ЛЮБОВЬ НАПОЛЕОНА
Уланы с ликами богов
На польских улицах гарцуют,
Еще не ведали Голгоф
И вальсы на балах танцуют.
Наполеон любви просил
В беседе светского обеда.
– Вы всё имеете уж, сир,
Зачем вам надо мной победа?
– О, если б знала ты, Мари,
Как мне в сем мире одиноко.
Тепло души мне подари,
Источник сил иссяк до срока.
Я будто мертвый, но живой,
Порок унынья мной владеет,
Богами проклятый изгой,
Дамоклов меч над кем довлеет.
Я словно Зевса сын Арес,
Всегда и всюду должен биться –
Не то паденье, крах, арест.
Кто возносил, начнут глумиться.
Я в детстве знал ведь не успех,
Меня не жаловал учитель,
Сажал у двери сзади всех,
Где вечный холод, мой мучитель.
И с той поры мне жаркий бой
Дороже стал, чем прозябанье.
Я был вознаграждён судьбой,
Что мира мне дала признанье.
За полководца чудный дар
Венчала славою Афина,
Но в спину нанесли удар
Мой бывший друг и Жозефина.
С тех пор тот холод и в душе,
Друзей и женщин стал бояться…
Но вот который час уже
Вдруг сердцем начал согреваться.
Я слышал про чудесный дар,
Что у людей из стран Востока,
В других разжечь душевный жар
Дано вам по веленью рока.
В твоих глазах тепло и свет,
В них состраданье и участье,
Корысти и коварства нет,
Я в них смотрю и верю в счастье.
Как поздно встретил я тебя!
Нам не нарушить этикета.
Не страшно умирать, любя,
Я славу отдал бы за это.
Хотел бы не салют побед
Я видеть в час, с землей прощальный,
А глаз любимых нежный свет
И твой иконный, лик печальный.
Не можешь рядом быть со мной –
Душа снесет и эту рану.
Но, как окончишь путь земной
И устремится дух к Урану,
Я у астрального моста
Зажгу повсюду звезды-свечи,
И встанет на свои места
Все после долгожданной встречи.
Что мы вспоминаем в первую очередь, когда слышим имя «Наполеон»? Гордую позу, «треугольную шляпу и серый походный сюртук»? Отчаянно смелый переворот 18 брюмера? Многие и многие военные триумфы? Начало конца, которым для Наполеона стали пожар Москвы и Березина? А может быть, сто дней, когда газеты Франции сначала писали об узурпаторе, осмелившемся вторгнуться в страну, а через несколько дней – уже об императоре, которого приветствует народ?
Поэт Людмила Руйе, вероятно, могла бы многое рассказать о славе и бедствиях Наполеона – об ошибках Египта, славе Маренго или угасании на острове Святой Елены. Однако она говорит о его любви: стихотворение так и называется «Любовь Наполеона».
«Жозефина!» - воскликнут многие, узнавая, - и ошибутся. Хотя госпожа Богарне тоже мельком появляется в стихотворении, и поэт отзывается о ней устами Наполеона резко и нелицеприятно:
Но в спину нанесли удар
Мой бывший друг и Жозефина.
С тех пор тот холод и в душе,
Друзей и женщин стал бояться…
Но вот который час уже
Вдруг сердцем начал согреваться.
Бояться – казалось бы, чужое для Наполеона слово, совершенно не сочетающееся со знакомым хрестоматийным – а иногда карикатурным – образом. Великий полководец, образец мужества и отваги – и вдруг способен бояться. И не смерти, не военных бедствий, а жизни, чувств. И выходит, что все его величие – маска, а за ней сокрыт несчастный, усталый человек, который никогда не знал настоящей радости и настоящего душевного тепла. Неслучайно, вероятно, к образу Наполеона в свое время часто обращался М.Ю. Лермонтов, который в обыденной жизни многим казался язвительным, резким, жестким, даже жестоким, а был на самом деле ранимым и глубоко чувствительным.
Заметим, что Людмила Руйе в качестве стержня своего стихотворения выбирает именно образ холода – жестокого, осязаемого, сначала только мучающего, а затем меняющего человека – далеко не к лучшему.
С горечью, но без рисовки рассказывает Наполеон о своих ранних годах:
Я в детстве знал ведь не успех,
Меня не жаловал учитель,
Сажал у двери сзади всех,
Где вечный холод, мой мучитель.
Короткое описание создает выразительную картину: длинный, неуютный класс – в старое время мало заботились о комфорте школьников, - учитель, мрачный, резкий, и тихий, напуганный, замерзший мальчик.
Этот холод, который его преследовал – не стал ли он подобием могильного? Ведь Наполеон признается: «Я будто мертвый, но живой». Это напоминает уже блоковское «Как тяжко мертвецу среди людей». Но Наполеон ищет не смерти.
И с той поры мне жаркий бой
Дороже стал, чем прозябанье.
Символично употребленное здесь слово «прозябанье». Конечно, знаток этимологии докажет, что это слово означает изначально «произрастать», а позднее – «жить жалкой и заурядной жизнью», разберет происхождение слова от праиндоевропейских корней. Только читатель не будет обращаться к словарям и рассчитывать межязыковые соответствия. Он услышит в слове корень «зябнуть» и почувствует противопоставление житейского холода заурядности – и славы и жара пламенной жизни.
Вот только огонь не утоляет жажду тепла – он жжет и мучает. Поэтому Наполеон и ищет иного тепла, настоящего, человеческого, поэтому и говорит той, кого полюбил всем сердцем:
В твоих глазах тепло и свет,
В них состраданье и участье,
Корысти и коварства нет,
Я в них смотрю и верю в счастье.
Вот только верят не потому что могут надеяться, а скорее вопреки безнадежности. Наполеон силен, славен и страшен для своих противников, а соратниками любим, только самого главного счастья он не находит. Пускай «венчала славою Афина» – может быть, его осчастливил бы венец от Афродиты. И тогда его судьба была бы иной – безвестной, бесславной, но, возможно, более счастливой.
Но не стоит гадать, что было бы, если бы Наполеон не стал «маленьким капралом», первым консулом и, наконец, императором. Это тема скорее для большого фантастического романа, чем для короткого стихотворения. Но, если подумать, каков подтекст финальных строк?
И встанет на свои места
Все после долгожданной встречи.
Наполеон так уповает на встречу в загробном мире с той, кого «поздно встретил». И от этих слов становится жутко.
Нет, не потому, что Наполеон и его Мари могут повторить судьбу лермонтовских влюбленных, для которых «наступило за гробом свиданье, но в новом мире друг друга они не узнали».
Дело в «своих местах». Если тогда все будет «на своих местах», как нужно, как положено, то это значит – теперь, на земле все идет неправильно, что-то находится не на своем месте, события складываются не так, как должны бы. Выходит, Наполеон не титан, который повернул колесо истории, а маленький человек, щепка в потоке, случайно вознесенная на вершину, а потом канувшая на дно?
Нет, разумеется! Пусть Наполеон сам говорит о себе:
Я словно Зевса сын Арес,
Всегда и всюду должен биться,
Не то паденье, крах, арест.
Кто возносил, начнут глумиться.
Даже у человека, поставленного в такие обстоятельства, остается выбор – сдаться или бороться. Он доказывал это всей своей жизнью – в Москве, на Эльбе и даже на острове Святой Елены, где, хотя и был лишен всех возможностей действовать, мыслил и чувствовал как прежде.
Такие люди, горящие, сжигающие себя, все-таки остаются недовольны и потому ищут человеческого тепла – но редко находят. Может быть, потому, что сами слишком горячи и мир кажется им холоден. Может быть, поэтому на самом деле они не желают огня.
Хотел бы не салют побед
Я видеть в час с землей прощальный,
А глаз любимых нежный свет
И твой иконный, лик печальный.
Не громкое пламя салютов, а нежный блеск любимых очей нужен Наполеону.
Эти слова выглядят зловещим пророчеством: ведь «салюта побед» действительно не будет. Будет поражение и медленное томительное угасание. И память – одновременно отрадная и печальная.
Но, возможно, в этом стынущем покое все-таки найдется счастье.
Понравился материал? Подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram.
