15 июня 2018 года в Санкт-Петербургском театре имени Ленсовета состоялась премьера спектакля «Бродский. Изгнание». Режиссёром постановки выступила Инесса Перелыгина-Владимирова, она же — исполнительница одной из самых запоминающихся и неоднозначных ролей.
Весь спектакль — вереница вопросов, ответов, сплетение стихов и фактов биографии — даёт в сумме великолепное размышление на тему того, нужен ли поэт Иосиф Бродский миру и своей стране. В самом названии спектакля, в резком слове «изгнание», уже заложен главный мотив постановки — мотив неприкаянности, вынужденного странничества. И история, по факту, не о причинах изгнания, не о целях и проблемах. История — о человеке и том, что делает человека личностью.
Простительное раскрытие сюжета
4 июня 1972 год. Зал ожидания аэропорта. Неугодный советской власти поэт собирается навсегда покинуть Россию. Бродский (Марк Овчинников) пишет письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу: «Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге. В любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему ещё пригодится». В его памяти и перед глазами зрителей проносятся сцены из прошлого, образы людей, оставивших след в его судьбе, ожившие фрагменты произведений. Прошлое отзывается в поэте его стихами, говорит с ним в поэтической форме. Случайные люди в зале ожидания становятся то героями его произведений, то кем-то родным и знакомым. Так миловидная незнакомка (Дарья Циберкина) предстаёт и героиней его стихотворений, и Марией Басмановой, несчастной любовью Бродского, и холодной медсестрой психологического отделения. Незнакомцы то и дело общаются и самим поэтом — продолжают его стихотворные монологи, перебивают, рифмованно комментируют сцены биографии. В спектакле вообще почти нет прозаических реплик. Весь он построен на поэзии и ассоциациях.
О героях
Поверх стихов и воспоминаний набатом звучат вопросы неназванного интервьюера (Инесса Перелыгина-Владимирова). Быть может, это голос памяти, или голос совести, или вовсе резкий и напористый голос смерти. Вопросы то возвышенные и абстрактные, то совершенно личные и даже беспардонные. Так интервьюер прерывает воспоминания поэта о любви отца к фотографии хлёстким «Вы бабник?», настойчиво требует рассказать о севере, перенося из сцен детства и юношества в суровые условия Архангельской области.
Читайте также
Бродский и незнакомцы-воспоминания танцуют, балагурят, а совсем рядом время от времени появляется женщина (Маргарита Алешина) в сером костюме, со строго сведёнными тонкими бровями, с красной папкой в руках — стереотипный политработник, воплощение суровости официальной советской системы. Стук каблуков постоянно где-то рядом, создаёт напряжение, напоминает о зорком взгляде «сверху», глазах «большого брата». Политработник наблюдает за поэтом с балкона, свысока, незамеченная, нервная, раздражённая. Стук её каблуков и тяжесть взгляда ближе к финалу спектакля перерастают в истеричный монолог о советской литературе, в которой нет места таким «клеветникам, подонкам и пошлякам», как Ахматова и Зощенко. Она не говорит ни слова про Бродского — не звучат нападки на «окололитературного трутня», не гремят слова обвинительного приговора. Истеричная речь женщины, свято уверенной в курсе партии и ненавидящей «неправильные» взгляды, напоминает обо всех гонимых гениях, о ненужности Бродского официальной литературе. И опять в воздухе висит вопрос — а нужен ли поэт людям? Сам Бродский был уверен в том, что даже если народу не нужно его тело, душа ещё пригодится.
Что хотел сказать автор
Создатели спектакля не разделяют поэта и человека, поэта и ссыльного, поэта и пациента психиатрической больницы. Вереница знакомых незнакомцев, читающих стихи — тоже, по факту, лишь грани его личности, отпечатки людей, периодов, ситуаций, успехов и неурядиц на жизни и творчестве. Пациент психиатрической клиники, Нобелевский лауреат, «окололитературный трутень», сын фотографа, возлюбленный, тунеядец, работавший с шестнадцати лет, участник геологической экспедиции, ссыльный, эмигрант, русский поэт, американский эссеист, человек, не боявшийся писать без официального признания — всё это Бродский. Не зря в одной из сцен персонажи Александра Котлина и Алексея Торковера надевают очки, ровно такие, какие носил поэт, и смотрят на героя Овчинникова, улыбаясь, будто зеркальные отражения. «Бродский. Изгнание» в первую очередь о человеке, человеческой судьбе и поступках. Вереница вопросов и стихотворных ответов превращается в исповедь и рефлексию личностного и творческого пути поэта в России.
В финале спектакля на развернутую над сценой смирительную рубашку, ту самую, которой Бродского связывали в психиатрической клинике, проецируется лицо постаревшего поэта с сигаретой. Бродский размышляет о том, что делает человека человеком, приходя к выводу, что человек — сумма своих поступков. Стихотворение — поступок, действие, акт определенной силы и направленности. Бродский — сумма поступков, сумма стихотворений. Так в спектакле дают ответ на вопрос, каким человеком всё же был поэт. Беспрерывный бой его стихотворений — ответ на вопрос о нужности Бродского русской поэзии. Поэты всегда возвращаются. Бродский не вернулся на родину во плоти, но на бумаге и в сердцах людей он продолжает жить.
Картинки и звуки
Декорации спектакля минималистичны. Несколько столиков и стульев. Телефон на стене. Широкий стол, используемый и как петербургская лавочка, и как кушетка в психиатрической больнице. Массивная вешалка с гитарой на ремне. В какой-то момент эту гитару возьмёт один из героев спектакля и зазвучит «Молитва» Окуджавы. С потолка свисают гигантские белые картонные чайки. Зал аэропорта напоминает лимб — место пребывания душ, чьи грехи не стоят ада, но внешние причины мешают попасть в рай. По «Божественной комедии» Данте лимб — первый круг ада, куда отправляются поэты. Для Бродского аэропорт — точка невозврата. Внешние причины мешают ему оставаться в России. Эмиграция — несправедливо суровое наказание. Обстановка преобразуется без смены оформления сцены, перенося зрителя в совершенно разные места.
Одежда героев довольно простая. Лишь двое одеты в костюмы в духе шестидесятых годов в СССР — Бродский в исполнении Марка Овчинникова и героиня Дарьи Циберкиной, на всех остальных — монохромные образы.
Внешний минимализм постановки резко контрастирует с глубиной погружения в биографию и творчество поэта, ассоциативным рядом, множеством слов и звуков. То зазвонит телефон, то застучат каблуки политработника, то раздастся гул самолёта, то заполнит небольшой зал глухой стук ботинок психического больного об кости своего соседа по комнате. Всё звучат и звучат стихи, давая поэтическую характеристику происходящему, выходя на первый план.
В заключение
Спектакль не лишён неоднозначных решений, впрочем, не настолько спорных, чтобы его испортить. Бродский в исполнении Марка Овчинникова и прочтении остальных актёров местами напоминает Маяковского — громкий, экспрессивный, без монотонной картавой интонации, но зато с характерным «чтоканьем». В веренице звуков и сцен иногда теряется сюжетная линия, и спектакль начинает напоминать не законченное произведение, а попытку уместить в полтора часа сценического действия то, что в эти полтора часа уместиться никак не может, некий набор нелепых спонтанностей с уходом в излишнюю актёрскую игру.
Человеку, не знающему биографии Бродского и не погружённому достаточно глубоко в его творчество, многое может показаться непонятным и неуместным. Но искушенному зрителю «Бродский. Изгнание» точно покажется интересным спектаклем, посещение которого станет любопытным опытом взаимодействия с поэзией и личностью.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
