Люсин – литературный парадокс XXI века, Джонатан Свифт эры эмо-рэпа. Продолжая футуристические традиции в литературе и экспериментируя с языком, на котором говорит рубежное поколение Z, Люсин (он) создает повесть, уже признанную классикой в одиозных, эстетствующих и декадентских кругах Москвы и Санкт-Петербурга. О поиске себя, жизни в Лондоне и творческих планах, читайте в интервью молодого писателя для нашего Портала.
Люсин – это псевдоним? Или твоя настоящая фамилия? Стоит признать, она довольно необычная.
Я уже и сам не помню. Я сросся с ней. Это моя метафизическая кожура, моя трансцендентальная кожа. Мой оберег от ненужного мусора этого порочного мира. Я заново родился 26 декабря 1991 (дата распада СССР). На самом деле Люсин – фамилия моего погибшего друга. Того, кем я был в самом начале, больше не существует, поэтому моя настоящая фамилия не имеет абсолютно никакого значения. Я отрицаю ее, убивая в себе лицемерие.
Когда и как ты решил стать писателем?
Все началось в жаркий июньский день, когда я впервые встретил и полюбил этого человека… (смеется). А если серьезно, знаешь, я фаталист. Я верю в то, что за тебя уже все предрешено кем-то: Аллахом, Богом, Кришной, Саваофом. Поэтому я не решал ничего особо и не выбирал. Я всего лишь семя, выпавшее из дырявого кармана Вселенной, ждущее своего часа. Я Щупальца Озрика, Летучий Голландец, плывущий на Пангею, мескалиновый пилигрим.
Как бы ты определил направление или стиль, в рамках которого творишь?
Читайте также
Параноидальные бредни, нарезанные на фрагменты и скомпонованные случайным образом. Так, по-моему, это рецензировал один очень известный питерский журналист. На самом деле, я для себя отрицаю абсолютно любые разграничительные линии в своем праве на созидание. Я экспериментатор. Ненавижу загонять себя в какие-либо рамки. Но когда-то я определил свое творчество как поп-кор литературу. Это мейнстрим, конечно же, причем мейнстрим в самом его пошлом и развращенном смысле, но мейнстрим с «даймом эйча».
В твоей повести «85», рассказах, романе «Кукурузный Человек» много провокаций, подначивания, особенно по отношению к мусульманам. Это все ради хайпа?
Честертон как-то сказал, что тот, кто бросил бомбу – поэт и художник, ибо он превыше всего поставил мгновение. Наше общество, в мировом его понимании, стало слишком рафинированным, мы постоянно боимся обидеть кого-то и вечно перед кем-то извиняемся, при этом оправдывая внутри себя насаживаемый нам культ извращения. Это нелегитимный мир шиворот-навыворот, мир посткультурализма а-ля Джудит Батлер. Это уже даже не Оруэлл, это, скорее, Бёрджесс, где пожарные ведут забастовки на фоне горящей больницы. Я достаточно консервативный человек, но я за свободу слова. Слово априори не может кого-то оскорбить или убить, все, что оно может – это призвать к дискуссии. Я против того, чтобы резали головы за карикатуры на педофила, а иранский аятолла призывал к убийству Рушди. Причем гениальный роман «Сатанинские стихи» – лучшее, что написал британец, и он абсолютно безобидный.
В текстах ты откровенно говоришь на табуированные в обществе темы, например, о сексе. Многим это может показаться крайне пошлым и оттолкнуть от твоего творчества. Не думал об этом?
Ну да, по сути, это об улице. Это о том, откуда я вышел. Все, что я прошел в жизни, появляется на бумаге, потому что это все происходит в моей голове. И да, в моей жизни было много насилия, много секс-террора. Я жил на улице последние тринадцать лет и опустился в полное дерьмо. Собственно именно так я и озаглавил свой первый роман – «Дерьмо».
О чем он?
Критические и философские эссе, простые заметки «ни о чем», случайные публикации в периодике и наброски. Ничего сверхъестественного.
Как правило, авторы начинают свой путь, вдохновляясь кем-то другим, тем, кто, по их мнению, мастерски владеет словом. Какие у тебя любимые книги, и повлияли ли они на твое творчество?
Я читал «Человек умер» Воле Шойинке примерно десять раз и не могу прекратить читать. Эта книга всегда со мной. Всегда, когда мне скучно, например, в самолете я читаю её.
В чем состоит твоя задача как писателя?
Заставить людей осознавать то, что они уже и так знают. Ни одному человеку нельзя сказать ничего такого, что бы он уже не знал на определенном уровне. Послать миру сакину, спокойствие. Я думал обо всем этом лет десять назад, когда ирландец-таксист вез меня на окраины Ист-Энда, в околокриминальный «ханговер».
Из Лондона ты перебрался в Санкт-Петербург, заключил контракт с Эксмо, и с выходом в свет «Кукурузного Человека» твои дела, наверняка, пошли в гору?
Публикация книги была полной неожиданностью. На тот момент мне было 28 лет, и я не мог устроиться работать даже таксистом, не говоря уже о писательстве. Я сидел у своей подруги в ее съемной студии где-то в пригороде Санкт-Петербурга и ощущал себя словно Буковски. Я был пьян, молод, смотрел на ее голое сексуальное тело и думал: «Какого черта, я сорвал джек-пот?». Конечно, к тому времени уже вышло несколько значимых статей в русскоязычном «Эсквайр» и «РБК», но только пара хороших журналистов знала меня в качестве автора. Книга дает мне возможность жить беззаботной жизнью подпольного французского шансонье, не заботясь о хлебе насущном. Можно сказать, что весь мой труд прошёл проверку. Если бы не было всего этого британского бэкграунда за моей спиной, я никогда бы не смог написать «Кукурузного Человека» или что-то еще. Зарабатывать на жизнь в качестве свободного писателя чертовски сложно в этой стране, есть всего пара человек, у которых это получается. Все те люди, встреченные мною за время моего мескалинового хаджа, вдруг наглядно доказали мне, что я могу сделать это. Я знал, что был хорошим журналистом. Я знал, что был хорошим писателем. Но чувствовал себя так, словно успел запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Как бы наивно и глупо это сейчас не звучало.
Учитывая, сколько творческой энергии сейчас бурлит в Санкт-Петербурге, общаешься ли ты с другими писателями, или, может быть, кто-то из них оказал на тебя влияние?
Для меня сегодняшний мейнстрим и его представители – это ящерицы без пульса. Безличностные герои сегодняшнего посттоталитарного строя. Я имею в виду именно литературную тусовку. Я бы обозначил их всех предсмертной запиской Оксаны Шачко: «Вы все фейк». Поэтому – нет.
В повести «85» действие происходит в Лондоне, в романе «Кукурузный Человек» в Дублине и Корке, почему не в Минске или Санкт-Петербурге?
Знаешь, я устал. Я не Ганди, чтобы меня тут препарировать. По-моему, я и так уже наговорил слишком много лишнего. Не люблю болтать. Не люблю болтунов. Этим я похож на Кейт Ма Баркер, главаря одной известной банды. Она всегда повторяла эту фразу, держа пистолет в руках.
Тогда последний вопрос, какие творческие планы на будущее?
Найти себя и уничтожить…
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
