В контексте фатального крена в сторону ультралокальных драм как нового этапа развития так называемой «темы маленького человека», который в последние годы зримо стремится к одноклеточности, с комковатыми проблесками отрадных байопиков о «сильных мира сего» от искусства (вроде Ника Кейва, Бьорк или Ива Сен-Лорана), «Одержимость» — тот редкий случай, когда главный герой картины, безусловно, «соразмерен» такой роли в произведении, и чтобы рассмотреть в нем личность/индивидуальность, даже не требуется микроскопа. К слову о «мелочах»: переводной вариант названия ленты в российском прокате на сей раз оказался удивительно удачным, бьющим точно в цель, хоть и отличным от оригинального «Whiplash» (буквально «Плеть»), отсылающего к названию популярного джазового стандарта.
Одержимы все
Исходный тезис ленты конституируется в первой же сцене, где главный герой — первокурсник консерватории Эндрю Ниман (Майлз Теллер) — до изнеможения репетирует за барабанной установкой в пустой аудитории. Финальная сцена, демонстрирующая его же яростное соло на барабанах, заигрывает с ошибочной мыслью о кольцевой композиции, однако это совершенно определенно спираль, эволюционирующая, динамичная, устремленная ввысь форма. Этому движению вверх подчинен весь фильм — экспрессивная жёсткая драма о цене успеха в мире искусства. История может показаться небанальной за счёт романтизации консерваторским антуражем, но на деле — обыденна до невозможности. Она не об изнанке искусства, а о его внутренностях — о механизме, о том, как все работает. Попав в лучший в стране учебный джазовый ансамбль под руководством деспотичного гения Теренса Флетчера (Дж. К. Симмонс), Эндрю оказывается в самом настоящем чистилище — пограничном пространстве между открывающейся перспективой крупных достижений и осязаемостью адских мук. Противостояние одержимого свей мечтой ученика и монструозного профессора, попрекающего всякие моральные нормы, когда дело касается его личной религии — звучащей музыки — силовое поле, удерживающее предельное напряжение все два часа экранного времени. Драма временами отдает триллером, транслируя сцены психологического и физического насилия и кадры с музыкальными инструментами, залитыми кровью, потом и слезами. «Плеть» — одно из основных произведений в репертуаре джазового ансамбля, и в подобные моменты она будто материализуется в руках у садистичного руководителя Флетчера. Но по-настоящему виртуозным предстает кульминационный эпизод, где вся драматургия финального диалога-дуэли противоборствующих сторон перенесена в невербальную плоскость физической энергии взглядов и бешеных барабанных ритмов.
Одержимым здесь предстает не только персонаж, но и его создатель. Тот факт, что картина состоялась — исключительно результат одержимости молодого режиссёра и сценариста Дэмьена Шазелла своей идеей. Ему удалось «спасти утопающего» — реанимировать сценарий, уже безнадежно погрязший в «чёрном списке» не нашедших финансирования, слепив из него короткометражку для кинофестиваля «Санденс», которая, в свою очередь, и привлекла деньги уже в полнометражный проект. Расчет сделать ставку на главный фестиваль независимого кинематографа оказался верным, «Санденс» ныне — основной поставщик в мировой прокат качественного инди-кино. Однако «Одержимость» заметно выделяется из общей массы подобного материала — в подавляющем большинстве микро-историй без начала и конца, вскрывающих пласты обыденности, бессобытийности в ограниченном пространстве эксперимента. «Одержимость» легко и уверенно преодолевает границы такого формата даже без введения дополнительных сюжетных линий, приумножения персонажей, неслучайных случайных кадров и открытых сцен. Вероятно, срабатывает здесь и простейший закон: достойному кино — достойную тему. И все же это далеко не лоснящийся эпичный образец «одического» кинематографа, а именно пример «крупной рыбы» в море независимого фестивального кино.
Ново о вечном
Новаторство, как известно, всегда возникает на пересечении уже известных идей под непривычным углом. Рассмотреть тему величия локально — само по себе звучит, как оксюморон, сочетание несочетаемого. Будоражащую неустойчивость и противоречивый дух всей конструкции придает постоянное сомнение зрителя в успехе главного героя. Это не один из фильмов с хэппи-эндом, предрешённым ещё в первой сцене, не стандартная американская история успеха. Жизнь здесь «серее» (в противовес чёрному и белому), «документальнее»: нет однозначных побед, но есть очевидные поражения. Пожалуй, важнейшее отличие этой картины от близких к ней тематически — отсутствие всякой мифологизации искусства и того, как и из чего оно творится. Речь о намеренном отвержении облагораживающей «сказкообразующей» составляющей: флёра судьбоносности событий, причинности всего и вся, итоговой композиционной оправданности жизненных перипетий, явной линии сюжета, непременно к чему-то ведущей, заранее расставленных для зрителя акцентов и т.д. Подобный сверхорганизованный и оттого «сказкообразный» аналог «Одержимости» — пресловутый «Чёрный лебедь» Даррена Аронофски. Он максимально идейно и тематически близок картине Шазелла, однако производит совершенно иное впечатление на зрителя, задействует другие эмоции, ощущения, реакции. В обоих случаях герой-художник (в широком смысле), будучи от природы не самым выдающимся в своём деле, жаждет гораздо большего и тяжёлым трудом пробивает себе путь наверх — к собственному Олимпу. Но если в случае с «Чёрным лебедем» происходит мистизация повествования, подчинение способа изложения тематике («об искусстве только языком искусства»), то «Одержимость» призвана шокировать зрителя именно непроницаемостью формы для содержания и как следствие жутким контрастом ужасного с прекрасным: залитыми кровью музыкальными инструментами, постоянной бранью из уст всемирно известного профессора, пианиста и дирижера.
«Величие» схвачено в фильме в той зыбкой фазе, когда невозможно сказать с уверенностью, оно ли это. И если истинное произведение искусства обязательно задает какой-то важный вопрос или на него отвечает, то вопрос именно таков. И вопрос этот, несомненно, узнаваем: «...вошь ли я, как все, или человек?... Тварь ли я дрожащая или право имею?» Классическая проблема, достоевщина, такая же тягуче-мучительная, потная и кровавая, как бесконечные изматывающие репетиции героя-музыканта, прорастает в «Одержимости» на совсем иной почве, нежели в «Преступлении и наказании». Впрочем, ключевым моментом и здесь становится преступление определенной черты. Но в картине Шазелла эта граница не нравственная, а физическая и метафизическая одновременно — величие и настоящее искусство начинается там, где заканчиваются человеческие возможности. Выйти за пределы своих способностей — такова цель. Ибо любое крупное творческое свершение — это притча, гласящая: сделать что-то может лишь тот, кто делает заведомо невозможное.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
