Крошечное помещение театра «Особняк». На сцену, скорее напоминающую площадку для музыкантов в каком-нибудь баре, медленно, покачиваясь на босых ногах, выходит женщина (Кристина Скварек) в шёлковом красном платье и грубой безразмерной шерстяной кофте. Женщина невидящим пустым взглядом смотрит в точку над головами зрителей и начинает монолог о своей жизни, постепенно распростирая руки к небу, к богу.
С рассказа о детстве, семье, словесного портрета матери зритель начинает погружаться в полумифическую историю Сивиллы. (В античной культуре сивилла — пророчица, экстатически предрекавшая будущее.) Погружение происходит медленно, витиевато, с подробнейшими деталями. Подробно обрисовываются пейзажи и портреты упоминаемых людей. Сивилла то говорит монотонно, почти не делая паузы между словами, то еле сдерживает слезы, подвывая, то срывается на дикий, звериный крик. Героиня будто вросла в землю, практически не двигается, лишь медленно водит пальцами в темноте. Единожды опускается на стул, снова встаёт. Ей и не нужно двигаться — глубина душевных переживаний, диапазон и динамика внутренней жизни не требуют внешних всплесков. Всё это укладывается в словесные формулировки.
Не читавший книгу Пера Лагерквиста, по которой и поставлен одноимённый спектакль режиссёра Алексея Янковского, далеко не сразу поймёт, в какой период истории происходит действие. В отличие от оригинального текста, композиция которого представляет собой некий рассказ в рассказе, а все важные детали обозначаются в начале, постановка выстроена линейно, никакая информация не дана зрителю изначально.
Сивилла говорит о равнине, на которой выросла, о богопочитании в своей семье, о земле возле дома, принадлежавшей храму, как и всё, что на ней растёт, о своём крестьянском происхождении — такие временные маркеры могут указывать и на раннее Средневековье, и на середину XIX века. Но потом женщина упоминает Дельфы, храм, где её избрали служить пифией, жрицей бога света, Аполлона, и становится понятно — маленькая коробка сцены и миниатюрная женщина с неестественно поднятыми руками переносят зрителей во времена Древней Греции. Она — пифия, невеста бога, её устами говорит бог.
Героиня мечется между божьим промыслом, ролью девственной невесты бога, через чьи уста он говорит с людьми, и обычным человеческим счастьем семьи и материнства. Она повторяет, что отдана богу и человеку, и не может понять, верно ли забыть про себя ради высшей цели. Но бог Сивиллы ревнив и не может простить метаний. Возлюбленный героини трагически погибает, а сама она начинает верить в то, что на службе в храме была изнасилована богом через жертвенного козла, после чего, изгнанная с позором из Дельф как нечестивая предательница, родила слабоумного младенца. Козы, помогавшие Сивилле родить, а после неотступно следовавшие за ребёнком повсюду, и гроза, разразившаяся в тот самый момент впервые за всё душное лето, доказывают героини родство её сына с богом. Счастье любви заканчивается трагедией. Счастье материнства обращается в бремя жизни в изгнании с сыном, не понимающим человеческую речь, живущим с бессмысленной улыбкой на губах и бездумным взглядом.
Читайте также
Свет в спектакле мягко направлен на героиню, образует на её теле разнообразные тени, уводит в темноту её руки, шею, части лица. Благодаря удачной игре света Сивилла кажется то старухой, то совсем молоденькой девушкой. Постепенно свет почти незаметно меняется, героиня делает шаг, и вот уже её лицо освещает другой проектор, более холодный, чем светло-желтая лампочка, что была до этого. Её возраст внешне меняется — словно это был шаг из одного периода жизни в другой, от молодости к зрелости, от зрелости к старости. Но по большей части определить, сколько лет Сивилле, до самого конца постановки почти невозможно, как сложно понять, в какой момент та беда, о которой она всё повторяет, навсегда изменила её жизнь.
Музыка в постановке звучит уже в тот момент, когда зрители только занимают свои места в зале. Монолог героини начинается монотонно, в оглушающей тишине, тишине, ещё непривычной после звучания музыки и людского перешёптывания. Сивилла вспоминает божественный источник с самой вкусной водой, к которому они каждый день ходили с матерью — и музыка начинает звучать вновь. В основном — переработанные под классику в духе романтизма современные мелодии, реже — сама классика. Иногда музыка не соответствует настроению, которое передает рассказ героини, иногда звучит навязчиво громко, перебивая её, так, что зрители садятся ближе на своих стульях, чтобы всё же расслышать слова.
Удивительно то, как в спектакле, лишённом декораций, действий, движений, чётко вырисовываются картины мест и событий. Героиня описывает равнину, где провела своё детство, журчание ключа, своё первое попадание в светлый величественный храм Аполлона в Дельфах, подвал этого храма, в котором её одурманивали разными травами — и, кажется, будто всё это явное, настоящее, всё это видно и без декораций.
Моноспектакль — вещь сложная и далеко не всем посильная. Кристина Скварек берёт за живое, не даёт от себя оторваться, завораживает. Её голос без микрофона приковывает всё внимание зрителя. Ей веришь. Иногда отрываешься и понимаешь, что это всё не по-настоящему, что Скварек на самом деле — актриса, а не пифия, история — всего лишь роль, но потом снова погружаешься и забываешь обо всём. Магическим образом оторваться от почти недвижимой фигуры невозможно — то, как зачарованный, следишь за медленными слепыми движениями пальцев в темноте, то пытаешь поймать рассредоточенный взгляд. И кажется, что Сивилла настоящая, и нет никакой Кристины Скварек. Есть пифия, непонятным образом очутившаяся в маленькой коробке тускло освещенной сцены, и её откровенный монолог.
В спектакле нет героев, помимо Сивиллы, на то он и моноспектакль. Но есть много образов, описываемых словом, и до того живых, что отсутствие их видимой физической ипостаси совсем не смущает. Образ матери, живой и умирающей, образ возлюбленного, бывшего солдата с отрубленной рукой, образ старухи, циничной и подлой, в доме которой жила девушка, когда служила пифией, образ старичка-прислужника, доброго и самоотверженного, пришедшего Сивилле на выручку в минуту беды.
Ни один упоминаемый герой не имеет имени. Даже главная героиня никак, на самом деле, не названа. Сивилла — лишь род её деятельности, обозначенный в названии спектакля и соотносимый с названием книги. Имена не имеют значения.
Создатели спектакля могли физически ввести других персонажей — семью Сивиллы, жрецов, возлюбленного, сына. Но тогда образ одинокой, почти с самого рождения осознающей своё одиночество женщины был бы не столько глубок. «Моно» здесь — об одиночестве. И исповедь незнакомцам — тоже о нём.
Чем ближе к финалу, тем больше начинает казаться, что героиня как-будто бредит. Словно страх, высказанный ею в один из моментов её долгого монолога, обоснован и воплощен в реальности. Страх стать такой же сумасшедшей, как одна из предыдущих пифий, той, которая теперь бродит по городу с невидящими глазами и несвязными речами. Её язык действительно заплетается, глаза всё смотрят в одну и ту же точку и, кажется, ничего не видят. А потом Сивилла будто просыпается. Она оглядывает зрителей и задаёт всем, себе и никому вопрос: «С какой стати я рассказываю всё это чужим людям?». И снова уходит в свой бредовый транс рефлексии и воспоминаний. Жалуется на сына, ставшего обузой, и внезапно замечает, что он исчез — и кричит, в полной уверенности, что его забрал бог, ропщет на бога, пытаясь сказать о нём какую-то понятую и прочувствованную истину — что бог есть смысл, который человек никогда не перестанет искать, и в то же время совершенная бессмыслица.
В финале спектакля героиня появляется на сцене в одеяниях пифии — платье невесты, украшенном драгоценностями. На её лице больше нет страдания, нет тени прожитого и пройденного, оно будто посветлело. Она — «богова невеста», молода и прекрасна. Меняется свет — оказывается, в глубине сцены есть стол с чарками с виной, из одной из которых Сивилла делает несколько глотков, ставит на пол, степенно присаживаясь на одно колено, и внезапно начинает петь. Поёт она что-то на испанском — неожиданный выбор языка и песни. Сивилла уже не кажется жертвой религиозного фанатизма, несчастной, использованной жрецами, изнасилованной богом. Она выглядит одухотворённой, приближённой к высшему знанию, и, думается, героиня действительно когда-то была счастлива становиться устами и телом божества.
Если вы боитесь, что не высидите моноспектакль на два с половиной часа без антракта, ещё и такой, в котором героиня почти всё время стоит на одном месте практически без движения, — не бойтесь. «Сивилла» затягивает почти с самого начала и не отпускает до самого конца. Кристина Скварек и режиссёр спектакля Алексей Янковский смогли сделать сильную, полностью погружающую в свою атмосферу постановку. Откровенный разговор со зрителем о боге и человеке, судьбе, предназначении и выборе вряд ли кого-то оставит равнодушным.
(Фото предоставил театр «Особняк»)
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
