Саша Кругосветов начинает свой новый роман, описывая человечка, постоянно натыкающегося на стены невидимой для окружающих клетки. В конце концов человечку удаётся протиснуться между прутьями, но свобода оказывается ещё одной клеткой, только большего размера.
Впрочем, возможна ли абсолютная свобода? Сколько её нужно для счастья? И от каких болезней и ран свобода не лечит душу? Эти вечные вопросы – одна из центральных тем творчества Кругосветова. И его роман «Клетка» – продолжение пути в том же направлении. На первых страницах книги писатель вступает на дорогу, проторенную предшественниками, но это не мешает ему в дальнейшем сворачивать с неё и прокладывать свой маршрут, где-то, может быть, делая крюк, а где-то, наоборот, сокращая расстояние до цели.
Кафкианский риск
Фабула «Клетки» во многом перекликается с фабулой «Процесса» Франца Кафки. И здесь Саша Кругосветов, по сути, с самого начала пошёл на серьёзный риск.
С одной стороны, читатели обычно довольно благосклонно относятся к интересным переосмыслениям классических сюжетов. Ещё бы, ведь каждый со школы помнит, что занимались этим даже Шекспир и Гёте, а уж в современной литературе такое сплошь и рядом – живём-то мы в эпоху постмодернизма, говоря о котором ещё Умберто Эко отмечал «раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить».
С другой стороны, отношение к явному или мнимому использованию другими писателями сюжетов Кафки всегда было болезненным. Даже Владимира Набокова обвиняли в том, что его всемирно известный роман «Приглашение на казнь» – подражание «Процессу» Кафки. Хотя сам Набоков утверждал, что впервые прочитал этот роман лишь тогда, когда его начали спрашивать, не вдохновлялся ли он Кафкой при создании собственного произведения. О том, не лукавил ли Набоков, литературоведы спорят до сих пор. Но по большому счёту это не имеет значения, поскольку обе книги, несмотря на схожесть сюжета, являются полностью самостоятельными шедеврами. Что, однако, не мешает молодому поколению обзывать «Приглашение» Набокова фанфиком по мотивам Кафки.
Читайте также
Таким образом, желающие навесить ярлык вторичности на роман Кругосветова, конечно, найдутся. Но задумаемся, что на самом деле определяет самобытность произведения. Ответ на этот вопрос становится очевидным даже на примере сравнения повестей «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя и «Царь-рыба» Виктора Астафьева. В них очень схожа фабула, но совершенно разные характеры героев, в разных реалиях разворачивается действие и разный философский смысл стоит за каждым из текстов. Пожалуй, этого более чем достаточно, чтобы «Царь-рыбу» можно было считать самостоятельным произведением, так что своё признание повесть получила вполне заслуженно – в полном соответствии с её художественными достоинствами. О «Клетке» Кругосветова также можно сказать, что с «Процессом» Кафки её роднит лишь часть событийной составляющей, но во всём остальном романы очень различны. Соответственно, новый роман Кругосветова – оригинальное произведение, хотя и написанное в кафкианской традиции. Но не буду голословным, а разберу дальше подробно, в чём выражаются обозначенные выше отличия. И параллельно с этим расскажу о художественном и философском содержании книги «Клетка».
Из мифа в СССР
Действие романа «Клетка» разворачивается в Ленинграде в начале 80-х годов XX века. Автор колоритно изображает перед нами этот интересный период с помощью красноречивых деталей, ненавязчиво всплывающих в ходе повествования, но в совокупности создающих вполне целостную картину.
Так, Борис Кулагин, главный герой произведения, утром в свой 27-й день рождения думает о том, что он живёт в прекрасное время: «эпоха развитого социализма и всеобщего подъема в стране – гидроэлектростанции, мирный атом, Байкало-Амурская магистраль, космос, повышение благосостояния советского народа». Но при этом предшествующую ночь он провёл с заехавшей к нему юной Кларой, которая оказывает интимные услуги далеко не только одному Борису. Как видим, в хрестоматийный образ советских молодых людей герой не вписывается, его гостья – тем более. Но ещё не 90-е годы, поэтому Клара – не какая-то девушка по вызову: она встречается лишь с теми, кто звонит ей «по рекомендации от хороших знакомых». И её клиенты не вульгарно расплачиваются за услуги, а делают подарки: «полезные вещи: чулочки, красную икру, хороший телефонный аппарат, магнитофон, а лучше – денежный презент, просто помощь от доброты душевной – девушке на шпильки».
Не менее показательна и атмосфера на предприятии, где трудится герой. Это работающее на оборонку НПО «Базальт». Но даже там сослуживцы поздравляют Бориса, поднося бокал шампанского в середине рабочего дня. Более того, в иные дни, правда уже после работы, герой время от времени заходит со своим начальником отдела в рюмочную на углу Литейного и Пестеля. В общем, отношения в коллективе вполне демократичные и горбачёвской борьбы за трезвость ещё нет. Но в то же время у героя был случай, когда один из сослуживцев, знавший о его увлечении выдавливанием барельефов на тонком металле, подарил ему красивую латунную пластину. Борис понёс её домой, вложив в книгу, но на проходной его впервые за годы работы обыскали. Пластину не заметили только по счастливой случайности, которая спасла героя от обвинения в хищении социалистической собственности на режимном предприятии. Ситуация вполне в духе сталинских времён, когда не только пишут доносы, но и искусственно создают ситуации, подтверждающие их.
К слову, данный эпизод повторяет происшедшее с самим автором во время его работы в НИИ «Гранит» (см. автобиографическую книгу Саши Кругосветова «Сто лет в России»). Таким образом, писатель помещает героя в обстановку, знакомую ему не понаслышке.
Не удержусь, чтобы не привести ещё одну ситуацию из «Клетки», которая также многое говорит о времени. Один из старейших сотрудников «Базальта», предлагая Борису вступить в партию, говорит ему: «Вы перспективный работник, это поможет вашему продвижению по службе». Героя не удивляет такая откровенность. Он и сам думает о партии без какого-либо трепета, а лишь с осознанием целесообразности затеи: «Мероприятие оно, конечно, достойное… И на будущее пригодилось бы». То есть люди, не слишком очарованные советской идеологией, в конце брежневской эпохи могли не только мыслить подобным образом, но и практически безбоязненно говорить об этом вслух.
Однако от обещающего карьерные перспективы предложения Борис вынужден отказаться, поскольку опасается, что партийная комиссия отнесётся к фактам его биографии гораздо критичнее, чем даже особый отдел его оборонного предприятия. Хотя эти «опасные» факты достаточно невинны, как, например, письмо, присланное приезжавшей в Советский Союз француженкой, с которой у героя было краткое знакомство. И тем не менее у Бориса есть основания думать, что в результате вместо партбилета он получит проблемы со стороны КГБ.
Вот они, внутренние противоречия позднего СССР. Всё меньше веры в трещащую по швам после долгого брежневского «застоя» идеологию, но при этом многие убеждены, что живут они в прекрасное время. Режим ведёт себя вполне по-вегетариански, дозволяя значительное свободомыслие, но всевластие органов государственной безопасности и возможность сгинуть в их клещах тоже никуда не делись. И наряду с этим Кругосветов показывает в «Клетке» многие другие яркие детали жизни в СССР в переломный исторический момент, с которого фактически начался закат «красной империи». В том числе даже такие бытовые вещи, как то, что в качестве традиционной закуски к рюмке холодной водки советский общепит предлагал бутерброды с килькой. В результате получается действительно колоритная и целостная картина, дополнительные краски к которой добавляют краткие зарисовки неповторимого Ленинграда начала 80-х с описанием конкретных мест, настоящими названиями улиц.
Здесь важно отметить, что Саша Кругосветов, не просто перенёс элементы фабулы «Процесса» Кафки в другую страну и в другую эпоху, а, по сути, выбрал совершенно иную форму изображения художественного пространства произведения.
Так, о «Процессе», по большому счёту, нельзя сказать, что его события происходят в Праге, где родился Кафка, или каком-либо другом конкретном городе в какой-либо конкретный исторический период. Точнее, информацию о том, что писателя вдохновляла именно Прага и реальные события его жизни, можно найти во многих исследованиях, но ничего этого нет непосредственно в тексте романа. Дело в том, что Кафка не художественно изображает реальную жизнь, а переосмысляет её, изменяя до неузнаваемости. Он фактически создаёт своё собственное мифологическое пространство, подчёркнуто абстрактное и нарочито отличающееся от реального мира.
В «Процессе» не только не назван город, где живёт главный герой, но нет и названий улиц, кроме одной вымышленной Юлиусштрассе, имя которой, согласно распространённой версии, образовано от месяца рождения писателя. Образ жизни Йозефа К. совершенно не соответствует его социальному положению. В частности, герой, обозначенный Кафкой как старший управляющий банком, вряд ли мог жить в частном пансионате, а не снимать отдельную квартиру с прислугой. Также для подобного человека во времена Кафки было совершенно немыслимым, чтобы среди женщин, с которыми он романтически общается, не было особ из его социального круга.
К слову, среди женщин, с которыми складывались отношения у самого Франца Кафки, в отличие от Йозефа К., были как минимум далеко не только официантки, машинистки или служанки, но дамы из того же общественного слоя, к которому принадлежал он сам, что отражено во всех его более-менее подробных биографиях. Правда, в бордели Кафка всё-таки иногда захаживал, если верить дневникам, но вовсе не потому, что ему было трудно наладить отношения с женщинами своего круга. Макс Брод, близкий друг писателя, фактически открывший миру его творчество, в своей книге «Франц Кафка. Узник абсолюта» отмечал: «На протяжении всей жизни Франца к нему тянулись женщины. Хотя сам он сомневался в том, что имел у них успех, но этот факт неоспорим».
В «Процессе», как и во многих других своих произведениях, Кафка везде, где это уместно, стремится избежать бытовой и исторической конкретики или перевернуть реальность с ног на голову. Этим приёмом он резко заостряет притчевый характер романа, подчёркивает мифологичность своего художественного мира. «Клетка» же, несмотря на все элементы постмодернизма, во многом написана в традициях классического романа. Таким образом, произведения Кафки и Кругосветова принципиально различаются по художественной форме.
Среднее арифметическое человека эпохи «застоя»
Почти любой роман – прежде всего повествование о его главном герое. Нередко это подчёркивается даже в названии – «Евгений Онегин», «Обломов», «Мартин Иден» и т.д. Сравним «Процесс» и «Клетку» с этой точки зрения. Борис Кулагин решительно отличается от Йозефа К.
Кафка тонко чувствовал, что создавал своего рода притчу, где образ главного героя должен быть максимально схематичным, оторванным и от места, и от эпохи, в которую разворачивается действие. В «Процессе» не проясняется даже такая исключительная деталь, как вопрос о том, в силу каких заслуг Йозефу К. в тридцать лет удалось стать старшим управляющим банка. А ведь для этого нужно было либо иметь влиятельных покровителей в соответствующей среде (о чём в романе ни слова; герой, как я уже отмечал, вообще, живёт вне социальной среды, соответствующей его положению), либо отличаться выдающимися талантами (Кафка не только не показывает эти таланты, но и не наделяет героя даже свойственными любому человеку простыми хобби, вроде плавания или езды верхом, чем увлекался сам писатель).
Бориса Кулагина из «Клетки» Кругосветова, наоборот, можно назвать типичным героем своего времени. Правда, на роль среднестатистического жителя СССР 80-х он не годится. Для этого его нужно было бы сделать представителем какой-то рабочей профессии, полностью лояльным к режиму в силу отсутствия мыслей о том, что можно жить как-то иначе. Всё-таки таких было большинство. Но если абстрагироваться от количественных соотношений, а просто взять по одному представителю разных типов молодых людей эпохи «застоя» и вывести из них нечто вроде среднего арифметического, то получится некто очень похожий на Бориса.
Герой Кругосветова, как и значительная часть населения, работает на оборонку – пусть не за станком на заводе, а в кабинете научно-производственного объединения, но в качестве учёного или изобретателя он вовсе не хватает звёзд с неба. Кругосветов подчёркивает это, подробно описывая в книге одну из разработок, которой гордится Борис. Из того же фрагмента видно и то, что герой мог бы точно так же работать в любой другой сфере, в том числе не связанной с оборонным заказом. Просто течение жизни занесло его в НПО «Базальт», и там он стал строить карьеру, не ища чего-то другого. Что же касается отношения Бориса к советскому строю, то он задумывается о его противоречиях, но всё равно не мыслит свою жизнь в какой-то иной парадигме. Герой склонен к позёрству и самолюбованию, но это не переходит в болезненное самолюбие. Он способен обманывать себя, не замечая того, но честен с окружающими. Он конформист, но не трус. Типичный продукт своей эпохи и одновременно личность, пусть и далеко не значительного масштаба. В результате перед нами живой человек, к тому же, как ни странно, не лишённый обаяния, несмотря на все его недостатки.
Подытоживая, можно сказать, что если при чтении Кафки нам ничего не остаётся, кроме как ставить себя на место героя, то герой Кругосветова выглядит живым сам по себе и кажется, скорее, кем-то из наших знакомых. Хотя, конечно, это не мешает тому, чтобы находить в нём и наши собственные черты.
СИСТЕМА против совести
В любом значительном литературном произведении герои и антураж – не цель, а только средства, с помощью которых автор доносит до читателей философский смысл написанного. Причём этот смысл иногда даже может отличаться от задуманного самим автором. Вспомним хотя бы хрестоматийный пример, когда Тургенев считал свой роман «Отцы и дети» прежде всего критикой нигилизма, однако большинство читателей его времени восприняли Базарова примером для подражания.
С трактовкой «Процесса» Кафки всё ещё сложнее. Как вспоминал Макс Брод, автор толковал роман так, что «эти толкования, в свою очередь, нуждались в толкованиях. И окончательное решение – так же, как и в его «Процессе» – всегда оказывается невозможным». Впрочем, большинство критиков сходятся на точке зрения, которой придерживался и сам Макс Брод: «Процесс, который здесь ведется, это тот вечный процесс, который всякому тонко чувствующему человеку приходится всю жизнь вести против своей совести».
В «Клетке» Кругосветова всё иначе. Герою противостоит подчёркнуто внешняя сила, называемая СИСТЕМОЙ (у автора именно в написании большими буквами). Что представляет собой эта СИСТЕМА? В произведении она предстаёт как бы в трёх ипостасях.
На первый взгляд, кажется, что СИСТЕМА – это просто квинтэссенция, обобщённый образ карательных органов. Она представляет собой проржавевший за долгие века, но всё ещё крепкий в своей основе и исправно работающий бюрократический аппарат, наделённый мощью, которая не снилась даже КГБ. Сотрудники СИСТЕМЫ периодически путают фамилию Бориса, называя его не Кулагиным, а Кулаковым, из чего можно сделать предположение, что вместо него дело должно было быть заведено на совсем другого человека. Но это уже не имеет значения. В виновности Бориса никто не сомневается, ему со всех концов рекомендуют сделать чистосердечное признание, чтобы облегчить свою участь.
Однако обратим внимание на ещё одну деталь. После начала дела против Бориса он с удивлением замечает, что о его новом положении, как, кажется, и о существовании СИСТЕМЫ знают все вокруг, а среди работников этого органа герой встречает даже свою одноклассницу. Как тут не вспомнить расхожую цитату из довлатовской «Зоны»: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?» Получается, что СИСТЕМА – это и есть, мы, люди, в наших худших проявлениях.
Данные составляющие можно связать воедино и на этом остановиться. Но ещё обращает на себя внимание, что разные персонажи периодически намекают герою, что интенсивность интереса СИСТЕМЫ к нему зависит исключительно от него самого. Даже его так называемый «арест», происшедший в самом начале сюжета, по сути, ни в чём не ограничивает его, а создаёт единственное реальное неудобство в виде небольшого пятна на лбу, которое Борис решил прикрывать наклейкой из пластыря.
Здесь можно было бы решить, что, как у Кафки, герою всё-таки противостоит собственная совесть. Или посчитать СИСТЕМУ настолько изощрённым карательным органом, что там стремятся не столько к быстрому осуждению обвиняемого, сколько к тому, чтобы тот извёлся ожиданием и, в конце концов, обязательно сам явился с признанием, подписывая свой приговор. Но концепция Кругосветова гораздо сложнее. Правда, мысль об изощрённости СИСТЕМЫ близка к истине. Однако добавим к этому, что, хотя канцелярии СИСТЕМЫ находятся в подвалах, но её верховный судья, с которым Борис в конечном итоге встречается только во сне (впрочем, встреча, судя по всему, в рамках логики произведения реальна, так как за ней следует приговор) обитает в высших сферах, находящихся над землёй. При этом о верховном судье нельзя сказать, что он похож на Бога в христианской традиции. Сам автор проводит прямые параллели с Великим инквизитором из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Впрочем, анализ этих параллелей потребовал бы отдельной большой статьи. Поэтому просто отметим данный факт и перейдём к другому, более важному для понимания моменту.
В ходе диалога Бориса с судьёй последний говорит: «Если свет важнее тьмы, тогда ответь мне, почему свет не может существовать без тьмы?» Здесь явная (особенно учитывая, что роман «Мастер и Маргарита» и его герои не раз упоминаются в «Клетке») аллюзия на текст Булгакова: «…что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и всё живое, из-за своей фантазии наслаждаться голым светом?» Булгаков же, в свою очередь, обращался к давней светской литературной традиции, идущей ещё от Гёте (вспомним хотя бы эпиграф к «Мастеру и Маргарите с гётевской цитатой: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»), но ещё и к традиции религиозных текстов.
Мариэтта Чудакова в статье «Михаил Булгаков: эпоха и судьба художника», анализируя образ Воланда, писала: «Автор романа опирался также и на внимательно изученные им источники – Ветхий Завет, Талмуд, на многие другие… В Ветхом Завете Сатана ещё не враг Бога и людей, как в Новом Завете, а земной администратор божественного правосудия, нечто вроде судебного исполнителя… Здесь, как и в древневосточной книжности, место Сатаны определяется нередко как место управителя мира, то есть вещей земных и временных, в противоположность тому, кто ведает вечным и духовным (и даже в Новом Завете, в посланиях Павла, сатана – «князь» (владыка) «мира сего»)… Мало того – Сатана осознавался как нечто вроде шпиона, соглядатая, который, скитаясь, сообщает Богу о замеченном им зле».
И Великий инквизитор Достоевского, и верховный судья из «Клетки» Кругосветова даже в большей степени, чем булгаковский Воланд, подходят под ветхозаветное описание «князя мира сего». Они считают человека слишком слабым для подлинной свободы – и, увы, история человечества пока что подтверждает их правоту. Они считают, что творят добро, и отчасти они правы, но в их добре коренится подчас гораздо большее зло. И, по сути, именно такие персонажи стали демиургами нашего сегодняшнего мира. «Считается, что мы христианская цивилизация. Ничего не осталось от христианских идеалов. В мире никто не живет в соответствии с этими идеалами. Все получилось ровно наоборот. Православный мир породил Гулаг, католический – Освенцим, протестантский – Хиросиму», – так говорит герою Кругосветова верховный судья. И он прав, но он не договаривает: именно такие, как он, этот судья, спасшие человека от свободы, повели человечество по такому пути.
Что же, в конечном итоге, представляет собой СИСТЕМА в романе «Клетка»? Процитирую вторую часть уже приведённой цитаты Довлатова про четыре миллиона доносов: «Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские – нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента». То есть СИСТЕМА – это общественное устройство, при котором главным идеалом людей становится не свобода и справедливость, а отказ от них ради сугубо земных достижений (строительство ли это какого-нибудь абстрактного коммунизма или движение к чему-то типа «американской мечты – не суть важно). В таком обществе пружиной происходящего может быть карающий орган, а могут быть и вполне демократические институты (в тех же США, где, на мой взгляд, со свободой всё-таки немного лучше, чем в России, ныне вполне себе затравили тех, кто считал героев Юга не менее достойными личностями эпохи гражданской войны, чем герои Севера – и коснулось это уже даже не только публичных фигур, но и обычных людей). И частью СИСТЕМЫ становятся не только её сотрудники, но и рядовые люди, просто живущие в её парадигме. Да, на это влияют те самые «тенденции исторического момента», о которых писал Довлатов. Но пружину этих тенденций в метафизическом понимании запускают не какие-то земные вожди, а именно «князь мира сего».
Только вот какова роль этого князя? Логика романа «Клетка» даёт двоякое толкование. Может быть, Сатана сумел построить на Земле полную противоположность небесного царства свободы. А быть может, земная жизнь – лишь нечто вроде полосы препятствий, от преодоления которой зависит наш дальнейший путь.
Колесо сансары или просто сон?
Чем окончилось противостояние СИСТЕМЫ и главного героя? Ответ на этот вопрос Саша Кругосветов снова оставляет на усмотрение читателя. Герой считает, что его ведут на казнь ровно через год после ареста. Однако это делают постаревшие на тридцать лет охранники, которые уверяют, что у них прошла целая жизнь, появились дети, внуки. Возможно, и Борис не заметил, что тоже прожил не год, а десятилетия? В этом случае дополнительный смысл обретает то, что герою никак не могли назвать даже примерных сроков решения по его делу, а верховный судья так и не огласил его приговор. Потому что решение дела – это смерть (не как приговор, а именно как рубеж, означающий окончание следствия), а настоящий приговор будет выноситься уже за пределами мира сего.
«Здесь тепло, красиво. И здесь точно нет СИСТЕМЫ… Из клетки, в которую они меня поймали, есть все-таки выход. Хорошо было бы сообщить об этом в том мире. Он для меня теперь – «тот мир». Скольким людям это поможет упростить жизнь. Но я не смогу, мне не дано… Такое смог сделать только один человек. Восхитительный плотник. Он был против тайн. Он все знал и не побоялся сказать нам, что мы рождены для свободы», – это внутренний монолог Бориса Кулагина после смерти.
Но в последних абзацах «Клетки» вдруг оказывается, что всё лишь приснилось герою. Он пытается повернуть свою жизнь иначе, зовёт Клару замуж за него. Но вдруг к нему снова, как и в первой главе, врываются те же охранники, чтобы объявить об его аресте. Так был ли сон сном? А может, скорее, перед нами петля времени или колесо сансары? Последнее предположение напрашивается, если вспомнить, что Саша Кругосветов хорошо знает философию индуизма и вполне мог обращаться к ней наряду с философией авраамических религий (вспомним хотя бы его статью «Индийская эстетика и загадки Сэлинджера»). Видимо, Борис был возвращён на Землю, чтобы попытаться пройти свой путь лучше, чем он его прошёл в первый раз.
А может быть, автор говорит о том, что человечество точно так же, как самый обычный его представитель, ставший героем «Клетки», снова и снова проходит схожие пути, надеясь исправить ошибки прошлого. И, конечно, современная демократия по сравнению с античной рабовладельческой демократией, это, выражаясь иронично, такой же шаг вперёд, как решение Бориса не проводить ночи с Кларой за деньги, а взять её в жёны. То есть шаг действительно не велик. Но всё-таки это движения вперёд. И, возможно, идеал восхитительного плотника из Назарета тоже станет когда-нибудь достижимым? Попробуем поверить в это вместе с Сашей Кругосветовым.
Максим СВИРИДЕНКОВ.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
