Объявленная Владимиром Панковым на сцене театра «Et Cetera» «Утиная охота» преследует гражданина Зилова. По дорогам внутренней империи героя Александра Вампилова отправилась наш корреспондент Екатерина Нечитайло.
Все смешалось в кафе «Незабудка»: в одном пространстве стоят столы, гроб, чертежная доска, автомобиль 'Запорожец' революционного цвета, кровать на пружинах. Сверху капает дождь, рождая брызги от удара об пол, по бокам установлены огромные окна, что открываются внезапными порывами ветра, вода бликует на огромном экране, расположенном в глубине сцены. По этому заведению посетители расхаживают в резиновых сапогах, на которые налипла трава, на спинах их пиджаков красуются нарисованные утки, гости могут ни с того ни с сего начать делать одинаковые машинальные движения. Говорят здесь с эхом, перебивают друг друга нещадно, фразы повторяют каноном, резко замирают на полуслове; перемещаются то в рапиде, то суетясь, то через паузу; в простую речь вплетают восклицания, неожиданные вопросы, похоронные интонации. Ни в сказке сказать, ни пером описать, разве что увидеть в измененном состоянии сознания. Режиссёр Владимир Панков, готовя вместе со своей студией «SounDrama» патроны для «Утиной охоты» Александра Вампилова, проходящей на сцене театра «Et Cetera», еще раз наглядно доказывает, что в любви, на войне, в работе с советской драматургией все средства хороши.
Если Вы хотите лиричности и ностальгии, то езжайте на охоту в другой лес. Потому что в этом нет ни подробностей эпохи, ни разудалого застолья на новоселье, ни перекличек с образами Ефремова и Даля. Если ждете советских песен, то ищите их в других краях. Потому что здесь поют про «Алики-фонарики», верещат скрипками, гудят трубами, вопрошают кларнетом. Если Вы перевели 'trip' как «путешествие», то не худо было бы напомнить, что это слово означает ещё и галлюцинирование под влиянием наркотиков. Где своя логика, иное исчисление времени, опасности, подстерегающие на каждом шагу. Культовая пьеса Вампилова, написанная в 1967-м году, что состоит из воспоминаний главного героя, живущего в вечном и бессмысленном ожидании чего-то, воплотившая судьбу поколения эпохи застоя, превращена Панковым в веселые похороны, поминки по себе, жутковатые полеты во сне и наяву. Вот в самом начале спектакля из гроба поднимается Зилов, а женщины вокруг него истерично дуют в утиные завлекалки; вот он механически выполняет ежедневные дела, фланируя между людьми; вот выясняет отношения с женой в присутствии всего рабочего коллектива, что безмолвствует на заднем плане, наблюдая с интересом за происходящим; вот его одноклассницу - любовницу Веру целует толпа мужчин; вот все катаются на продукте автопрома, весело покачивая головами; вот на большом экране плывут утки, на чертежной доске появляется надпись «Кушак-мудак», Зилов безмолвно сидит с шахматами в руках; вот он размахивает ружьем, обещая одним махом перестрелять всех и каждого. Искренне думая, что жизнь толком даже не началась ещё. Надо сказать, со смертью в этом спектакле герои заигрывают все время, ищут ее ежеминутно, пытаются всячески закончить череду одинаковых дней: то добровольно ложатся в гроб, то сидят на нем, то понарошку палят друг в друга, то затягивают своеобразный реквием. Кажется, что она, эта самая смерть, постоянно присутствует где-то рядом, воплощаясь в маленьком мальчике Вите, в венках, что посылают главному герою ради шутки его друзья, в виде невесты, гуляющей по авансцене, женщиной со свечами, что тихонько стоит у окна. Это кафе, созданное художником Максимом Обрезковым, - внутренняя империя Зилова, где царит усталость, отменены приличия, истреблены за ненадобностью все мечты. Тут, попав в безвременье, никто уже не ищет идеалов, не пытается переоценить истины, не говорит о совести и долге. Потому что кругом (как и внутри) страшно, холодно, пусто, «как в графине алкоголика».
В каждой избушке свои погремушки, а в каждом кафе своя музыка. Трек-лист этого заведения, состоящий из «Папирос» (популярной песни времен НЭПа), «Печали» Виктора Цоя, оригинального материала, звучит практически все время, без остановок. Фоном, номерами, своеобразными комментариями к происходящему. Запилы скрипок нагоняют тревогу, горловое пение усиливает мистичность, гитарные переборы сгущают серенькую грусть, духовые поддают абсурдности, аккордеонные мелодии, написанные Сергеем Родюковым, чем-то схожи с музыкой Айдара Гайнуллина к фильму Ивана Вырыпаева «Эйфория». Солирующая же партия в этом оркестре, состоящем из всех участников «Охоты», отдана Зилову. Есть мир, а есть он, есть все, а есть еще один, есть хор, в который вписаны и размеренная жена Галина (Анжела Белянская), и стервозная Вера (Екатерина Буйлова), и громогласная Валерия (Марина Чуракова), и девственная Ирина (Сэсэг Хапсасова), а есть человек, наполненный «одинокостью». Зилов в исполнении Антона Пахомова - практически брат Санька из вырыпаевского «Кислорода», который внешне схож с гопником, но может так задвинуть за философию, что диву даешься. Он - гнусненький двуликий мужчина, который в состоянии поменять все разом, но боится прогадать, с ходу способен придумать сотню отмазок на любой случай, вроде бы искренне скорбит по отцу, но здесь же по привычке звонит одной из своих любовниц. Разухабистый, довольно агрессивный, похожий на змею. Пахомов ловко играет человека, что больше уже никогда 'не взлетит': утратившего возможность поиска импульса спасения, мужчину интеллектуального (или псевдоинтеллектуального), но бессердечного и подловатого, товарища, что забыл себя в детстве, предав все свои мечты оптом. Он внутренне пластичен, обаятелен в своей запутанности, в меру задирист, точен в переходах от бесконечной беспомощности к последним попыткам что-то предпринять. Наполнен тяжелой усталостью, якобы активен, но не видит своей собственной жизни. Ни настоящей, ни недостижимой. Мощнейшей сценой становится фрагмент, в котором он совершает попытку вернуть жену Галину, что уходит от него навсегда: она сидит в 'Запорожце', вокруг притихли все соседи, он произносит монолог, приводит аргументы, надсадно кричит в зал «я люблю тебя», вызывая из памяти володинское «я скучаю по тебе», продолжает упрашивать супругу остаться. А в машине уже сидит другая женщина. Только он этого в упор не замечает.
Пьеса Владимира Сорокина «Dostoevsky-trip», написанная почти 20 лет назад, строилась на том, что книжные наркоманы принимали препараты, перемещавшие их в мир того или иного произведения Достоевского, Толстого, Кинга, Набокова. Или, скажем, Вампилова. Любители остренького попадали в гущу событий, галлюцинировали, возвращались в исходную точку. А потом наступала ломка. Или нечто схожее с тем, что постоянно испытывает Зилов, мучаясь от реального поведения самого себя. Главное - угадать с дозой и временем. Новая «Утиная охота», выдвинутая на соискание Национальной театральной премии 'Золотая маска' в четырех номинациях, продолжает серию спектаклей Панкова, запущенную «Машиной» по пьесе Юрия Клавдиева, «Сказкой», основанной на тексте Пушкина «Сказка о мертвой царевне», «Зойкиной квартирой», где все происходящее напоминает булгаковский бал у сатаны, а сон едва отличим от яви. Режиссер здесь пытается избавиться от Зилова, что живет в каждом из нас, хочет вывести зрителя из обывательского наркоза, для экстренного запуска сердца помещает его между двух венков, отправляет в хождение по мукам с надеждой на какие-то изменения. Дорога сопровождается множеством придумок, выверенными картинками, мелькающими за окном, разнокалиберной музыкой, которая не дает заскучать. Все бы ничего, но путь этот имеет явную проблему с таймингом: к середине четвертого часа начинает казаться, что на 'Охоте' , перекликающейся с фильмом Игоря Волошина 'Я', ты находишься уже несколько суток. Впрочем, trip - дело затяжное.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
