Театры и кабаки, духи и драгоценности, вера в искренние чувства и любовь на продажу. Молодое тело еще служит знатной приманкой, подарки богатых ухажеров уже вызывают сдержанное отвращение, дом, заваленный цветами, лишь обнажает удушающее одиночество. В детстве ее продали, принудив к вольному образу жизни, потом она сбежала в Париж, где обучалась музыке, дальше - красота, блеск, высший полусвет и ежедневная полутень, дружба с Ференцем Листом и Альфредом де Мюссе. Одним прекрасным вечером статная брюнетка очаровывает Александра Дюма-сына, ненадолго поверившего в такое возможное и такое недосягаемое счастье. Внутри вспыхивает огонь, кровь активно приливает к голове, мечты уносят в неведомые дали. Понимание положения девушки в обществе заглушается словами и прикосновениями, многочисленные письма летят беспрестанно, ум сходится с чувствами в рукопашной. Позже писатель уедет в другие страны, спасаясь от страсти и сомнений, юная куртизанка некоторое время будет позволять желающим себя любить, с благодарностью принимая любые короткие связи и скорые разрывы, а потом он узнает, что предмет его обожания умер. В 23 года Розе Альфонсине Плесси, которая в обществе имела имя Мари Дюплесси, было суждено сгореть от чахотки, чтобы на всю оставшуюся смерть стать Маргаритой Готье из романа и пьесы Александра Дюма - младшего, Виолеттой Валери из оперы "Травиата", Дамой с камелиями, что навечно обречена оставаться заложницей своего таланта. На открытии Десятого Международного Дягилевского фестиваля сцена Пермского академического театра оперы и балета им. П. И. Чайковского стала полем беспрецедентной битвы космических масштабов, спровоцированной композитором Джузеппе Верди, устроенной режиссером Робертом Уилсоном, затеянной совместно с Théâtres de la Ville de Luxembourg (Люксембург), Unlimited Performing Arts (Дания), Landestheater Linz (Австрия), поддержанной дирижером Теодором Курентзисом, посвященной памяти Жерара Мортье. Первый раунд прошел осенью в городе Линц, теперь же ее новые и прежние участники готовы выйти на следующий уровень взаимоотношений, где не может быть ни проигравших, ни виноватых, ни триумфаторов, ни избранных, ни чужих, ни лишних. Разум и сердце сходятся в новой фазе вечной схватки, струнные и духовые выясняют отношения на узенькой дорожке арий, жизнь и смерть назначают друг другу свидания, сражаясь самыми изощренными способами, явь и навь схлестываются за право на управление штурвалом, а лед, камень и стихи, как сказал бы классик, сходятся с пламенем, водой и прозой.
Современники, жившие в одну эпоху с композитором, неоднократно подчеркивали: “Если музыка Беллини трогает душу, сочинения Доницетти волнуют сердце, а оперы Россини ласкают слух, то музыка Верди потрясает все наше существо". Сам автор постоянно говорил о том, что из всех сочинителей, он — самый малознающий, но под „знаниями“ подразумевает вовсе не знание музыки. В операх Верди царит музыкальная правда, заострены конфликты, на первом месте стоит подлинность и глубина чувства. Слова рождаются от невозможности молчать, звук оркестра и солистов тонко сплетен с едва уловимыми внутренними переживаниями, кажется, что создатель знает о своих подопечных все мельчайшие подробности. Одни его боготворили, другие недопонимали, третьи относились с недоверием. Первые же показы любимейшей из его опер, "Травиаты", прошедшие в 1853-м году в театре "Ла Фениче", обернулись самым настоящим кошмаром, схожим с премьерным приемом "Весны священной" в 1913-м. Женщина вольных нравов (даже усовершенствованная композитором совместно с либреттистом Франческо Пьяве) доверия не внушала, музыка казалась простоватой и скучной, современность отторгала. Шутка ли: кутящая падшая дама, утопающая в своем образе жизни, влюбляется в молодого мужчину Альфреда Жермона, уезжает с ним, его отец в ярости, разрыв, деньги на исходе, муки и страдания, скоротечная чахотка. Позже же все встало на свои места, награда нашла героев, опера приобрела статус одного из самых исполняемых произведений во всем мире: лирико - психологическая драма о судьбе больной куртизанки, которая во благо своего возлюбленного отказывается от него, заставляет слезы течь рекой, многоликость музыки позволяет находить новые и неожиданные трактовки, сюжет прост, последователен, ясен.
А вот с рассказами о спектаклях американского режиссера Роберта Уилсона, который и сочинил новую "Травиату", дело обстоит не так просто и бойко. Разгадывать его работы - приключение, достойное чертогов разума Шерлока Холмса; пытаться описывать визуальный ряд - все равно что на пальцах показывать картинки из фильмов Терри Гиллиама, Ларса фон Триера, Мишеля Гондри; писать о его связи с постмодернизмом, театром художника, авангардом - давно уже общее место; дурным тоном считается сама затея разговора про его главные выразительные средства - свет, композицию, пластику, замедленность движений, ритм, приверженность японскому театру Но. Эти произведения похожи и своеобразны, завораживающе сложны и по-детски бесхитростны, после них хочется не то танцев от силы визуального праздника, не то заговорческого перешептывания с соочевидцами, не то создания свежих трактатов, написанных убористым почерком. Художник, скульптор, постановщик, автор "безмолвной оперы", психиатр, писатель, мыслитель, что признан одним из самых холодных и математически точных творцов современности, не ставит спектакль в привычном понимании слова. Он выступает архитектором души.
У Дюма - 15 писем умирающей героини, обилие изящной словесности, эксгумация тела под занавес текста; у Верди - Пьяве - салон Виолетты, дворец, роскошь, уничтожающее веселье; у Уилсона - фирменная пустота, знакомая зрителям по его "Эйнштейну на пляже", "Сонетам Шекспира", "Сказкам Пушкина", цветопись на белом экране, нездоровые тревожные неоновые переливы. Режиссер, выступающий и сценографом, и автором светового решения, заключает героев в стерильную больничную палату, закрытый космос, черепную коробку, ледяной погреб, из которого катастрофически сложно выбраться. Там зябко, тягуче, мучительно, зловеще, недружелюбно; над головами нависают сталактиты, светящиеся мечи, различные лампы, а за спинами проплывают обломки уничтоженных надежд; мужчины во фраках и женщины в кринолинах с выбеленными лицами то семенят, то статно ходят, отставив руки, то едва трясут головами, то внезапно весело подпрыгивают. Стильное уныние и выверенность поражают четкостью и "обеззараженностью", студеная потусторонность подчеркивается едва заметной дымкой, многочисленная и трудноуловимая смена цветов начинается с широких жестов действующих лиц, холодно, пусто, страшно становится от всякой якобы настоящей улыбки.
Каждая ария - законченный монолог, после которого исполнитель замирает в определенной позе, всякий музыкальный фрагмент - взрыв оваций в зрительном зале, любая композиция - настоящая картина. Уилсон буквально пишет светом, выделяет, подчеркивает, обводит, укрупняет, обращает внимание. Он заполняет пространство "прозрачной" режиссурой, которая помогает восприятию музыки, создает перекресток миров, в центре которого находится женщина. Виолетта Валери (Надежда Павлова) - инопланетное, чужеродное существо, обреченное жить по местным правилам, живая и чувствующая кукла в блестящем платье, механически выполняющая движения, вольнолюбивый цветок, посаженный чьей-то беспощадной волей на заиндевевшее окно. Сильная дама без камелий, но со стержнем, которой в любой ситуации положено держать лицо. Чем больнее под сердцем, тем шире улыбка, чем жарче в душе, тем холоднее взор, чем страшнее внутри, тем тише снаружи. Альфред Жермон - Айрам Эрнандес пылко и чутко ведет лирические пассажи, чередуя спокойствие с рьяностью; его отец Жорж Жермон - Димитрис Тилиакос хладнокровно и с блеском выстраивает арии, строго сдерживая размах глубокого голоса; Виолетта - Павлова точно, изящно, убедительно справляется и с колоратурами, и с восклицаниями, отображающими эмоциональные движения, и со "стонущими" интонациями финала, превращая свою последнюю арию в прощальную симфонию, во время которой уже нет смысла просить у архитектора своей души права на продление жизни. Ведь она, кажется, умирает даже не от чахотки, а от разрыва сердца в вечной мерзлоте.
Камелии, что так любила Валери, не пахнут. Слезы - тоже. Безвоздушность нельзя попробовать на нос. Незамаранные же марсианские хроники, созданные вдумчивым Уилсоном, проницательный дирижер Курентзис наделяет особым качеством: он, сговорившись с оркестром, запускает в этот мир запахи. Тонкие, музыкальные, бьющие наотмашь, порой нарочитые, густые, деликатные, осознанные, иногда едва уловимые. Те, в которых хочется утонуть полностью, напрочь отключив голову. Хорал струнных с отголоском свежей боли во вступлении скорбен и тих, но пряный канкан, лихо врывающийся в бархатистый напев, сносит его сумасшедшей курентзисовской драйвовостью и призывностью; только - только повисшие в предчувствии сладковатые духовые, легонько прорисовывающие наброски печального финала, задорно и весело принимаются трубить о начале новых отношений с цитрусовым оттенком; терпкость звука, пронизанного табаком, сменяется подчеркнуто легкими паузами, что наэлектризованы, окутаны древесным флером, кажется, истерзаны муками любви. Вальсы же, неоднократно возникающие в партитуре, сыграны то с пугающим каменным спокойствием Виолетты, то с хитринкой напудренной влюбленной женщины, то с протестом духа юности, то с невыносимым цветочным грузом нежности, обрушившимся на плечи двоих. Затачивая психологические пружины, балансируя на тонкой грани между разнузданным весельем и внутренней тоской, соединяя глубокую и "салонную" музыку, оркестр подкупает доверительными интонациями, лишенными одиозности. Вынося на публику целый разношерстный букет запахов, он увлекает за собой в неизведанные края, музыкально и эмоционально подчеркивает смену настроенческих волн. Не то звучание и запахи рождаются здесь и сейчас, не то источники находятся где - то в другом мире, а до нас долетают только отголоски, пронесшиеся по космосу, не то гремит, резонирует, пахнет лишь у героини в голове, не то все происходящее - духмяный сон.
Кстати, помните ли вы свои детские сны? Те, в которых девочки проплывали в фантастических платьях, тени плясали в обнимку с рогатыми оленями, полеты выполнялись по расписанию и без? А те, что завораживали и пугали причудливыми существами, назначали главными врагами общество, заставляли смотреть на многие вещи бесконечно долго? В этих видениях лица запросто могли быть любого цвета, кошмарным чудовищам позавидовали бы многие мировые киносценаристы, вопросы "почему" и "как же так" не возникали даже при самых невообразимых раскладах. Проекты, сделанные в копродукции с товарищами, удивляли и восхищали, люди, ушедшие навсегда, приходили вновь, максимально сумасшедшие идеи воплощались с блеском и азартом, для убеждения в пробуждении порой нужно было хорошенько себя пощипать. "Травиата" - опера первой мировой пятерки. Роберт Уилсон - режиссер первой мировой пятерки. Теодор Курентзис - дирижер первой мировой пятерки. И все это в одном месте, в наше время, на юбилейном фестивале. Вот тут - то, вспомнив о мороках и способах проверки реальности, вероятно, нужно щипать себя и соседа с удвоенной силой. Сказка - не сказка, быль - не быль, Пермь - не Пермь. Фронт их работ нескончаем, баланс эмоционального тепла и разумного холода стоит на страже спокойствия и качества, у их общего - хоть и временного - сна нет горизонта, предела, конца, края. Его нужно не смотреть, а созерцать, не слушать, а улавливать, не вдыхать, а впускать. Наслаждайтесь, пока все не закончилось.
Фотографии Люси Янш
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
