В БДТ продолжает греметь «Гроза» под управлением Андрея Могучего, по нотам Александра Маноцкова, украшенная палехом Веры Мартынов и словом нашего корреспондента Екатерины Нечитайло.
Похожа на луч света, но кровавого отлива. Движения медленны, глас полон причитаний, во взгляде сосредоточена вся скорбь женщин на Руси. Напоминает царство, но не имеет размеров. Черные люди на черном живут в черных лесах, изгвазданных вспышками молний, передвигаются они только группками, напряженное ожидание читается в резком замирании, в пристальном вслушивании, в поворотах к звуковым и световым источникам. Речь близка не то к говору жителей с берегов Волги, не то к щебету обитателей русского Севера, но откровенно утрированная и карикатурная. Здесь все окают, акают, растягивают слова, редуцируют, смягчают окончания, говорят «усе». Картинка явно родственна палехской росписи, но почему-то смахивает на пространство из спектаклей Роберта Уилсона. И как-то отчаянно напоминает реальность. Контрастную, четкую, страшную. На западном фронте без перемен, на юге возможен выход реки из берегов, Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова находится в зоне воздействия искрового разряда электростатического заряда, сопряженного со звуком. С «Грозой», созданной драматургом Александром Островским, настроенной режиссером Андреем Могучим, усиленной композитором Александром Маноцковым, зафиксированной художником Верой Мартынов, шутки плохи. Сначала она встречает хлебом-солью, заманивает своей живописностью, приглашает прогуляться, а потом пошло-поехало. В районе Калинова ветер крепчает, давление выше нормы, влажность повышена, температура воды в реке - плюс пятнадцать градусов. Ощущается как вечное русское около ноля.
Палехская миниатюра - древний народный промысел, отличающийся декоративным пейзажем на черном фоне, динамичным сочетанием цветов, вычерченностью силуэтов. Сюжеты заимствованы у сказок, песен, басен, прибауток; роспись выполняется темперой на папье-маше; в нее «одеты» шкатулки, ларцы, брошки, заколки, пепельницы, подносы. Словом, все те милые безделушки, что знакомы и милы каждому с юных лет. Вот как пьеса Островского, которой душат за школьной партой. Заставляя учить монолог Катерины, погребая всех под страницами Добролюбова, Писарева, Григорьева, разжигая внутри костры ненависти по отношению к драматургу, купечеству, театру, людям, что не летают. Могучий и его команда вырисовывают известный всем сюжет именно в этой красно-черной технике: обращая пьесу про Катю Кабанову, которая замуж за Тихона вышла, от его мамы пострадала, счастья не нашла, влюбилась в Бориса, созналась, самоубилась в волнах реки, которая очень гостеприимна, в мрачную сказку, что могла бы называться «Сто оттенков черного». Статичную, беспроглядную, фольклорную. С песнями, плясками, поисками смыслов, тяжкими окаянными думами о стране, судьбинушке, бедном, близком и родном.
Читайте также
Шутовство как правило. Балаган как норма. «Калинка-малинка» как приговор. Внешняя отлакированность как предчувствие. Мелодекламация как способ коммуникации. В Калинове по воскресеньям ходят в церковь, но не готовы находиться рядом с правдой, говорят громко, но боятся сказать то, что чувствуют на самом деле, стоят во фраках и минималистических кокошниках от художника по костюмам Светланы Грибановой, но жаждут расстегнуть все пуговицы, образцово живут в мире Веры Мартынов, но прячут скелеты по шкафам. Узкий черный помост, отсылающий не то на взлетную полосу, не то на пирс, проходит через весь зал. Семенят и трясут руками три фигуры во фраках, напоминающие чертей, ворон, ласточек, нежить из фильмов. Занавес украшен палехской росписью: сверху - кучевые облака, которые будут подсвечиваться разными цветами, снизу - черная штора, где изображены сюжеты с девицами, конями, ярмарками, санями, пряниками, каруселями. Все черным - черно, повествование, что происходит при открытой нижней части, ведется в формате 16:9, частенько пространство рассекают световые вспышки, охватывающие и сцену, и зал, и его потолок. Героев доставляют на место действия помощники, выкатывающие их на прямоугольных пластинах-плотах. Периодически в этом городке слышно пение невидимого хора, проявляются свистульки, проплывает фортепиано, возникает кларнет, щебечут птички. И нависает над всеми первый раскатистый аккорд «Калинки», дальше которого дело пойдет всего пару раз. Здесь Катерина (Виктория Артюхова) - несчастная барышня, что ревет, рюмит, с самого начала жалостливо причитает, понимая свой исход; Тихон (Дмитрий Мурашев) - улыбающийся затюканный паренек из русской сказки, что страшен в своей простоте; его сестра Варвара (Нина Александрова) - бойкая девица, сочно проговаривающая фразы; его мать Марфа (Марина Игнатова) - лють, генерал в юбке, чеканящий слог, безжалостный паук; Борис (солист оперной труппы Михайловского театра Александр Кузнецов) - инородная богема, залетный гость, певец на гастролях, общающийся с окружающими ариями (в традиционном понимании этого слова); Дикой (Дмитрий Воробьев) - бородатый и жуткий гном, говорящий густым звуком, устрашающий одним своим видом, напоминающий Черномора; Кулигин (Анатолий Петров) - беспокойный мужчина на самокате, ищущий перпетуум-мобиле, одиночка-часовщик, стоящий особняком, пророк, что готов сказать правду - матку, которую никто не услышит. Вот Варвара в кичке охмуряет немолодого Кудряша (Василий Реутов), сидящего на троне, вот Борис картинно замирает и неестественно вскидывает руки, вот ласточки - вороны мечутся перед грозой по сцене, вот Катерина в красном платье свернулась калачиком на дощечке после признания, вот она же выводит вокализ, направляясь по дорожке к Волге. Самое интересное, что фактически говорят здесь не персонажи и герои, а общая душа. Только делает она это самыми различными способами: то чьими-то устами, то дрожью барабанов, то назидательными нотками Кабанихи, то сказочными интонациями Дикого, то синкопами, то массивами текста, произносимого нараспев, то оперными пассажами Бориса, то говорком Варвары, то картинками, в которые все выстраиваются, то кулигинским «Среди долины ровныя…», то общим макабром под яростные вспышки и агрессивный стук. Именно поэтому действующие лица лишены понятия личной ответственности, артисты, являющиеся проводниками, не работают по любимому принципу «пришел, увидел, оценил, отреагировал», все объединены коллективным движением к гибели. Тут хоть пой, хоть пляши, хоть молча стой на берегу.
Александр Островский - мастер детали, что буквально одной фразой может прописать и внутренние устои, и отношение к жизни, и собственную позицию. В спектакле Могучего умельцем частности выступает Александр Маноцков, что точно улавливает речевые характеристики, выстраивает образы, создает не то оперу, не то песнь, не то плач, что передается из уст в уста. Без отсылок к Яначеку и Астафьеву, но помня об обрядовых песнях. Катерина завывает с переливами, Борис явно имеет мощную вокальную школу, Варвара зычно вскрикивает, Кулигин говорит ритмичными монолитами. И все это подчинено четкой структуре, выверенной форме, очерченному руслу. «Реченька журчит» - самое точное определение звучания персонажей. Плавного, вроде бы узнаваемого, но свежего, яркого и очень русского. Их монологи-арии, которые выводят, произнося гласные с добавлением «ы», их фразы - присказки, куда вплетены в окончания «уть», «ють», «еть», их разговоры - словесная многоударность, дуэт Катерины и Бориса - сцена из оперы, что написал, скажем, Римский - Корсаков, Балакирев, Бородин. Маноцков, создавая нечто схожее с фольклорным сказом, который ведет бабушка из глухой деревушки, будто реконструирует подлинное звучание Островского, ищет звукопись, заложенную автором, что затерлась с годами, пишет партитуру, перекрикивающуюся с его же сочинениями «Петр и Феврония Муромские», «Снегурочка. Лаборатория», «Гвидон», где каждый исполнитель-инструмент, голос, тема. Он образовывает своеобразное описание от звука, конструирует образ «той» Руси, в которой не очень-то уж сложно разглядеть сегодняшний день. Руси протяжной, широконатурной, темной, беспощадной, такой загадочной и глубокой, что дна отсюда не видно.
В свое время «Гроза» Островского разделила критиков и зрителей на 2 лагеря, что так и не смогли примириться. Одни называли пьесу образцом новаторства, подчеркивали точность противоречивого образа Катерины, радовались двойному дну текста. Другие же считали ее надуманной, неактуальной, распутной. Таиров же и вовсе причислял ее к произведениям, которые «революционизируют сознание и чувство». Думается, что со спектаклем Могучего может случиться подобная история: найдутся ярые сторонники, говорящие, что это очень удачная попытка создать мистерию, ожившие полотна, протяжную русскую песнь, где есть место и смеху, и припевам, и слезам, будут и те, кто взбунтует против скучной неподвижности, кукольной пластики, навязчивого произношения, несколько затянутого первого акта. «Где ж сердцем отдохнуть могу, когда гроза взойдет?» - строчка из стихотворения Алексея Мерзлякова, ставшего популярной народной песней, как нельзя лучше говорит о сути спектакля, что повествует не о быте, но об усталости от жизни. О любви, ране с рваными краями, в которой топятся от безысходности. О забубенной голове. О русском несчастном. Могучий на сцене БДТ создает не притчу про печаль - беду - страдания, не прибаутку о том, что бывает с теми, кто выходит замуж за нелюбимых, не пейзаж с утопленницей, но выразительное музыкальное житие о существовании в преисподней. Он надежно помещает своих героев в шкатулку с резными краями, которая имеет жесткую форму. И самая большая сложность - обжить ее, сделать родной, понятной, оправданной для своего персонажа. Надо сказать, что эта задача пока не исполнена до конца, но работы в этом направлении ведутся усердные. Торопиться-то Катерине ведь некуда: приговор ей написан красным по черному, жить рядом с музыкой не так уж страшно, «друг милый спит в сырой земле, на помощь не придет», выбор - дело добровольное. Да и на Волге уже с 1859-го года все, в общем-то, готово.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
