондент Катерина Воскресенская.
Когда начнется спектакль, зрители поймут не сразу – в зале не погаснет свет. Некомфортно будет всем. По обе стороны. В «Мастерской» на «Братьях Карамазовых» Григория Козлова чувствуешь себя если не как дома (и это у Достоевского!), то точно, как в гостях у лучшего друга. Здесь же особый ракурс пункта «выжить» не предусматривает. Хотели Достоевщину, так вот же она. Получите, распишитесь!
Диапазон средств выразительности на сцене сведен к минимуму: черная кушетка, кресло, люминесцентные лампы, горящие красным, четыре микрофона и стаканы с водой – единственная опора для актеров. Здесь не ведают пощады. С потолка медленно капает вода в прямоугольное углубление. На первый взгляд это кажется показателем неустроенности, внешнего проявления внутреннего конфликта. Саднящего, ноющего. Этот элемент не для исключительно визуального эффекта, в ходе спектакля он обыграется еще не раз. Герои будут огибать безопасный периметр сцены или наступят в воду и будут ходить уже в ней, или даже упадут в нее, при этом как бы не замечая происходящего. Вода станет олицетворением высказанной или открывшейся вдруг правды. Она смывает все грехи, а искупления жаждет каждый. Герои наэлектризованы, но вода ток не проводит, оттого приближение правды по-настоящему пугает.
Во втором акте мы наблюдаем черные полированные панели, которые придут в движение, готовые поглотить Митю вместе с его пороками и криком. Иван (Вячеслав Коробицин) рассказывает легенду о Великом инквизиторе. Эти крутящиеся лопасти, дым, специфический свет, звуковое оформление в сумме дают гипнотический эффект. Катерина Ивановна и Грушенька вряд ли симметричны, но все равно отражают друг друга в своих движениях. Ивана поначалу трудно разобрать: его будто бы все злит, он со всем миром не согласен, а смысла говорить не видит, вот и молчит, посмеиваясь как-то с долей сожаления, не неся наказания за мысли. Потом ходит недовольный, огрызается. Похоже на защитную реакцию – ну, хоть кто-то не готов пропадать! Сначала. Только в этой истории все сдались. В предисловии к роману Достоевского «Бесы» есть такие слова: «Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить и умрут в отчаянии». Брызгаясь в этой прямоугольной луже. Боль в рамках! Зачем вообще этот омут, чтобы не с головой, а так, полы платья намочить? Смердяков (Сергей Волков) уж весь лег туда, а припадок не отступил. Хроническое страдание побочного сына проявляется вдруг – первое время он ведет себя отстраненно, как и подобает слуге. Подает воду, задает неприятно-учтивые вопросы. Его привычно не воспринимают за человека. До поры до времени.
В третьей части спектакля поведение героев на сцене напоминает симптомы из тех, какие возникают у человека при героиновой ломке. Им ничем не помочь, дать новую дозу или убить одинаково бесчеловечно. Они кричат, смотрят на тебя невидящим, молящим или прожигающим насквозь взглядом. Их убивают не частности, а все в целом. Персонажи, выражая свою боль, сгибаются пополам с жутким криком. Слишком честно. Не лицемеря, не скрывая. Смотришь на них с ужасом и понимаешь – здесь выхода нет! Спасать от самих себя – поздно. Плакать пошло, жалеть высокомерно, а бояться глупо. Тогда совершается преступное бездействие: попытка не воспринимать на свой счет, быть равнодушным до высшей степени бесчеловечности. И ждать. Скоро, скоро… Гаснет свет. И становится только страшнее. Это хрюканье, мычанье, горловые импровизации, после которых включается свет – стоит Алеша в образе черта, который выстроен не внешними проявлениями. Но ошибиться трудно. Весь спектакль он, стараясь по возможности ничем не отличаться от любого из четырех стоящих микрофонов (впрочем, безуспешно), теперь убивает каждого в этом зале. Обычно действия зрителей в театре не комментируются, потому что ничего не видно, да и, как правило, не слышно, но сейчас свет лишь приглушен, и я ясно вижу, что девушка справа от меня уронила сумку, сзади кто-то истерически смеется, а слева на фоне общей тишины я отчетливо слышу хруст собственной руки, в которую вцепились намертво. Алеша говорит о вседозволенности. А потом… Эти моменты искажения и боли нельзя предугадать. Каждый раз это жутко, будто в тебе в этот момент тоже что-то умирает… От истерики, впрочем, никогда и никто не умирал.
Хронология повествования отсутствует. «Братья» точно не для неподготовленного зрителя. Даже зная роман, еле тянешь то, что видишь. Нет, сначала нас готовили, конечно, а потом пришло время – и теперь вы или летите, или пропадите пропадом! В первом акте ты убеждаешь себя в понимании происходящего, во втором даже не храбришься делать это. Слова постепенно исчезают словно бы за ненадобностью. Все становится совершенно условным. Внешние образы выстроены минимальными средствами почти что нехотя. Ни один актер не похож на своего персонажа. В первом акте сходство еще как-то улавливается, а потом, где-то в начале второго, все внешнее будет отброшено – «лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить». Персонажи, упиваясь безумием своего выбора быть честными без остатка, разорвали клубок надорванных нервов и теперь стоят перед тобой со снятой кожей, и люби их, и принимай такими, какими они могут позволить себе быть.
Фотографии Дарьи Пичугиной
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
