— Болит… Душа болит.
— Чаще читайте акафист Деве Марии!
Школьники и студенты, взрослые пары в пыльных пиджаках. Плотный запах парфюма для женщин средних лет разносится по малой сцене «Балтийского дома». В дверях встретил одного из актеров. Ему нужно было выйти из зала, чтобы начать процессию, но пока он ждал опоздавших. Нельзя начинать спектакль без всех.
Последние опоздавшие вбегают в зал, двери закрывают. Выхода нет так же, как и во всех произведениях Чехова, как отмечает литературовед Дмитрий Быков (признан в РФ иностранным агентом). Сплошное пространство темноты и агорафобия. Но скоро рассвет и третий звонок. Гаснет свет.
На авансцене в ряд установлены старенькие пролеженные койки. Резкий свет прожектора загорается и их освещает, и тени от кроватных решёток расчерчивает сцену, напоминая вольер. Он то ли отгораживает зрителя от психов и санитаров, то ли наоборот.
Виктор Бугаков, автор пьесы, играет практически всех пациентов. Они отличны друг от друга лишь именем, фразой или кодом расстройства в истории болезни. «Я фигею!», «Душа болит…». Бугаков сменяет характеры, измученно падает, бормочет, молчит. На что любому его персонажу отвечают: «Читайте акафист сладчайшему Иисусу Христу!». Вариативно - Пресвятой Деве Марии.
Если отстраниться на время и посмотреть на спектакль со стороны, то всё это лицедейство выглядит странно: толпа людей молчаливо наблюдает за тем, как там, в вольере, человек постепенно теряет рассудок. Он, драматург спектакля, и есть пациенты Палаты.
Каждое утро начинается с радиоверсии «Жить здорово» с Еленой Малышевой, а по-настоящему жить здорово, в грязи и смраде, больше всего удаётся фельдшеру Курятникову (Сергей Андрейчук). В медицинской посуде он прячет торт, и даже если к нему подойдет пациент, всем один совет — читать акафист Деве Марии. А откуда душевные беды, спросит себя зритель? Ответ на все один: мало богу молимся.
Только умственно отсталый Ванечка Громов знает акафист сладчайшему Господу Иисусу Христу и Пресвятой Деве Марии. В версии режиссера Анатолия Праудина Иван Громов именно Ванечка — сочувствующий, а не раздражительный. Практически Алеша Карамазов с патологиями. Он меняет подгузники вечно плачущему профессору, носит его как самого младенца-Христа. Подносит к Рагину:
— Профессор плачет постоянно.
— Почему?
— Не знаю. Болит…
Доктор Рагин (Константин Анисимов) отстранен, отходит от дел, с каждым днем всё больше уходит в себя и не замечает, как всё вокруг погибает. А точнее гниет. Как и все интеллигенты, он думает. Думает, но ничего не делает: запах кислой капусты и грязь не исчезнут, если размышлять о Тите Ливии. Но Рагин всё читает, смиренно пьёт пиво. Пожалуйста, не трогайте Рагина.
И замечательно подмечено, что позже угодил Рагин в палату №6 не потому, что начал общаться с Громовым. Его «путешествие» в Петербург, Москву и Варшаву — это сыгранная врачами комедия с гитаркой, но все так же на кушетке. Громов — лишь проводник в мир безумия, который молчаливо лепит из теста икону Божьей Матери, которой впоследствии сам Громов должен прочесть свой последний акафист.
Неудачный путь не предназначенного для жизни человека как будто заключается в самой сути Андрея Ефимыча. Он не потерянный человек — он ненайденный. Не было рядом с ним хотя бы одного мыслителя, который бы разбавил вечное темное одиночество сознания, как то есть у Чехова.
В проволочном бюсте древнегреческого философа Рагин хранит водочку, и с каждым выпитым стаканом руки дрожат все больше, надежд на будущее меньше, и в палате №6 ему суждено остаться наедине с собой. Без курения, древнегреческих философов, милых пустяков в виде добрых рассуждений о Диогене. Дух его разрушен пошлостью чужих и своей нерешительностью. Он уже давно мертвец в пока живом, даже витальном округлом теле.
Когда шизофреник и санитар Никита, бывший узник больницы, бьет Рагина, уже пациента, по лицу, создается впечатление, что Андрей Ефимыч умирает не от физической силы, а от осознания, что насилия возможно. Герой Никиты надевает на руку увесистый кулак из проволоки — три элемента всего спектакля сделаны из неё: профессор, бюст и тот самый кулак. Три этих вещи, самые устойчивые, перманенты, в мире. Интеллигенция, пошлость идей, карающая действительность с ее глупым миропорядком.
В конце Рагину роют могилу. Койки повисли в воздухе, их сплетение подобно телам, образам пациентов, которые показывал все действие Виктор Бугаков. Кровати превращаются то в кресты, то в железного паука с бесконечным количеством лап. Они висят в микрокосмосе сцены. Артисты исчезают. А Ванечка Громов и человек, странно напоминающий Антона Палыча, копают невидимую замерзшую землю. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Все как у Кости Треплева. И фразу книжного Громова повторяет тот самый гражданин, странно похожий на Антона Павловича Чехова, поблескивая пенсне: «Я им и во сне буду приходить!».
А за окном мороз. И надежда выжить после Чехова, не упасть в темный склизкий мир палаты №6, палаты нашей души, где весь мир — дурдом, а мы в нем — пациенты. Но если есть такие мысли, тогда «Балтийскому дому» удалось выразить то, как живем все мы. Ведь время такое…
Фотографии театра-фестиваля «Балтийский дом», фотограф Владимир Луповской
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
