Это были мои рекордные 10 секунд в «Бирже баре»! Мы с фотографом пришли на площадку, но у группы «ДЕМИДОВ BAND» уже начался саундчек. Пришлось уйти. Ведь, как известно, насколько все прекрасно будет звучать на концерте, настолько подальше от всего этого нужно держаться перед ним. Мы выходим на лестницу, Александр Демидов закуривает и, пока музыканты настраивают оборудование и звук, у нас есть несколько минут поговорить о миссии актерской песни в России, Нашествии и наступающем Новом годе.

ДЕМИДОВ BAND

— Вы пишете песни с 88-го года! Почему собрали группу только в 2011?

— Стеснялся. Я очень долго обхаживал Алексея Кортнева, пел ему свои песни – он кривился. Говорил, что мне пока ещё рановато приступать к музыке, а после песни «Золотые города» сказал, что я готов к написанию первого альбома. Что и случилось. Дальше подвернулась группа «Бобры», которая работала в очередь с «Несчастным случаем» в спектакле «День радио». С ней мы записали два альбома, потом разошлись, и теперь у меня новый состав «ДЕМИДОВ BAND», которому в начале ноября исполнилось два года.

— Как отбирали музыкантов, провели кастинг?

— Нет. Наш питерский коллега, имеющий отношение к шоу-бизнесу, познакомил меня с бэк-вокалисткой, Кариной Цветковой. Она привела в группу своего мужа, Виталика Сущанского, гитариста. Он привел своего друга из Новосибирска, - они все новосибирцы, - Юру Тренькина. Соответственно, дальше оставалось выбрать только барабанщика. Мы перебрали восемь человек и нашли того, кто нам показался самым важным и нужным – Виталия Савельева.

— С «Квартетом И» вы работаете больше 20 лет, группе «ДЕМИДОВ BAND» всего 2 года. Нет проблем с взаимопониманием?

— Я сам выбирал музыкантов в группу и понимал энергетически, что это преданные люди, которым действительно интересно то, что я им предлагаю. А не просто – ребята, давайте концертик сыграем! Ну, давайте еще один сыграем!..

Мы с ними по месяцу сидим и пишем, аранжируем какую-нибудь мою новую песню. В соавторстве с Юрием Тренькиным мы написали три песни. Карине я всегда даю возможность исполнять свои композиции на концертах. Недавно она родила дочку, Евочку, и сейчас не может приехать на гастроли. Юра Тренькин также поёт песни. Каждый многогранен, разносторонне развит… Когда мы с ними встречались и собирались, то сразу как-то сошлись. Поэтому у меня не было никаких вопросов. Если бы мы не сошлись, группы бы не было. Но, если мы сошлись, значит нас вместе что-то держит. Музыка, желание вывести группу из разряда хобби помимо основной работы, стремление собирать полные залы. Мы хотим собирать «Крокус», сейчас делаем новую программу, у нас много планов и мы хотим добиться уровня звука таких групп, как «Смысловые Галлюцинации», «Океан Ельзи», «БИ-2». У нас очень серьёзные намерения. А так как ребята в два раза моложе меня, то я черпаю от них эту молодую энергию, а они черпают от меня жизненный опыт. В результате, этот симбиоз, энергетический обмен, дает всё то, что вы увидите сегодня на сцене «Биржи бара».

— Какая сегодня в «Бирже» будет программа? Возможно, будет что-то приуроченное к Новому году? Ведь он не за горами.

— У меня есть пара новогодних песен и монолог из спектакля «Квартета И» – «Письма и песни мужчин среднего возраста» про Деда Мороза, - ну и всё. Я его прочитаю, исполню эти песни, одна из которых называется «Зима», другая «Ёлка». Еще мы в зал шарахнем хлопушку, чтобы создать новогоднее настроение.

О праздниках

— Читала, что вы не любите отмечать какие-либо праздники. Новый год не входит в их число?

— Да, с недавнего времени стал. Потому что я наконец-то перестал нестись по жизни и стал немножко оглядываться. Понял, что ничего важнее здоровья и близких людей на этой земле нет. Тот новый год я встретил со своими родителями и сестричками-двойняшками. Этот новый год я тоже планирую встретить со своими родителями, своей любимой девушкой, сестричками. Надеюсь, он будет такой же светлый и яркий.

А из дат, которые я отмечаю, люблю только 9 мая. Не то, чтобы люблю, но отмечаю этот не праздник, потому что праздник со слезами на глазах, а этот день. Всё остальное: день рождения, 8 марта, 23 февраля, день влюблённых – для меня не праздники, а просто некие даты, не наполненные смыслом.

Я не очень люблю разного рода праздники, потому что у меня творческая работа. Каждый день я либо дарю людям праздник, либо нахожусь в каком-то празднике, или же пребываю в обстановке большого количества людей. Поэтому праздников мне достаточно.

Об актёрской миссии

— Расскажите о миссии актёрской песни. Что с этой нишей происходит сейчас в России?

— Миссию актёрской песни несет небольшое количество людей. Я считаю, что актёрская песня совершенно не развита, хотя запело очень много актёров, и я в том числе. Но добиться уровня популярности Андрея Миронова, Михаила Боярского, Николая Караченцова или Людмилы Гурченко, никому не удалось, и вряд ли удастся. Другие времена. Может быть, тогда были другие таланты и другие личности. Интереснее, харизматичнее... Сейчас я могу перечислять многих людей, с кем я играю на одной сцене, дружу и приятельствую, которые сейчас запели. Но, правда, никто из них не добился такого уровня. Я эту миссию, пытаюсь по возможности, нести. Мне бы хотелось добиться в ней высот.

— А если обратиться к опыту западных коллег? Группа «The Hollywood Vampires», например. Слышали её? Как относитесь?

— Слушал. Ничего они там тоже не добились. Эдди Мерфи поет, Брюс Уиллис, у него есть группа. Много-много кто поёт. Но очень тяжело переломить у зрителя образ человека, снимающегося в комических фильмах или боевиках.

— Как друзья-музыканты относятся к вашему творчеству? Что говорят, что советуют?

— Прекрасно относятся. У меня есть проект, который называется «Александровский садЪ». Туда приходят известные музыканты и поющие артисты. Я разговариваю с ними, беру интервью, как вы сейчас у меня. Люди задают вопросы из зала. И, после перерыва, после интервью, мои музыканты играют вместе с гостем его песни. То есть, играют две, три, четыре песни гостя и две, три, четыре песни мои. Иногда мы поём что-то вместе. Например, ко мне в проект скоро придёт Иван Демьян из группы «7Б», мы с ним споём песню «Ночь», которую исполняли на «Нашествии».

Раньше на День рождения на одной из московских площадок я устраивал такую сборную солянку. Ко мне приходили Алексей Кортнев, Андрей Макаревич, Нонна Гришаева, Сергей Галанин, «Квартет И», группы «Zdob și Zdub», «Ундервуд»… То есть, все знают, что я пою, и относятся к этому спокойно. Потому что, во-первых, я не залезаю на их поле. Не позиционирую себя как музыкант, который ушёл из театра, создал свою группу и сейчас будет пытаться занять этот плацдарм. Я занимаюсь актёрской песней. Эта актёрская песня не авторская, не бардовская, как у Визбора, Высоцкого или Окуджавы. Она положена на рок-н-ролльную аранжировку.

— Если этим летом вас пригласят на «Нашествие», какую сцену предпочтете, главную или 2.0?

— На главную сцену нас пока никто не позовёт. Мне всегда предлагали вторую сцену, и я выступил на ней три раза. В этом году нас не позвали… Меня порадовало на второй сцене то, что выступали мы практически предпоследними. После меня были «7Б» и «Несчастный случай». Это говорит о каком-то уровне организаторов, которые поставили нас не первыми, а к финалу. Мне было приятно.

Книга «Квартет Я»

— Расскажите о книге «Квартет Я». Вы не боитесь выпускать её в том плане, что всё-таки могут быть люди, которым может быть неприятно то, что вы о них в ней напишете?

— Ну, я не собираюсь писать там какую-то желтизну о том, кто с кем спал, кто кого предал, кто кого послал, и так далее. Это будет история создания «Квартета И» и то, что было за кулисами тех фильмов и тех спектаклей.

Это будет мой взгляд на то, с чего все началось. Как это всё шло и развивалось. Это будут такие заметки на полях бегущего Саши Демидова, с огромным количеством историй из жизни квартетчиков, вот и всё.

— У вас будет, например, как у Михаила Козырева в серии книг «Мой рок-н-ролл», помимо основного текста добавляться интервью, какие-то комментарии?

— Нет, это будет только мой взгляд, никаких интервью не будет. Будет много студенческих фотографий, как и современных, наверное… Уже есть договоренность с издательством. Мы должны сдать книгу чуть ли не весной! Пока только приступили к работе. Не знаю, насколько легко она будет писаться, но материала для нее предостаточно. А как она будет оформлена, будут ли это заметочки какие-то или зарисовочки на полях, или только фотографии, это уже мы решим в процессе работы над книгой.

— Расскажите о фильме о Юрии Никулине, над которым вы сейчас работаете. Я так поняла, вы будете исполнять главную роль. Как решался вопрос портретного сходства? Стоит ли задача добиваться его досконально?

— У меня есть фотосессия, где я абсолютно похож на Юрия Владимировича. Сделан портретный грим. Причем мне не делали…

— Как в случае с Высоцким?

— Да, с Безруковым, шестичасовую маску. У меня просто подкрашен носик, глазки, и вот надета эта его шапочка и костюмчик. Когда я принес эту фотосессию семье Никулина, вдове Юрия Владимировича и сыну, Максиму Юрьевичу, они ахнули, насколько я похож и по походке, и по ощущениям. У меня и задача такая же: уйти от образа комического героя, как Юрий Владимирович в свое время пытался уйти от Балбеса, и добиться тех высот, которых добился он. То есть, сняться в таких фильмах, в которых он снялся: «Они сражались за Родину», «Чучело», «Когда деревья были большими» или «Двадцать дней без войны».

Человек, который смог реализовать себя полностью. Человек, которому повезло, безусловно. Вокруг него были очень талантливые режиссеры, очень интересные предложения. Уже начинаю бояться, что таких предложений может не появиться у меня, но надеюсь, что, по крайней мере, если они не появятся, то я сам что-то сделаю.

— Вы чувствуете себя счастливым человеком или скорее понимаете, что должны бы чувствовать себя так?

— Я вообще не знаю, что такое чувствовать себя счастливым человеком постоянно. Бывают мгновенья счастья. Мгновения дрожи и мурашек по коже, но ощутить себя полностью счастливым человеком вряд ли кто-то сможет. Можно быть гармоничным человеком, человеком, довольным собой, и тем, что вокруг тебя происходит, но быть счастливым человеком… Понятие счастья – это из разряда чего-то нереального. 24 часа в сутки счастливым человек быть просто не может.

Беседовала Катерина Воскресенская

В гостях у «Портала Субкультура» – молодой актёр и режиссёр Александр Кузнецов. В интервью нашему корреспонденту Александр рассказал о ярких ролях в спектаклях «Бунтари» и «О-й. Поздняя любовь», а также о своих постановках: «Игроках» и грядущей панк-рок-концертной «Одиссее».

О работе в театре

– С чего для Вас начался театр?

– Театр для меня начался с желания попасть в кино. А так как у нас в стране с кино всё непросто, нужно было сначала поступить в театральный институт. В детстве, лет в 9, я ходил по улицам и думал, что где-то здесь сейчас снимают «Звёздные войны», я просто подойду, что-нибудь клёво сделаю и получу роль в фильме. Потом, когда я понял, что в Севастополе, откуда я родом, «Звёздные войны» всё-таки не снимают, я поехал в Москву. Мне было 16 лет, я почти поступил в Щепку, но оказалось, что с украинским гражданством нельзя учиться на бюджете. И мне, в общем-то, было всё равно: я тогда сильно влюбился и поехал за девушкой в Киев – там проучился год в цирковом, потом ещё год в театральном. И только после этого поступил в ГИТИС на режиссёрский факультет. Я был в актёрской группе, но под конец обучения поставил «Игроков»…

– Расскажите о том, как появились «Игроки»?

– На первом курсе мы сделали маленький отрывок, на 4м вспомнили о нём и решили, что это идеальный материал для дела, которое мы задумали. Я собрал тех чуваков, в которых верил, и поскольку все места под солнцем уже были заняты, мы стали репетировать прямо на улице. Практически всё вместе делали, по-пацански так. Мы творили всё то безумие, которое в нормальном театре считается непрофессионализмом и плохим вкусом, делали всё вопреки тому, чему нас учили. Такое современное гусарство: семь психов в смокингах собираются вечером на сцене, чтобы покутить. Покутить так, чтобы зрителям захотелось либо побить нас, либо танцевать вместе с нами. В итоге, лучшая рецензия теперь у нас на афише: «Чаще всего последний спектакль выпускного курса вбирает в себя всё самое лучшее, что получили студенты за время учёбы. Не в этот раз…» Игроки – это не совсем театр, и совсем не спектакль. Скорее это рок-концерт или…

– Перформанс?

– Перформанс – да, но всё-таки главная цель была одна: защититься от всего того дерьма, которым нас пичкали в институте, и от тех дерьмовых спектаклей, в которых мы были вынуждены играть… Мы подумали: почему бы не сделать на сцене всё, что мы захотим? Актёрски имеется в виду – я не люблю претензии на сцене, поэтому «Игроки» – это провокация, но не претензия…

– А какие спектакли Вам нравятся?

– Я не хожу в театр, но если я что-то и могу посмотреть с удовольствием, то немецкий театр – Персеваль, Остермайер. Мне очень важна внутренняя музыкальность театра, в случае Персеваля, например, она самая настоящая. Её ведь создают реальные рок-музыканты: Йенс Томас, Феликс Кноп.

– Насколько сложно контролировать процесс и одновременно находиться внутри, то есть фактически – режиссировать самого себя?

– Все большие дядьки скажут, что это неправильно и невозможно. Всё, конечно, очень сложно, но с другой стороны, – есть свои преимущества: ты можешь вносить коррективы прямо во время действия. Большую роль играет материал, «Игроки» – это пьеса о 4х людях, о таких The Beatles, и я играю только одного из них. Скажем, я бы не смог так же поставить «Сирано де Бержерака» – мою любимую пьесу в поэтическом театре. Поставить «Сирано» с собой в главной роли – сомнительная идея, потому что он всё время на сцене, на нём всё зациклено и ради самого феномена «Сирано» созданы все остальные персонажи.

– Когда следующий показ «Игроков»?

– 20 сентября играем в Москве. В октябре мы едем в Ереван, Ригу и Лиепая, в ноябре в Тбилиси. А сейчас заканчивается пост-продакшн киноверсии спектакля, я планирую сделать премьеру в конце лета. Устроим несколько кинопоказов для своих и чужих, а после гастролей выпустим киноверсию в сеть.

– У Вас есть какой-то свой метод работы с актёрами?

– Я очень не люблю все эти театральные штуки, слова, книжки. Мне кажется, что нужно закрыть абсолютно все институты и сказать человеку: «Если ты хочешь стать актёром – давай как в Средневековье, когда, чтобы стать кузнецом, ты должен был идти к нему в подмастерья. Хочешь быть актёром – смотри фильмы, которые тебе нравятся, пробуй играть как те, кем ты восхищаешься, копируй, думай своей головой и находи себя. Ты должен сам учиться всему. Мне некому было в жизни сказать: «Музыку и текст надо писать только самому, не снимай короткий метр, снимай полный, не ходи вокруг да около, бери и делай». Я всё это «выцыганивал», как говорит Каменькович, у Джека Лондона, Жюля Верна, Даниэля Дефо, у Чака Паланика, находил в фильмах Финчера, в «Бойцовском клубе» – вот эти вещи формировали моё сознание.

– Расскажите про Ваших учителей, у кого учились?

– Я считаю, что учителей ты выбираешь сам. Чаще всего ими становятся совсем не те люди, которые тебя «учат» в этих институтах и школах. В моём случае первый год я только ходил, смотрел и радовался, что я не в армии. На втором курсе я понял, что надо забивать на такое странное мастерство, где по 8 часов люди едят борщ на сцене, спят, показывают, как человек просыпается в общежитии, а мы сидим и смотрим. Может быть, это правильно, но со мной это не сработает. Так что, к четвертому курсу я просто выл и сворачивался в трубочку, когда к нам пришёл Олег Глушков, очень необычный московский хореограф и режиссёр. Вот он и стал моим главным учителем, с первого дня знакомства. Ещё 2 человека: Дмитрий Крымов и Юрий Бутусов – он тоже преподавал на режиссёрском факультете, я к нему ходил, слушал его лекции. Бутусов он волнуется, нервничает и пробует… Это и есть правда, поэтому он великий режиссёр, мне достаточно было пары его лекций, чтобы что-то у него взять. И последним назову Игоря Вдовина, композитора и рок-музыканта. Я познакомился с ним год назад на «Бунтарях» в МХТ, и этот человек одним своим существованием научил меня большему, чем весь ГИТИС за 4 года. Дальше я своими учителями могу называть Тома Харди, Брэда Питта, Киллиана Мёрфи, Ридли Скотта, Пола Томаса Андерсона…

– Вы играете в постановке Дмитрия Крымова «О-й. Поздняя любовь». Почему в спектакле поменяли финал?

– А как можно оставлять ту концовку, которая у Островского?

– Я бы застрелилась ещё в первом действии…От перспективы быть возлюбленным такой Людмилы – с брежневскими бровями и долгой девической косой… Интересно, кстати, наблюдать, как Ваш Островский постепенно мутирует в Достоевского…

– Дело не в том, какая Людмила, дело в том, какой Николай: он многого хотел, и многое пытался сделать, как и я сейчас. Может быть, когда-то я приду к такому финалу, как мой герой, когда буду совсем опустошён. Но в данный момент я в начале пути. Николай доигрался до того, что его обложили со всех сторон. И выдали замуж его, считайте. Мне нравится в Николае то, что он никогда не изображает из себя хорошего. Я в жизни стараюсь придерживаться этого же правила и не строить из себя прекрасного, доброго человека. Его честность мне очень импонирует, я считаю, что она должна быть такой, а не искренней, «лопатинской» честностью. «Овод» знаете Войнич? Вот такого конкретного революционера я бы хотел сыграть в кино, когда буду старше.

– У Вас уже есть роль одного революционера – в «Бунтарях» Вы играете лидера «Народной Расправы» Сергея Нечаева. Получается очень яркий, притягательный персонаж с обаянием зарубежной рок-звезды. Его образ придуман Вами или его так видит режиссёр – Александр Молочников? И как Вы относитесь к своему герою и его прототипу?

– Нечаев изначально был написан неплохо Молочниковым. Не могу сказать, что он – моё собственное изобретение… Просто этот персонаж не противоречит моей природе. У меня сложный характер, я пару раз чуть не ушёл из спектакля: мне тяжело репетировать, и вообще тяжело в театре, но в какой-то момент я понял, что нужно поверить Саше, и всё получилось в итоге. Сначала Нечаев много пел: Ник Кейв и Bad Seeds, АукцЫон… Потом всё это убрали, но энергия этих песен осталась. Я не считаю Нечаева абсолютным злом. Более того, я бы действовал его методами в искусстве. Только против совершенно других врагов. В мире есть масса людей, которые заслуживают встречи с «Народной Расправой» гораздо больше. Например, те, кто создаёт политические новости, которые смотрят мои родители. Другой вопрос, что нечаевские методы сейчас уже совершенно бесполезны, если они вообще когда-то имели смысл. Есть гораздо более действенная вещь: творческий терроризм. Поэтому я хочу взрывать мир с помощью кино, снимать такие фильмы, которые смогут повлиять на людей: не просто про призыв мира во всём мире, а чтобы люди научились думать и определять тех, кто ими манипулирует. Писать музыку, которая навсегда освобождала бы от сумасшедших национально-патриотических идей. Вот скажите мне, «Гладиатор» Ридли Скотта – какое это кино: английское, шведское, финское? Это мировое кино. Там все люди работают вместе.

– Мне нравится идея воздействовать на людей с помощью искусства...

– Смотрите: чтобы воздействовать на людей с помощью искусства, во мне должна быть эта злость, которая будет перерабатываться в продукт творчества. Я должен быть психопатом в этой области – иначе я ничего не создам. Как я, по-вашему, сделал «Игроков»? Не было никакой поддержки, если б мы не были психами, мы бы ничего до конца не довели. Нами двигало желание не сломаться под прописанной концовкой, так сказать. Мы не показали ни одной заявки. Сделали целый спектакль, позвали мастера и поставили весь курс перед фактом. Каменькович, мой мастер, сказал: «Ладно, сыграйте 3 раза, один раз днём».. Чтоб совесть была чиста. Мы сыграли 7 раз тогда. И играем до сих пор.

О работе в кино

– Как у Вас обстоят дела с кино?

– Сейчас у меня около шести фильмов в производстве: сериал «Красные браслеты» и много короткометражек.

– Одна из них – «Собачатина» по рассказу Захара Прилепина…

– Там было потрачено столько сил, и есть очень хорошие вещи, но постоянно переносятся даты съёмок последних сцен, и мы с Ильёй Делем просто не можем под этот график подстроиться. Парадокс в том, что в отличие от театра, по-хорошему, я только начинаю заниматься кино.

– С кем из режиссёров Вам хотелось бы поработать?

– С Ридли Скоттом уже шансов мало, поэтому нужно рассматривать тех людей, с которыми я ещё успею встретиться. Я бы очень хотел попасть в британские сериалы, они очень высокого качества сейчас, и поработать с режиссёрами «Breaking Bad» и «Peaky Blinders». Сейчас идут пробы в 4-й сезон, в моих планах туда попасть.

И снова о театре

– Есть какая-то роль, которую Вы хотели бы сыграть?

– Кого-то из музыкантов…

– Веня Д’ркин?

– Я очень любил Веню, раньше вся моя уличная концертная деятельность состояла в основном из его песен, но, в конце концов, я понял, что это не моё, я не похож на него ничем. Меня интересуют не барды, а рок-музыканты, авантюристы и рыцари. «Храброе сердце» – идеальный вариант. Мне никогда не было комфортно в реальности, поэтому я пытаюсь заниматься кино, чтобы иметь возможность носить доспехи и плавать на парусном корабле.

– На сайте МХТ я нашла весьма интригующую информацию о том, что у Вас есть своя панк-рок-группа – Porsmouth.

– Porsmouth – это мой старый проект. Сейчас я пишу материал для альбома один. Я не способен вести музыкальный диалог – у меня тоталитарный подход: я должен написать тексты и всю музыку, а потом позвать крутых музыкантов, чтобы они сыграли. Раньше я 3 года играл на улице со скрипачкой. Потом понял, что надо записываться, иначе это всё просто какой-то цирк.

– Ведёте концертную деятельность?

– Скорее всего, ближайшим музыкальным концертом станет мой спектакль «Одиссея», который мы начинаем репетировать на Малой сцене МХТ. Это будет постановка, полностью основанная на моей музыке. Сначала я хотел использовать в качестве саундтрека песни группы MUSE, но это опять из разряда «не ходи вокруг да около, бери и делай».

– Гомеровская «Одиссея»?

– Да, но без этих стихов, написанных гекзаметром, которые невозможно слушать, даже если их будет читать Том Харди. А история гениальная, поэтому я её переписываю простым языком, который мне кажется художественным и правильным, делаю адаптацию. В своё время Каменькович 10 лет переписывал «Улисса», делал инсценировку…Это интереснее, чем брать современную драматургию – мне предлагали ставить «Палачей», новую пьесу МакДонаха, но МакДонах уже так пишет, как я бы ставил, и ничего не остаётся, кроме как качественно воплощать этот материал. Сомнительный интерес для меня.

– И музыка, и театр, и кино – откуда Вы берёте столько сил? Ваши источники вдохновения?

– Это довольно истерические силы, они быстро заканчиваются. Мой главный источник вдохновения – музыка. Я довольно циничный человек, но могу ехать в метро, слушать Говарда Шора или Джона Уильямса и расплакаться прямо в вагоне. Без музыки у меня абсолютно всё на мель садится. Вдохновляют такие личности, как Александр Македонский, например. Он конченый псих: когда ему говорили, что пора бы уже остановиться – он избавлялся от этих людей и делал то, что задумал. И в итоге – завоевал половину известного на тот момент мира. Так и нужно: если ты чувствуешь, что в тебе много энергии, бери и делай прямо сейчас. Не получается – начинай заново. Ты же не Гарри Поттер, за которого всё решают, а он просто приходит на площадку. Ты должен сам режиссировать свою жизнь, иначе ничего не произойдёт. В этой стране сложно быть главным героем. В лучшем случае, ты будешь либо Сергеем Зверевым, либо Навальным.

– Самый сумасшедший поступок в жизни?

– Безумием было поступать в театральный. Кино и музыка – моя цель и моя мечта. Я не люблю театр. Так вышло, что пока я им занимаюсь, и пытаюсь заниматься им честно. Сейчас я играю только в тех спектаклях, которые мне нравятся. Это было выцарапано ценой невероятных усилий: я вылез, как кот из трубы, которая засасывала. Остались только «Бунтари», «Поздняя любовь», «Игроки»… Впереди – «Одиссея». Во всех смыслах.

Фото: Екатерина Цветкова, Sasha Vinograd, Александр Россоловский

Недавно в театре «Мастерская» прошел финал конкурса «Ремарка». Театральное «Нашествие» длиною в три дня, состоящее из пресс-конференций, читок, обсуждений, по окончании которых тоже не мешало бы гордиться, что пережил. Среди работ финалистов была представлена пьеса Марии Зелинской «Хуманитас Инжиниринг», главную роль в читке которой исполнила Алена Артемова, актриса, певица и телеведущая. О спонтанности отношений, любви, музыке, перформансе и о том, когда ждать ее собственной пьесы, Алена рассказала в интервью нашему порталу.

— На конкурсе «Ремарка» ты принимала участие в читке пьесы «Хуманитас Инжиниринг». Расскажи об этом.

— Мне позвонила режиссер Наташа Лапина и сказала: «Алена, наверное, это твоя роль!» (Смеется.) Я ответила: «Присылай, я почитаю». Когда прочитала, то была в восторге от того, насколько это добрая и светлая пьеса. Я стала учить этот текст. Хотя его можно было читать, но нам поставили задачу быть уверенным в тексте, поэтому я три ночи пролежала с ним, зачитывала текст на диктофон, наслушивала его, чтобы запомнить.

Мне кажется, «Хуманитас Инжиниринг» это такая женская энциклопедия. Я сразу поняла, что она будет близка как женщинам, так и мужчинам. В этой пьесе подняты вопросы, которые, на мой взгляд, сейчас очень актуальны. Каким женщина видит идеального мужчину. Хотя потом мы разговаривали с драматургом Марией Зелинской, и она сказала, что эта пьеса вообще про развод и про ее душевные раны, но я ее прочитала абсолютно по-другому.

Вообще я была бы очень счастлива, если бы в репертуаре «Мастерской» был этот спектакль. Но не знаю, к сожалению, главного режиссера театра, Григория Михайловича, тогда не было на читке, но был директор, Миша Барсегов, который очень заинтересовался. После обсуждения он подошел ко мне и сказал, что ему понравилось.

— По словам драматурга, главная проблема пьесы в том, почему уходят от идеальной женщины. Как ты можешь ответить на этот вопрос?

— К сожалению, от идеальных уходят, это правда. Когда женщина делает для мужчины все, отдается ему полностью, то мужчине становится неинтересно. Ему хочется чего-то спонтанного, какого-то постоянного порыва в чувствах.

Правильность губит отношения. У меня нет большого опыта семейной жизни, но на данный момент я строю свои отношения спонтанно, и мне это очень нравится. Мне кажется, пока люди молодые, они должны жить так, чтобы быт не засорял их дни.

— В пьесе открытый финал, поэтому скажи, как ты думаешь, как сложатся отношения у твоей героини с этим мужчиной?

— Не знаю, с такими скандалами это, конечно, интересно... Я вообще за! (Смеется.) Я бы хотела, чтобы они долго жили. Если бы я исполняла эту роль, то наверняка ставила бы себе сверхзадачу остаться с этим мужчиной.

— Тебе не хотелось бы самой написать пьесу, по которой потом поставят спектакль или снимут фильм?

— Да, конечно, хотелось бы. Я даже делала какие-то заметки, писала пьесу, но меня ненадолго хватило. (Смеется.) Мне кажется, драматурги концентрируются на своих переживаниях, своей боли, и выписывают ее, а у меня все происходит иначе. Я чувствую боль, пишу о ней, а потом она проходит, и я думаю: «Да ладно! Не такая уж эта тема, на которую стоит писать пьесу!» Я уважаю профессию драматурга, она сродни актерской: это надо уметь, надо болеть этим, и в это вкладываться. Мне хочется написать что-то о своей жизни, у меня даже есть написанные монологи. Но сейчас я их читаю и думаю, что это как-то смешно… Потом, может, кто знает.

Я вот сейчас начала читать книжку про Никулина, в которой он писал о своей работе в цирке. Это безумно интересно! Если я проживу долгую жизнь, то в конце этой огромной жизни обязательно все запишу.

— Расскажи про альбом Bully, в котором ты принимала участие.

— Bully — это мой друг. Он актер, музыкант, он читает рэп, у него очень интеллектуальные стихи, и вообще он очень талантливый молодой человек. Мы познакомились, когда я еще училась в академии: он тогда был на курсе Дитятковского в БДТ, я училась на курсе Козлова. Он предложил мне спеть в его проекте, я согласилась, хотя раньше вообще этим не занималась. Он мне предложил материал, музыку, мы поехали в студию к его другу и тут же записались. Потом он приглашал меня еще и еще, мы даже сняли с ним клип. Потом наше совместное творчество закончилось, потому что я переросла это, как мне кажется. Я стала трезво смотреть на свое творчество. Слушала свою музыку и думала: «Боже, какие у меня грустные песни! Почему я пишу только, когда мне грустно?» Конечно, сейчас мне тоже хочется что-нибудь записать. Уже накопился материал. Я практически всегда пишу стихи: когда меня что-то волнует, я сразу записываю свои переживания. Потом из этого рождается песня или клип.

Мои клипы мы снимали с Максимом Шварцкопфом, он талантливый оператор, закончил СПбГУКиТ. Это было здорово, но тоже нас хватило ненадолго. У всех начались проблемы со временем… Да и одной потянуть все это очень сложно. Свободное творчество требует определенных затрат. Хотя, я думаю, при большом желании можно было обойтись и без них, потому что и айфоны, и все это есть.

— В каком стиле тебе интересно играть?

— Я записывала свои песни в стиле R'n'B. Думаю, так этот стиль называется… А-ля Бьянка. Понимаешь, когда устаешь от театра, хочется вырваться во что-то иное, попробовать жизнь с разных сторон. Моя музыка помогает мне отвлечься. Я общаюсь с ребятами, которые по ночам читают рэп, слушают эту музыку, придумывают тексты. Это другая стихия, другой мир.

— К слову о «вырваться»: ты ведущая экстремальной передачи «Тест в большом городе», расскажи о ней.

— Это очень странно, но я веду передачу о машинах! (Смеется). Меня пригласили на кастинг и спросили: «Вы понимаете что-нибудь в машинах?» Я ответила: «Знаете, я сдала на права, вожу свой автомобиль, но вообще ничего в них не понимаю!» Они говорят: «Отлично! Это нам и нужно». Оказывается, им нужна была девушка, не разбирающаяся в машинах. Чтобы могла оценить, вот как оно есть. Сейчас передачи схожей тематики работают по рекламному принципу. А мы нет. Мы говорим так, как есть на самом деле. Для меня это очень интересный опыт. Моя соведущая, Надя Лаптева, конечно, многому меня научила. Мне комфортно работать с ней, потому что я чувствую, что рядом находится профессионал. Мы вообще там втроем: я – девушка блондинка, которая не разбирается в машинах, Надя – девушка, которая разбирается немного, практичная, и Марина Шамаева – гонщица, которая рассматривает автомобили уже с профессиональной точки зрения. Она из нас самая умная, думаю, все смотрят передачу только из-за нее! (Смеется.)

Мне очень много пишут в социальных сетях, говорят, что передача чудесная. Не могу сказать, насколько, я еще не смотрела ее. Видела только кусочки, когда нужно было, например, что-то переозвучить… Интересный опыт. Мне бы хотелось продолжать набираться мастерства в сфере журналистики. Я просто помешана на передаче «Ревизорро». (Смеется.) Мне очень нравится Летучая, я даже хочу записаться в Москву на ее мастер-класс.

— Не пугает ее агрессивность?

— Нет, это же образ. (Смеется.) Хотя не знаю, какая она в жизни… Мне так нравится, как она себя ведет! Она такая статная, у нее такая грамотная речь, чего мне лично ужасно не хватает. Мне все говорят: «Алена, больше читайте!» Но у меня нет времени. Правда, я загружаю приложения и через них слушаю аудиокниги. Кстати, отличный вариант.

— Каково в рамках одного спектакля играть много ролей? Например, в «Письмовнике» ты Янка, Люси и Энергия Ци. В спектакле «Москва-Петушки» у тебя вообще шестнадцать ролей!

— Это видимых шестнадцать, там есть еще невидимые! (Смеется). Мне кажется, это то, чему нас учили. Такие резкие переключения очень интересны. Когда в одном спектакле за небольшой промежуток времени можно проверить очень многое. Ведь каждая роль – это отдельный человек, у которого свои мысли и стремления. Для того, чтобы я правильно произнесла на французском языке монолог Люси, моя подруга, которая недавно вернулась из Франции, работала со мной над произношением, чтобы все правильно звучало. Я, честно скажу, кайфую от этого! Мне нравится думать об этих ролях, наблюдать. Вообще я люблю наблюдать за всеми, потому что в ролях это очень много мне дает.

Например, как-то мне оставалось два часа до поезда, я стояла на Ленинградском вокзале и заметила девушек, ночных бабочек. Знаешь, я глаз не могла от них отвести! Мне было так интересно, там у каждой своя судьба. Это к спектаклю «Два вечера в веселом доме» (Спектакль по повести Александра Куприна «Яма», в котором Алена Артемова играет роль Любки, – прим.).

Когда мы делали спектакль «Москва-Петушки», чтобы попасть в материал, я поехала в Петушки. Там всего насмотрелась! В этой электричке я сделала кучу записей своих наблюдений. Меня толкали пассажиры, как Веничку на станции «Орехово-Зуево»: они действительно выходят на ней так, как писал Ерофеев!

Правда, когда я приехала в Петушки, меня поразило то, что там никто не знал, кто такой Венедикт Ерофеев. Я думала: «Как же так!» Потом увидела мужчину, который, видимо, выпивал. Подошла к нему и говорю: «Ну, уж вы-то знаете Веничку Ерофеева?» Он отвечает: «Конечно, у нас даже есть пивная «Ерофеич!»» Он провел меня по всем местам, показал эту пивную «Ерофеич», это было чудесно.

— Ты умеешь играть, кажется, на всех музыкальных инструментах! И, так как я сейчас разговариваю с человеком-оркестром, расскажи, как ты их осваивала?

– Мама отдала меня в музыкальную школу, чтобы я не бездельничала. (Смеется.) За что я ей очень благодарна. В то время это было очень дорого и хлопотно, и нужно было каждый раз водить меня в нее. Но мама всегда поддерживала меня. Я закончила музыкальную школу по классу фортепиано. У меня был потрясающий преподаватель, Елена Васильевна Колесникова, которая привила мне самое главное – любовь к музыке. Помню, как я включала музыку Баха и начинала дирижировать, как раз как в «Письмовнике». Меня, кстати, это поразило: когда я прочитала это у Шишкина, то подумала: «Боже, это про меня!» Я тоже говорила, например, креслу, что ты играешь эту партию, ты эту, эту… (Смеется.)

Еще я всегда безумно любила петь, выступала на конкурсах, пела в хоре в музыкальной школе. Мне всегда очень хотелось выступать, но я даже не думала, что стану актрисой. Я с детства сочиняла. К каждому произведению могла придумать историю – это уже, видимо, во мне играли актерские корни. (Смеется). Хотя не знаю, откуда, у нас в семье нет артистов. Думаю, на творчество меня вдохновила мамина любовь. Я только так это могу объяснить. Мама отдавала нам с братом всю себя, ничего для нас не жалела. Если я когда-нибудь стану мамой, то буду такая же отчаянная.

— Профессия не помешает отдавать всю себя своему ребенку?

— Пока я не могу представить свою жизнь, если в ней появится ребенок. Но я себя уже потихоньку настраиваю, что надо. (Смеется.) У нас все девочки рожают, приходят, и все нормально: все играют, все в творчестве. Я думаю, что у меня тоже будет так. Это же как себя настроить. Тем более, слава Богу, пока все живы, здоровы – будут помогать.

— Тебя пригласили в проект на роль художницы Марины Абрамович. Как я поняла, главным образом в нем будет отражена история перформанса «Ритм 0», где ее тело находилось в распоряжении зрителей. Мой вопрос в том, как ты думаешь, почему она пошла на такой шаг? Почему захотела стать полностью уязвимой для другого человека? Или это самопожертвование?

— Не думаю, что это самопожертвование, у этого перформанса другая идея. Не каждый может вынести испытание властью. Получив ее, люди совершают бесчеловечные вещи. Может быть, Марина Абрамович вкладывала другую идею в этот перформанс. Но я читала ее комментарии относительно него, и в них было столько боли! Так как она художница, то выплеснула ее в искусство.

На съемках я буду транслировать тему власти. Когда человеку дается больше, чем он способен удержать, то начинают происходить ужасные вещи. Ведь в ходе перформанса ее и резали, и что только не делали! Это страшно. В сценарии у нас прописан персонаж, который ее унижает не физически, а именно на психологическом уровне. Не знаю, как поведу себя на съемках, мне интересно проверить это. Я очень открытый человек, а потому уязвимый. Надеюсь, что переживу эти съемки.

Может быть, она хотела кому-то что-то доказать, может быть, делала это для себя, но, в любом случае, это смелый поступок. Или же она делала это, чтобы понять, готова ли на то, чтобы отдаться людям полностью, и что, в таком случае, они с ней сделают. Я еще не нашла ответ, почему стоит идти на эту жертву. Съемки начнутся через месяц, так что посмотрим. Я прочувствую это через себя и расскажу.

— Если бы ты сама стала свидетелем такого перформанса, как бы поступила?

— Я бы порадовалась. (Смеется.) Меня бы это вдохновило на что-то, я бы подумала: «Вау, круто!», но не стала бы ничего делать. Я не тот человек, который бы в этом бы участвовал, я больше наблюдатель.

— Пожелай что-нибудь подписчикам нашего портала и зрителям.

— Желаю, чтобы человек не думал, что его жизнь – это черновик. Мама всегда говорит мне: «Алена, жизнь не перепишешь. Живи так, будто это чистовик. Не делай поступков, насчет которых ты сомневаешься и радуйся, потому что в жизни сейчас очень мало радости. А радость – это любовь, поэтому люби…» И так можно продолжать до бесконечности! Да, любовь, это, конечно, двигатель всего. Тогда жизнь превращается в сказку. На данный момент я люблю, и у меня есть силы и на работу, и на отдых, и на близких. Это чувство вдохновляет меня, поэтому желаю, чтобы люди любили друг друга.

Беседовала Катерина Воскресенская

Фото – Глеб Горелик, Анастасия Воронова

Полукруг состаренных зеркал выступает порталами безумия и Петербурга. На полу – перевязанная стопка книг, песок и разбросанные камни, которые, обесценивая материальное, становятся неподъемным грузом. В театре «Мастерская» идут репетиции моноспектакля «Преступление и наказание. Девять дней Родиона Романовича Раскольникова», в перерывах между которыми режиссер Андрей Гаврюшкин и исполнитель роли Родиона Раскольникова Фёдор Климов рассказали о создании моноработы.

– Почему вы выбрали формат именно моноспектакля?

– Федор Климов: Хотели сделать более камерную историю. В игровом театре вся работа заключалась бы в отношениях между людьми, а в моноспектакле есть попытка анализа. Даже чисто технически текст Достоевского будет звучать иначе, потому что сейчас у нас есть возможность оставить все интересные авторские куски, которые всегда уходят, когда делается история двух людей. Хотя в игровом театре есть свои плюсы. Нам было безумно сложно решать сцены парных диалогов!

– Андрей Гаврюшкин: Мы пришли к образному решению героев, используем непрямые диалоги, чтобы у зрителя в голове возникал собственный образ. У каждого человека родится своя картинка и отношение к происходящему.

– Что на пути к реализации замысла было потеряно и, возможно, найдено взамен этому?

– А. Г.: Трудно сказать. Когда мы начинали, у нас не было пространства. Потом Эмиль Капелюш (Художник, – прим.) увидел кубик, на котором мы репетировали, и решил его использовать. Мне даже стало чуть-чуть обидно, почему я сам не подумал об этом.

– Ф. К.: Он был сделан для спектакля «Я не видел войны». На тот момент он был никому не нужен.

– А. Г.: И мы его взяли. Просто нам нужен был стол, он случайно появился. Это был поиск.

– Ф. К.: Мы до сих пор спорим, не хотим, чтобы эта история превратилась в фабульную, хотим сделать какой-то сюжет. Мне интересно, получится ли у нас это до конца. Будет очень обидно, пройдя большой период работы, по итогу получить пересказ романа. Пересказ романа никому не интересен.

– Насколько идея «сильной личности» применима к нашему времени?

– А. Г.: Раскольников – как раз не сильная личность. Он – сильный человек, но сейчас мы берем отрезок времени, когда он метающийся, ищущий, пытающийся найти свой путь. У нас идет момент исследования человека и причин, по которым он пошел этим путем. Достоевский же не осуждает Раскольникова и не оправдывает. Нет в романе того, что это убийца. Он – убийца, да, по факту, но встретилась бы ему другая компания, может быть, пошел бы убивать дальше...

– Ф. К.: Когда читаешь роман, полностью оправдываешь Раскольникова. Ставишь себя на его место и не знаешь, как бы поступил сам. В этом сила и красота этого романа.

– А. Г.: В зале каждый должен убить свою бабку, стать полноправным участником, искать свой путь.

– Ф. К.: Это глобальная история. Самый важный вопрос в том, что мы можем себе позволить. В романе есть шикарный текст: «Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее!» Достоевский описал путь зарождения к тому миру, в котором мы сейчас живем. Нами управляют люди, которые изначально, может быть, и закладывали благие начинания в свои идеи, но в принципе это люди, которые постоянно переступают через что-то.

– А. Г.: Ничего не меняется. Оправдывая свои поступки благими намерениями, по факту эти люди уже делают свою карьеру.

– Ф. К.: То, о чем писал Достоевский, отразилось в революции. О людях, которые позволили себе переступить. И что мы расхлебываем 70 лет.

– А. Г.: Ну, не все в советское время было плохо.

– Блокировав в себе чувства и страх осуждения, человек перестает быть человеком? Или это человек будущего?

– А. Г.: Это человек настоящего. К сожалению, это данность, которая существует. То, что Раскольникову плевать на общественное мнение, это да, но есть такое понятие, как копание в самом себе. Я надеюсь, каждый человек пытается осознать свои поступки.

– Ф. К.: Будем надеяться, что люди не придут к отрицанию своей совести.

– Как создавался костюм, он будет исторический?

– А. Г.: У нас нет привязки к конкретному времени. Просто потрепанное пальтишко, оно может быть и из того времени, и из этого. Это здесь и сейчас. Люди не меняются. У них были те же эмоции, они также любили, страдали, делали глупости. Ничего не изменилось.

– Ф. К.: Мне кажется, все эти временные грани не так важны. Не хотелось делать ни историческую историю, ни современную. Мы говорим о человеке, а не о времени.

– Я вижу в костюме яркую деталь, красный шарф. Он не обезличивает героя, он его выделяет, а вы хотите, чтобы каждый в этом зале почувствовал себя Раскольниковым, так зачем она?

– А. Г.: Иногда господин случай делает вещи непредсказуемыми. Он случайно у нас оказался. Мне очень нравится, что он красный даже по самой картинке. И это ни в коем случае не кровь!

– Не так банально. К слову о тривиальном, зрителям не ждать топора?

– А. Г.: Нет, сразу было решено, что топор на сцене появиться не должен.

– Тот факт, что ты на сцене один, предполагает исповедь. Что ты хочешь через себя выразить в Раскольникове?

– Ф. К.: Любой моноспектакль – это больше разговор на эту тему. Я никогда не хотел никого убить, не помню за собой таких мыслей. Единственное, могут быть какие-то эмоции, но я не относился к ним серьезно. Здесь мне больше интересна тема появления этого помысла. Мне кажется, Достоевский берет убийство, потому что это ярко. Но на самом деле какие-то такие шаги мы делаем каждый день. Ты себя спрашиваешь, готов ли переступить через это или тебе совесть не позволяет? И когда ты переступаешь, ты себя подводишь к чему-то такому… Для меня важна тема того, что я могу позволить себе в жизни.

– Каково было переходить от роли такого богобоязненного персонажа, как Алеша Карамазов к тому, кто не боится наказания, к убийце?

– А. Г.: Алеша Карамазов и Раскольников, по моим ощущениям, рядышком стоят.

– Ф. К.: У меня же был момент, когда Алеша был готов пойти на все, и для меня очень важно именно то, что он сознательно выбрал для себя другую дорогу. Мне кажется, это намного сильнее, чем, если человек сам по себе юродивый, такой блаженный. Каждый из нас в какой-то степени Алеша Карамазов. Все персонажи Достоевского похожи. Они все идейные и борются за разрешение важных личных вопросов. То, о чем Достоевский пишет в этих двух романах, касается вопросов веры, отношений с богом, отношений к людям. Этот автор из мелких историй делает грандиозные вещи, о которых интересно читать. У меня спрашивают, почему я согласился на эту роль, и я отвечаю, что не имел права не согласиться. Достоевский – мой любимый автор, и у меня есть уникальная возможность поговорить этот текст.

– В финале моноспектакля есть ли у Раскольникова перспектива перерождения?

– А. Г.: Я надеюсь, зритель проживет всю эту историю вместе с героем и на все вопросы ответит себе сам. Неважно, у кого какие проблемы, он должен уйти другим, измениться. Совершить поступок. Благой или нет, не знаю. Ответить на вопросы невозможно по факту.

– Ф. К.: Текст не позволяет.

– А. Г.: Достоевский не дает ответа по причине того, что любит этого героя. Он его не осуждает. Нет, там соплей можно было бы напустить. Есть момент, когда Раскольников приходит к Соне и они заплакали – понятно, что у них будет хеппи-энд и они будут жить счастливо, и Раскольников будет гениальным человеком возродившемся. Это есть, но это сопли. Мы решили их избежать. У нас есть кусок, но он максимально сжат.

– Тяжело находиться на сцене одному полтора часа?

– Ф. К.: На самом деле у меня пока не получается.

– А. Г.: У нас не было больших нескольких прогонов, чтобы сложились все пазлы. Пока мы делаем остановки, музыки еще нет, не доделана атмосфера и поэтому Федька автоматически отвлекается на какие-то вещи.

– Ф. К.: У меня точно никогда не было такого опыта. В Карамазовых я работаю вторым номером, не тащу на себе историю. А здесь я один.

Я ни разу не выпускал спектакль с такой ответственностью. Поэтому и психую, и режиссеру мозг выношу, и говорю, что я не пойду… Просто из-за уровня ответственности. Из-за того, что понимаю, что я, по сути, голый.

– А. Г.: Федь, ты сейчас упакован по самое не хочу.

– Ф. К.: Да, есть много хорошей защиты с помощью света и декораций. Спасибо всем, кто вложил в эту работу много времени, это Григорий Козлов, Эмиль Капелюш, Макс Студеновский. Чтобы у меня была возможность опоры.

– Теория обыкновенных и необыкновенных. Часто слышу мнение о том, что талант это неподъемный груз, и, неся его, сложно взвалить на себя еще и мораль. В этом есть хотя бы доля правды?

– А. Г.: Все зависит от человека, от его отношения к работе и к жизни. Может быть, это и правда для какого-то актера. Другой даже не поймет, о чем сейчас речь. Это вопрос больше восприятия. Как ты относишься к своей профессии.

– Ф. К.: Допустим, когда я прихожу в театр и смотрю на игру актеров, мне более импонируют люди, которые более близки мне по духу. Вижу, что актер круто работает технически.

– А. Г.: И ты веришь в то, как он работает.

– Ф. К.: Да. Если в нем есть, банальное слово, свет...

– А. Г.: Харизма.

– Ф. К.: Их лучше не произносить. Я люблю роль Алеши Карамазова и, надеюсь, буду любить роль Раскольникова за то, что в них реально можно что-то заложить. И есть будто бы маленькая возможность изменить что-то.

– А. Г.: У нас есть актер Перевалов. Я не понимаю, что с ним происходит, как он думает, какие мысли? Он там что-то себе в голове нарисовал, настолько в своем каком-то мире существует, я не знаю… Мы обожаем его.

– Расскажите о музыке, с которой вы работаете в моноспектакле.

– А. Г.: Получилась нейтральная музыка, она не подтверждает настроение и не опровергает. Если мне грустно, она кажется мне грустной, если весело, эта музыка для меня веселая. Получилось ощущение Петербурга.

– Ф. К.: У нас это называется «тема города».

– А. Г.: Темы Раскольникова. Его история, сомнения, болезнь, радость, тоска. После убийства он выходит, смотрит на Неву, на купола соборов – а он ведь больше никогда туда не вернется. Это тоска по тому миру, который был. Он перешел границу, и для него этот город теперь чужой, но воспоминания о нем…

– Ф. К.: На самом деле забавно, что мы так красиво говорим, а по факту непонятно, что получится.

– Есть ли идея, за которую стоит убить?

– А. Г.: Да… Нет! Убить – нет. Умереть – да. Как у Достоевского: «Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребенка».

Фото – Августа Левина

Спектакль Григория Козлова «Братья Карамазовы» на сцене театра «Мастерская» идет пять часов. Первые три часа мы застываем от ужаса идей вседозволенности, а где-то на четвертом находим Андрея Дидика. Актер, музыкант и композитор, – в этом спектакле он играет роль Ракитина. И пока до начала следующего акта есть время, Андрей рассказал Порталу Субкультура о собственной рок-группе, любимой музыке и постановке по фрагменту «Братьев Карамазовых», не вошедшему в основную инсценировку одноименного спектакля.

– Расскажи, как ты стал актером.

– Я всегда хотел быть актером, но очень далеко жил, на Камчатке, поэтому поступить в театральный не было возможности. Я ушел в армию на год, а, когда вернулся, поступил в Дальневосточный Государственный Технический Университет. Параллельно занимался музыкой. В 2004 году мы с моим лучшим другом Иваном Грибенюком создали группу «Без эмоций», в которой и играем до сих пор. После того, как я закончил первый университет, подумал, что надо попробовать поступить в театральный. На тот момент мне было 24 года, я приехал и попал в последний набор. Мне сказали, что поступить шансов мало, потому что и так уже приняли много студентов. Но, несмотря на это, мне очень повезло: я с первого раза поступил на курс к Григорию Михайловичу Козлову. Спасибо ему за это огромное. Я стал актером, потому что, наверное, очень хотел этого. Но я продолжаю заниматься музыкой, это моя отдушина. Актер – действительно нелегкая профессия, и я надеюсь,что когда-нибудь у меня получится это делать хорошо. (Улыбается.)

– Насколько тебе близки персонажи, которых ты играешь?

– Ну, как сказать... Если брать, допустим, Прохора (Спектакль «Тихий Дон», – прим.), то это чистой воды наблюдение за конкретным, реально существующим человеком. Я попытался присвоить его себе, и для меня эта роль особая. Что касается Ракитина (Спектакль «Братья Карамазовы», – прим.), то это моя противоположность как человека. Он мне не близок, но сыграть такого персонажа мне, как актеру, очень интересно. Это просто кайф.

–Расскажи о своей группе.

– Группа образовалась в Петропавловске-Камчатском двенадцать лет назад. Ну, она то образовывается, то разобразовывается. Пока учился в академии, заниматься группой времени не было. Одно время попробовал играть с «Дунаевский Orchestra», но это ничем не увенчалось. Сейчас, когда учеба закончена, и расписание спектаклей в театре установлено, я активно занимаюсь музыкой. Мы играем в стиле поп-рок, скоро выпускаем альбом.

–Где пройдет его презентация?

– Мы договариваемся с клубами, есть несколько вариантов, но пока точно еще неизвестно. Могу сказать, что презентация будет этим летом.

–Время фестивалей под открытым небом. Ты выступал на каких-нибудь из них?

– В 2009 году в Казани проходил фестиваль,и мы на нем заняли первое место. Точнее, мюзикл, в составе которого мы играли, он полностью был под наше живое исполнение. Музыканты из моей группы играли на фестивалях «Воздух», «Окна отрой».Вообще сейчас проводится очень мало фестивалей. Можно постоянно играть в клубах, но в этом нет смысла.

–Каким составом играете?

В группе играют музыканты, не относящиеся к театру. Мои друзья, с которыми я и начинал десять лет назад. Это Максим Гребенча – барабаны и Иван Грибенюк – бас-гитара и вокал, так как в группе не только мои песни, но и его тоже, которые он сам исполняет.

–Как проходили съемки клипа на песню «Крыши-сны»?

– Меня через Вконтакте нашли киевские ребята и попросили сыграть им эту песню для их канала. Для видеоряда было сделано очень много фотографий, из которых Георгий Воронин потом смонтировал клип. Вот так просто...

– Какую музыку слушаешь сам?

– Я люблю Земфиру, то есть то, что она делала раньше. Нынешнее творчество мне не так близко, как музыканту… Слушаю «Мумий Тролль», Найка Борзова, Корнея – гитариста Земфиры, ну и вообще, как бы это странно не звучало, почти всю музыку. Я имею в виду рок и поп-рок, который был до 2005-го года, зарубежный, естественно. Люблю очень Джона Майера, он очень хороший музыкант и мой любимый гитарист. Мне нравится стиль, в котором он работает. Да и вообще он крутой, что тут говорить! Когда на Камчатку приезжала группа «Мумий Тролль», мне посчастливилось познакомиться с ними. Проходил музыкальный фестиваль, на котором они были хедлайнерами. Лагутенко, скорее всего, нас не помнит, но мы тогда провели с ними очень много времени. Общались, короче – было круто!

–Недавно у Земфиры был концерт в Санкт-Петербурге.

– Да, я был. Она очень круто работает. Это безумно высокий уровень. Ну, и это же, в конце концов, она… Земфира!

–Назови топ 5 фильмов, которые за последнее время произвели на тебя впечатление.

– Не могу сказать, что за последнее время меня что-то торкнуло. Я очень сильно люблю Де Ниро, поразил фильм «Спящие» 1994-1996 года. Очень люблю Коэнов... Ну, как-то так. Да и вообще я почти все свое время провожу в театре.

–Тогда о нем и поговорим. Ты написал музыку для многих спектаклей «Мастерской».

– Все началось с того, что, когда я учился на втором курсе, Максим Студеновский попросил меня помочь ему написать музыку для спектакля «Товарищ». С ним же мы написали музыку для «Карлсона». Моя музыка есть в спектаклях «Тихий Дон», «Братья Карамазовы», «Иван и Черт». А сейчас мы с Ларисой Маркиной делаем «Чехова», написал музыку к этому проекту.

–К слову о музыкальном оформлении «Тихого Дона», я нашла у тебя Вконтакте видео про сатанюков.

– Это мы сочиняли про товарища, который очень сильно отличался. Да мы часто делаем такое… Просто по-доброму сочиняем смешные и добрые песни про наших коллег. В этом случае я и Антон Момот.

–Ну вот, а посмотреть негде. В инстаграме у тебя всего четыре записи.

– Инстаграм для меня – это вообще какое-то зло. Я не очень люблю социальные сети. Вконтакте сижу, потому что там я могу что-то посмотреть или добавить свою музыку, чтобы люди могли ее послушать. Мне кажется, что из социальных сетей через статусы или фотографии мы узнаем о людях все. То есть буквально: мы встречаемся с ними и все о них знаем. А о чем тогда разговаривать? Человек – это тайна, и, когда я прихожу к нему, мне должно быть интересно что-то узнать об этом человеке. А зачем узнавать, если я и так уже все знаю? О чем мне с ним общаться…

–В спектакле «Иван и Черт» ты играешь роль рассказчика. Как вырабатывалась такая необычная подача, например, краткого пересказа поэмы о Великом инквизиторе?

– Каждый спектакль – это открытие. Вообще все получилось благодаря Андрею Горбатому. Он говорил мне, как видит эту сцену, а потом я говорил ему, как вижу ее я. Андрюха умеет правильно ставить задачу, поэтому я сразу его понимаю. Он намного младше меня, но в этом плане намного мудрее. Именно потому, что я ему доверяю, многое получается.

–Как пришла идея написать музыку к этому спектаклю в таком вольном стиле?

– Мы репетировали этот спектакль год, и за это время я там кем только не был! О музыке тогда речь не шла, речь шла о том, чтобы сделать что-либо в принципе. Потом, когда пьеса была написана, Андрюха (Андрей Горбатый, режиссер спектакля «Иван и Черт, – прим.) сказал мне: «Нужно что-то кабацкое!» Поэтому что-то такое и родилось. Я написал партию для контрабаса, скрипки и аккордеона. А потом уже просто развивал эту тему. Андрюха что-то корректировал по ходу, и, таким образом, все получилось. Все привыкли к тому, что Карамазовы – это груз, а мы сделали спектакль-противодействие, и это работает!

Беседовала Катерина Воскресенская

Фото – Андрей Мо

Санкт-Петербург славится своей обогащенной культурной жизнью. Почти каждый день вы можете насладиться искусством в любом театре нашего города. Антон Москалев -актер Александринского театра и музыкального театра Зазеркалье – с радостью рассказал нам о пути становления его профессии.

– Здравствуйте, Антон! Скажите, помните ли вы, когда вы впервые встретились с театром? Как это было? Когда?

– Да, когда мне было лет пять-шесть, мама привела в какой-то театр в Москве. Спектакль назывался «За спичками». К сожалению, тогда я просидел весь спектакль вообще ничего не поняв. Мне понравились на тот момент только пирожки в буфете.(смеётся)

– Как и когда вы приняли решение стать актёром?

– Я с детства занимался музыкой и с пяти лет выходил на сцену. Мне это приносило огромное удовольствие, а в 15 лет, когда пришло время решать кем же я хочу стать, я решил попробовать себя в актерском искусстве, исключительно из-за того, что инструментом моим была балалайка, и я не хотел всю жизнь выходить на сцену только с ней. Если б я был, допустим, гитаристом, то, возможно, я бы и не стал актером, а пошел бы и дальше заниматься музыкой.

– Что для этого стали делать? Трудно ли вам было поступить на актёрское обучение?

– Я нашел себе педагога и усиленно занимался год подготовкой к поступлению в театральный вуз. Конечно, трудно. Я ездил и в Москву поступать до проб в Питере. Это было очень кстати , ведь поступить я хотел именно в Театральную академию на Моховой, так что поездка в Москву стала хорошим разогревом для меня.

– Кто больше всего повлиял на ваше актёрское становление?

– Мастер моего курса Сергей Бызгу, заслуженный артист России, ведущий актер театра Комиссаржевской. Именно его я считаю своим единственным учителем. Ему я благодарен за то, что он смог выбить из меня всю дурь и вложить в голову актерские навыки, актерскую школу. Благодаря тому, что он является действующим актером, а не режиссером, как это обычно бывает в академии, у меня на протяжении всего обучения была уникальная возможность учиться актерскому мастерству не только на словах, но и видеть как ту или иную задачу поставленную мне как артисту, легко выполняет мой мастер. Я наблюдал и забирал себе все самое лучшее от такого великолепного актера , как Сергей Бызгу.

– Кто выступает в качестве критика вашего творчества? Самокритичны ли Вы?

– Главный критик моего творчества - моя девушка. Ну и конечно же я достаточно самокритичен. Я в принципе верю в такую вещь, что артист не может быть доволен самим собой до конца. Всегда нужно требовать от себя большего. Очень редко бывает так, что после спектакля можно выйти с ощущение правильно сделанной работы до конца. Все равно всегда хочется выйти и какую-то сцену переиграть, сделать немножко по-другому. А как только ты становишься самим собой доволен, можно смело уходить из этой профессии.

– Есть ли у вас любимый спектакль, в котором вы играли? Или любимая роль?

– Любимый спектакль – это студенческий спектакль «Панночка» по пьесе Нины Садур. Я играл там пса. Этого персонажа нет в произведении. Изначально он был придуман мной на стадии разбора материала в качестве шутки , но режиссеру эта идея так понравилась , что она решила ввести в спектакль еще одного персонажа - пса! И хоть у меня не было ни одного слова, я не получал больше ни от одного спектакля такого удовольствия, какое я получал за те 3 часа, на которые я превращался в собаку.

– Есть ли у вас какая-то творческая мечта? Задумка? Идея?

– Конечно же у меня, как и у любого нормального человека, есть мечта. Но если об этой мечте рассказывать направо и налево, то она скорее всего не сбудется. А задумка? Сейчас со своим творческим коллективом разминаем новую постановку «Горя от ума», это будет очень необычный спектакль в сравнении с классическими постановками, с очень нестандартным решением пространства и времени, руководит этим всем талантливейший режиссер Василий Заржецкий, неоднократный лауреат высшей театральной премии СПб Золотой Софит! Постановка будет готова в новом сезоне, играться будет на базе театра, а рабочее название коллектива - театральный проект «Лестница»! Будет желание увидеть и самим оценить нашу задумку, приходите на премьеру в ноябре!

Спасибо огромное за такие интересные и развернутые ответы. Надеемся, вы будете продолжать радовать нас своими интересными работами. Ждем премьеры!

Поздравляем всех с праздником Великой Победы! Специально к 9 мая артисты Санкт-Петербургского театра «Мастерская» поделились с Порталом Субкультура семейными историями о войне.

Андрей Аладьин:

«Мой дед, Аладьин Валентин Андреевич, жил в городе Санкт-Петербурге на Кондратьевском проспекте Калининского района. В семнадцать лет он пришел в военкомат, кстати, из этого самого военкомата я потом уходил в армию. (Смеется.) Семнадцать лет – это не призывной возраст, поэтому дед наврал, что ему восемнадцать, и его отправили в ополчение на Пулковские высоты, где он рыл окопы, траншеи.

Однажды там случился авиаудар: бомба упала в район, где находился мой дед. Его ранило, осколок попал в сердце. Раненых забирали на пароме в госпиталь, но деду на нем не хватило места, и паром отплыл без него. Через некоторое время после отплытия немцы разбомбили судно. Дед остался жив. Был перенаправлен в госпиталь в Екатеринбург, где он вылечился, но в Питер уже не вернулся, потому что возвращаться было не к кому: все родственники, которые были у него в Петербурге, погибли в блокаду. Дед остался жить в Екатеринбурге, потом у него родился мой отец. А мой отец, будучи уже в среднем возрасте, переехал в обратно в Петербург, на Родину моего деда».

Мария Срогович:

«У меня все мужчины служили, ну, все мои деды. Кроме одного, который служил в тылу. И вот этот удивительный дед у меня был – герой Советского Союза! Звали его Срогович Исаак Израилевич, и он был одним из самых сильных людей СССР. У меня даже где-то в газетных вырезках была фотография, а в Саратовском краеведческом музее она до сих пор висит: мой дед на своих двух руках держит огромную платформу, на которой стоят четыре музыканта. Просто на двух руках! Тогда не было фотошопа, это реальная фотография.

Дедушкин отец, Лыгин Александр, прошел две войны. В июне 41-го он одним из первых ушел на Великую Отечественную, а вернулся аж в 46-ом, когда все уже вернулись. Потом ушел на Русско-японскую воевать. Там его ошибочно приговорили к расстрелу, но в последний момент, когда его уже почти поставили к стенке, прибежал посыльный и сообщил, что не того взяли. С Русско-японской он вернулся обратно в село Ахматово, всю жизнь работал. Дедушка рассказывал, что главный агроном совхоза всегда говорила, что ей бы, мол, еще пятерых Сашков вот таких, и на весь совхоз больше никто и не нужен был".

Антон Момот:

«Дедушка с бабушкой у меня дети войны, не ветераны. Дедушка рассказывал, что, когда он сидел на одном берегу реки, в него целился снайпер. Он просто услышал, как просвистела пуля и ударила рядом с головой. Его не хотели убить, просто напугать... Играли».

Алена Артемова:

«Моя бабушка во время войны была маленькой девочкой. Она с соседскими ребятами дежурили на крышах своих домов, чтобы успеть во время бомбардировки немецких истребителей сбросить на землю еще не взорвавшиеся снаряды. Дело было очень опасное, но они понимали, насколько это важно, да и занятие было очень увлекательным. В конце дня все подводили итоги и выявляли победителя.

А другая моя бабушка жила в это время в деревне Батманы Ивановской области. Будучи десятилетней девочкой, она уже помогала своим трудом – вязала специальные рукавицы для солдат, чтобы им удобнее было стрелять. Дело было тонкое и кропотливое: семье нужно было вывязать за ночь не менее пятнадцати пар, чтобы успеть на следующее утро отправить рукавицы на фронт. В этой же деревне жил мой дедушка, который вместе со своими друзьями, в отсутствии мужчин, ушедших на войну, обеспечивали всех дровами и выполняли тяжелую мужскую работу.

У моей прабабушки было шестнадцать детей. Еды в военное время было мало, потому что все старались помогать солдатам, чем могли, отправляя все на фронт. Однажды ночью к ней в дом постучался солдат и попросил приютить на ночь. Прабабушка впустила его и постелила ему на печи. Забираясь наверх, солдат случайно задел крынку с похлебкой, и она разлилась. Мужчина начал горько плакать и просить прощения, ведь время было голодное, и эта еда была последней в доме... Такой сильный человек, смелый, не боящийся идти под пули, плакал как маленький ребенок. Моя маленькая бабушка со своими братьями и сестрами не могли понять, почему мама и этот незнакомый им человек плачут. А на утро всем разрешили есть лук с грядки, который казался вкуснее всех конфет на свете. Моей бабушке сейчас 84 года, и она очень гордится своими крепкими зубами. Считает, что это благодаря так полюбившемуся ей луку».

Игорь Клычков:

«Бабуля рассказывала, что, когда ей было двенадцать лет, в их деревню пришли немцы, и она облила их командующего кипятком. Потом, чтобы с ней ничего плохого не сделали, ее недели две прятали в подвале. Обошлось».

Вера Латышева:

«Сила и мужество поколения, прошедшего войну и блокаду, поражает. Столько ужаса им пришлось пройти, просто не представить».

Кузьмич из «Особенностей национальной охоты», обаятельный русский Иван из «Кукушки», актер театра – таким мы знаем Виктора Бычкова. Но мало кто представляет, что герой полюбившегося фильма не остался в рамках киноленты, а проводит живые экскурсии по Карелии. Артист рассказал о проекте «Путешествие к егерю Кузьмичу», отношении к природе и о том, что для него значит образ Кузьмича.

‒Виктор Николаевич, образ Кузьмича был выбран, потому что вы за много лет к нему прикипели, или же это коммерческий ход?

‒ Нет, некоммерческий. Помощь краю – не путь обогащения, а крик души. Карелия для моего поколения долгое время была закрытой местностью.

‒ Как пришла идея создания проекта?

‒ Он был придуман в год кино, так удачно переходящего сейчас в год экологии. Значит, будут какие-то экологические проекты...

‒ В них будут задействованы туристы, приезжающие в Карелию?

‒ Да. На самом деле ведь народ как мусорит, так с удовольствием этот мусор и поднимает. Никто не отменял того, что в каждом человеке живет детство, и он готов к игре. Только ее надо правильно придумать: или ты выбираешь карточную игру на деньги и причиняешь себе вред, или каждый день радуешься тому, что поднял баночки, бумажечки, и тебе сказали «молодец».

‒ Какова роль Кузьмича в прогулках по Карелии?

‒ Он тот человек, который рассказывает про этот замечательный край. Наша задача сделать так, чтобы люди приехали еще раз, потому что один раз увидев, они уже не смогут забыть этот край. Ну, как вам объяснить? Вот тот же Петербург. Есть много людей, которые приезжают и говорят: «Вот какой плохой город, грязный», а есть люди, которые влюбляются в него. Почему? Потому что они встретили человека, который здесь живет, который им показал город, рассказал, и они душой открылись. То есть Кузьмич – это золотой ключик к сердцам людей, которые не ожидали, что в стране есть такие красивые места. Одно время даже появлялась идея сделать Кузьмича лицом Карелии, будто он помогает путешественникам.

‒ Почему не осуществили задумку?

‒ Все упирается в деньги, потому что без помощи государства, к сожалению, не поднять какие-то вещи. Меценатство у нас не сильно развито. Есть много людей, которые обладают деньгами и хотят вкладывать, но государство не помогает им. Боится, что начнут воровать, а меценаты боятся, что к ним придут и скажут: «отдай деньги!». А они же просто хотели помочь…

‒ Как вы думаете, почему людей тянет к природе?

‒ Понимание себя как человека происходит через природу. Люди приезжают в красивые места и помогают им выживать. Вы знаете, что одна батарейка заражает землю на расстоянии 40 метров вокруг себя? Почему стали ставить ящики для их утилизации? Не потому что прихоть чья-то, а потому что батарейки заразили землю. Поэтому даже если ты меняешь в машине масло, ты должен делать это аккуратно, а не лить на землю.

‒ Сейчас стало модно путешествовать по России. Как вы считаете, это ответ на экономический кризис?

‒ Нет, последнее, на что у людей нет денег, вернее, на чем начинают экономить, когда труба, просто ложись и умирай – это дети, любимые и отдых. Как только на этом начнут экономить, все. К счастью, на отдыхе не экономят, на детях не экономят. Здесь мотив ‒ человеческие традиции. Почему раньше были поезда грибные, лыжные? Вот люди раньше грибы собирали, потом приходили вечером на электричку, садились, делились впечатлениями, радостью.

‒ Чем вас покорили карелы?

‒ Это все-таки финно-угорская группа. Например, приезжаю в Будапешт, даже незнакомые люди, но все равно что-то родное. Приезжаю в Финляндию – тоже родное. Мне интересны маленькие гордые народности. Они должны сами себя сохранять, потому что им редко кто помогает. В Евросоюзе есть специальные программы, у нас тоже вроде… А у них присутствует трепетное отношение к истории, традициям, фольклору. Эти народы такие маленькие, что им даже хвастаться неинтересно, поэтому они уважают друг друга, собирают общие рецепты…

К нам подходит жена актера – Полина Белинская и сообщает, что Бычкова уже ждут. Он уходит в своем колоритном костюме, с бубном в одной руке, с посохом – в другой.

Беседовала Мария Балакаева
Фото Кирилла Волженкина

Сегодня в рамках рубрики «Интервью» мы побеседовали с актером Дмитрием Житковым. Исполнитель роли Ивана Карамазова в спектакле «Иван и Черт» рассказал Порталу Субкультура о своем любимом романе Достоевского, сумасшествии и новом спектакле, репетиции которого сейчас проходят в театре «Мастерская».

–Как ты попал на роль Ивана в спектакль «Иван и Черт»?

– Изначально в этом спектакле его должен был играть Кирилл Кузнецов, но у него были съемки, поэтому Андрей Горбатый позвал на роль меня.

–Кирилл исполняет роль Ивана в спектакле «Братья Карамазовы»?

– Да, с нового сезона я тоже ввожусь на эту роль. На репетициях я делал и Ивана Карамазова тоже, но потом у меня не было дубля на Снегирева, и поэтому я остался им до тех пор, пока не появился дубль.

–Значит, сейчас дубль на Снегирева есть?

– Мы работаем над этим. В августе начнутся репетиции, когда у нас и у Григория Михайловича (режиссер, художественный руководитель театра «Мастерская, – прим.) будет свободное время. Но я очень жду, мне близка роль Ивана.

–В рамках этого спектакля какая роль тебе ближе, Снегирева или Ивана?

– Спорный вопрос. К Снегиреву я уже прижился, изначально его делал и до сих пор играю. Сейчас я держу в голове его монолог и проникаюсь этим человеком. В нем есть что-то от моей мамы, что касается именно любви к сыну. Моя мама очень сильно меня любит. Иван мне близок, может быть, идеями. Но я не настолько умный. (Улыбается.) Не знаю, мы слишком молодые для этого материала, Антон (Момот, – прим.) так говорит. И это правда, потому что там, за этими персонажами, такой багаж, который мы просто так поднять не можем. Нам нужно наживать это, и, возможно, через какое-то время мы сблизимся с этим материалом. Но, а пока мы только касаемся его.

–Про «Тихий Дон» тоже возникают такие мысли?

– Конечно. Но в этом спектакле другая природа чувств. Там все не от ума идет. И мы всем курсом несколько лет воспитывались на этом материале.

–Что было для тебя самым сложным при подготовке роли Ивана Карамазова?

– Я немножечко другой человек, более безбашенный что ли. (Смеется.) А Иван такой интроверт. Особой сложности не было, потому что в романе есть вопросы, которые мне близки. Есть Бог или нет Бога? В жизни Ивана это самый главный вопрос, но не могу сказать, что и в моей тоже. Я не нахожу конкретных подтверждений, но и не вижу четких опровержений этому. Если закапываться в историю Карамазовых, можно с ума сойти, что Иван и сделал. Самое главное для него – это страсть к Катерине Ивановне. У нас в «Иване и Черте» эта тема практически не затронута, но если смотреть в принципе, то у Ивана две проблемы: страсти и реализации себя.

– Смерть Ивана у Достоевского не прописана, но в спектакле он умирает. Согласен ли ты с таким для него финалом?

– Да, я думаю, скорее всего, он умер. Или была применена одна из крайних мер того времени – лоботомия. Ну, или Катерина Ивановна и Алеша согласились на какой-то вариант эвтаназии, потому что, наверное, болезнь Ивана была неизлечима.

– Слишком очевидным будет ответ на вопрос, какой твой любимый роман Достоевского?

– (Смеется.) Слишком. Конечно, «Братья Карамазовы». Я не могу не любить материал, в котором занят.

–Сейчас идут репетиции спектакля по мотивам истории о Билли Миллигане, где ты играешь роль Аллена, расскажи об этом.

– В моем персонаже мы объединили Аллена и Томми. Томми – мастер побега, хотел бы сбежать даже из Ада, если вдруг туда попадет. Ну, а Аллен – это 18-летний жулик. Человек, который забивает на все. Не обязательно, что так в книге, но мы делаем так. Играет на барабанах только для успокоения. Дикий болтун, может рассказать сотни баек, заболтать человека, но при этом сказать самое главное – нас несколько, и у нас есть провалы в памяти.

– Скоро будет показ. Волнуешься?

– Нет. Но за час перед показом буду.

– Пожелай что-нибудь подписчикам нашего Портала и зрителям.

– Не ведитесь на предпочтения других людей. Думайте своим сердцем.

Беседовала Катерина Воскресенская

Фото – Данил Никонов

Кто был на малой сцене театра «Мастерская», знает: первое, на что обращаешь внимание в холле, – пианино с рядами зеленых бутылок, советским телевизором и дедушкой Лениным, взгляд которого в течение дня варьируется от пустого до пронзительного – зависит от освещения. Пройти мимо трудно, поэтому по хэштегу театра в инстаграме то и дело находишь селфи с Владимиром Ильичом или грустного забулдыгу Есенина, или Веничку Ерофеева, по хитрому прищуру которого можно заподозрить, что тот задумал смешать свое добро в очередной «поцелуй тети Клавы». Спектакль «Москва-Петушки» уже давно переехал на большую сцену, а инсталляция осталась стоять на малой, на которой сейчас репетирует ее автор, актер Евгений Перевалов. Такой момент единения творения и творца не засвидетельствовать даже как-то преступно, поэтому…

–Так как мы сейчас находимся на малой сцене, расскажи про элемент твоей инсталляции для постановки «Москва-Петушки», который стоит в холле.

– Здание на тот момент еще не было отремонтировано, и у нас был очень мрачный коридор. А нужно было, чтобы гости, приходя в театр, сразу попадали в атмосферу спектакля. Поэтому мы экспериментировали: выключали свет, ставили свечи, напускали дым, включали потихоньку музыку. Потом нам сказали, что свечи нельзя и нужно сделать что-нибудь другое. Тогда я придумал дверь с фонарем, фортепиано, бутылки, лампочки, телевизор, по которому показывают XVII съезд ВКПб, – и все это зеленое. Потому что пьяное. Такая галлюцинация. «Москва-Петушки» планировался как спектакль черного цвета, а инсталляция как белая горячка зеленого цвета. (Смеется.)

–Сравнивая персонажей Венички и Льва Николаевича Мышкина ты говорил, что, по сути, это один и тот же персонаж, только Мышкин не пьет.

– Да нет, они разные, конечно. Например, если бы у Мышкина на столе лежало «Евангелие», то у Ерофеева – «Так говорил Заратустра». Ну, грубо говоря.

–Я знаю, что ты три года учился в Екатеринбурге. Почему уехал в Санкт-Петербург?

– В Екатеринбурге я учился на курсе Елены Алексеевны Казаковой вместе с Ведерниковым Лешей и Ильей Борисовым. У нас вроде стало получаться. Мы решили, что надо идти дальше, развиваться, и поехали в Питер. Приехали и остались. Вообще я мечтал стать клоуном, с 16 лет увлекался клоунадой и творческим театром «Лицедеи». Знал наизусть и даже мог показать несколько их номеров. Когда мы ехали в Петербург, то я был уверен, что поступлю к ним, подружусь с ними, смогу учиться у них. Мы приехали, но так получилось, что «Лицедеев» уже давно не было: Полунин уже долгое время не живет в Петербурге, уехал за границу. Ну, и мы поступили в театральное. Они не сразу на курс к Григорию Михайловичу, а я сразу. Они пришли позже. Потом приехал Вячеслав Иванович Полунин со своей труппой, и я поступил еще и к нему. Но часто ездить с ним не мог, потому что гастроли отнимают много времени, а в театральной академии не отпускают даже на два дня. На каникулах с ними так… Дружил. Потом, когда отучился, уехал на два года, а потом опять вернулся в «Мастерскую».

– Я видела афишу, где ты был клоуном.

– Чтобы продолжать быть клоуном, нужно посвящать этому все свое свободное время. Это не профессия, это стиль жизни. Недостаточно выйти на сцену и хорошо сыграть. Не живя этим, хорошо сыграть просто не получится. Если ты не пристаешь постоянно к людям, никого не смешишь и пропускаешь те детали, которые не может пропустить клоун, ты теряешь это. Нужно постоянно находиться в этом тренинге. А я не был готов посвятить себя клоунаде целиком, потому что на тот момент мне было интересно попробовать и это, и это… Я до сих пор пробую.

–В интервью, уже после окончания академии, ты говорил, что тебе еще рано в театр. А когда наступает момент, когда пора?

– Мне кажется, когда наступает такой момент, то нужно вообще уходить из профессии. По моему мнению, это постоянный поиск, жажда искания, желание пробовать что-то новое, знакомиться с новыми людьми, переезжать. Не сидеть спокойно на месте. Ну, можно, конечно, обрести семью и чувствовать себя комфортно в театре, но я, в силу своего характера, не такой человек. Мне станет скучно. Я начну приходить как на работу, а пока я сижу на половине стула, пока мне неудобно, мне хочется как-то жить и двигаться.

–Расскажи про московские спектакли, в которых ты принимаешь участие. «Мушкетеры. Сага. Часть первая» и «Юбилей ювелира».

– Мы познакомились с Константином Юрьевичем Богомоловым еще в театральной академии. Когда я заканчивал ее, он пригласил меня в постановку «Лир», а я не смог, потому что на тот момент занимался клоунадой. Потом он приглашал меня в «Гаргантюа и Пантагрюэль», но времени не было, мы выпускали «Братьев» с Женей Сафоновой. А в третий раз мне повезло: больше полугода мы занимались «мушкетерами». Это был колоссальный опыт. А с «Юбилеем ювелира» театр приезжал на гастроли в Петербург. Миша Рахлин, который играет роль врача, не смог приехать, а я тогда был в Питере и ввелся его подменить. Ну и нормально получилось, потом еще раз и еще, и вот теперь играю там.

– На репетициях «мушкетеров» все менялось до самого последнего дня. Это раздражало?

– Это не то что раздражало, трясло просто от злости! Я не мог успокоиться. В какой-то момент у меня уже началась паранойя. Мое обычное состояние – это когда мне то грустно, то весело. И это десять раз за день может поменяться. Тогда же у меня эта диаграмма дошла от эйфории до паранойи. Мне становилось страшно, казалось, что за мной следят. (Смеется.) Я понял, что переработал, поехал на море, две недели лежал там под пальмой. Приехал, думал, зарядился, но меня хватило на два дня, а потом началось... (Смеется.) Это, конечно, серьезно. Когда вот-вот уже премьера, а текст все еще меняется. В нем же реплики. А реплика – это фундамент. Ты не имеешь права не сказать ее или пропустить, или сделать перед ней паузу, если паузы там нет. Ты забиваешь эту реплику себе в костный мозг! (Смеется.) А когда к тебе приходят с текстом и ты видишь, что она изменена даже на одну строчку, то ты ломаешь этот фундамент и строишь его заново. И так каждый день. Это концентрирует.

–Сейчас, уже после премьеры, спектакль меняется?

– Он сделан основательно и сейчас даже почти не репетируется. Это изначально был поиск. Константин Юрьевич писал, исходя из наших характеров. Он предлагал нам текст, мы его ему зачитывали, он понимал, работает это или нет. Что-то добавлял, что-то убирал, и, в результате, общими усилиями получился спектакль. И, когда он получился, мы его больше не трогали.

–Перед интервью вы с Евгением Шумейко репетировали.

– Женя попал в аварию и сломал руку. Два дня назад я играл за него на гитаре в спектакле «Два вечера в веселом доме», а сейчас я с ним учу песни для «Бременских музыкантов», которых мы повезем на гастроли.

– Где ты учился играть на гитаре?

– Дома, я еще с 11 лет хотел стать рок-музыкантом.

–По-моему, ты ужасно относишься к музыкальным инструментам. Нашла видео, где ты разбиваешь фортепиано.

– Оно стояло там пять лет! Промокло, там даже клавиши не нажимались, кому оно нужно было? Это был уже не инструмент. Все равно его нужно было выбрасывать. Так почему не поджечь? Есть прекрасный фильм «Фандо и Лис» Алехандро Ходоровски, там мужчина на центральной площади играет на горящем рояле. Это красиво.

–У тебя в инстаграме фото, где ты с красными глазами стоишь в белом и фотографируешь себя в зеркало.

– Олеся Александрова сейчас снимает абсурдный короткометражный фильм, и у меня там роль Альтер Эго кролика. Вообще я никогда не делаю ни селфи, ни фотографии в зеркале, но тут не мог пройти мимо. Мне сказали, что это зеркало, в которое смотрелась сама Анна Ахматова. Я подумал: «Какой момент! Не могу не запечатлеть».

–Какое у этого кролика Альтер Эго?

– Мы пока склоняется в сторону циничного. (Смеется.)

–А какое Альтер-эго у тебя самого?

– (Смеется.) Потом по секрету скажу.

–Хорошо, тогда другой вопрос, но тоже с претензией на философский: что больше всего может разочаровать тебя в человеке?

– Ну, слушай, я как-то не переживаю по этому поводу. От каждого человека можно ожидать все что-угодно.

–Никому не доверяешь?

– Ну, у меня есть друзья…

–Друзьям доверяешь, значит?

– Доверяю, но не исключаю возможность, что когда-нибудь они… (Смеется.)

–Сейчас идут репетиции будущего спектакля по книге Дэниела Киза «Множественные умы Билли Миллигана». Расскажи о своей роли в нем.

– В моей роли мы совместили Дэнни и Дэвида. Одному из них 8, другому 14. Они похожи, поэтому мы слепили из них одного персонажа. Мальчик, который получает больше всех. В принципе, хороший ребенок. Но однажды, когда Билли Миллиган лежал в психиатрической больнице, Дэнни дали карандаш, бумагу, он нарисовал могильную плиту и написал на ней: «Не покойся с миром». Вроде и ангелочек, но вроде как и бесенок. (Смеется.) Это интересно играть.

–Как ты думаешь, это действительно случай множественной личности или он просто избегал уголовной ответственности за свои преступления?

– Я уверен, что он был множественной личностью.

–Ты говорил, что и в жизни ребенок. Как сохранить в себе это состояние?

– В любой момент, в любой ситуации я поддерживаю смех. Ну, например, вчера ко мне пришли друзья. А когда они уходили, их ботинки были подвешены за шнурки к потолку. Конечно, после этого они ушли радостные. Если после смерти мне придется сказать Богу за что-нибудь спасибо, я ему скажу – за смех. Это самое главное.

–Говоря о кино, в кого было бы интересно еще перевоплотиться?

– «Носферату», я бы хотел. Первый фильм вышел в 1922 году, второй в 1979, получается, прошло около 50 лет. Пора снимать третий!

–А хотелось бы срежиссировать еще какую-нибудь постановку?

– Григорий Михайлович в какой-то момент предлагал мне заняться тут Гоголем, «Мертвыми душами». Даже возникла идея, как это может выглядеть, но вот пока некогда. Мы не возвращались еще пока к этому вопросу. Но когда улажу все свои бесконечные дела, тогда и займусь.

–Хорошо, тогда пожелай что-нибудь подписчикам нашего Портала.

– Пусть этим летом все чуть-чуть сойдут с ума! (Смеется.)

Беседовала Катерина Воскресенская

Фото – Глеб Горелик

Евгений Ткачук, актёр московского Театра Наций, хорошо известен своими театральными работами в спектаклях Эймунтаса Някрошюса, Андрия Жолдака, Максима Диденко. Ещё более удачно у него всё складывается с кино – совсем недавно на XXV кинофестивале «Окно в Европу» в Выборге лента с его участием «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов» победила в основном игровом конкурсе, а сам артист был удостоен Специального приза жюри за главную мужскую роль.

Но не все знают, что Евгений Ткачук – создатель и художественный руководитель Конно-Драматического Театра «ВелесО», который находится недалеко от Санкт-Петербурга, в деревне Лепсари Всеволожского района. Театр, в названии которого соединились славянский Велес (скотий бог, покровитель всех поэтов и музыкантов) и символ движения – колесо, недавно открылся премьерой «Danger, Gulliver!». Постановка по мотивам произведения Джонатана Свифта уникальна тем, что лошади в ней выступают как самостоятельные творческие единицы, а не просто исполнители трюков. Портал «Субкультура» не мог такое пропустить и отправил своего корреспондента Екатерину Балуеву расспросить Евгения о том, как же начался его конный путь.

— Евгений, совсем недавно прошли первые показы Вашего спектакля «Danger, Gulliver!», какие у Вас впечатления от премьерных дней?

— Всё немного сумбурно, как это обычно бывает на премьере, но, в целом, я доволен тем, как проявили себя кони: они выполнили процентов восемьдесят из того, что должны были сделать. Для меня это самый главный показатель: значит, у нас получился спектакль, а не просто существование рядом с лошадьми.

—А какова ответная реакция зрителей?

— Я слышал про одного маленького мальчика, который требовал вернуть Гулливера назад, бился в какой-то сумасшедшей истерике у клетки, где был заточён герой, и говорил, что так нечестно, неправильно. А на втором спектакле подошла девочка лет девяти и сказала всё, что она думает о Королеве. Целевая аудитория постановки – не только взрослые, но и дети. В этом смысле мы приблизились к Свифту, который с детьми не заигрывал, а пытался говорить с ними через взрослые мотивы и проблемы. Мы переносим зрителя в тот диалог с гуигнгнмами, который возникает уже на сегодняшний день, когда волшебная страна захвачена Англией.

—Премьера сыграна, театр открыт, а что можно считать точкой отсчёта «ВелесО»? Откуда взялась сама идея создания конного театра?

— Отправной точкой можно считать мои каникулы в родном городе Сызрань, где я познакомился с лошадьми и с замечательным тренером – Екатериной Корсунцевой. Она тоже давно мечтала создать постановку, в которойкони были бы не как тренажёры, а как самостоятельные элементы. Мы придумали историю Троянской войны, где были Гера, Парис и Прекрасная Елена. У нас было около двенадцати лошадей, мы пригласили всех окрестных детей, которые с удовольствием устроили войнушку. Это было действие без слов, визуально-музыкальное. На следующий год мы сделали «Маленького принца»: превратили планеты в людей на конях. У каждого персонажа была своя особенная пластика. Например, если пьяный, то он вечно сваливался с лошади; если деловой, то он демонстрировал такую сложную выездковую вещь как галоп на месте. После «Маленького принца» я уже понял, что при сочетании драматургии и лошадей возникает какая-то новая форма. Мой мастер, Олег Львович Кудряшов, всегда говорил: «Ищите то, что вам самим было бы интересно». И я нашёл, что мне интересна эта мощная природно-животная энергия, которая раскрывает тебя в другом качестве. Потом лет 8, наверное, мы подбирали площадку, где могли бы продолжать. Одно время я думал, что это может быть Вёшенская, где снимался «Тихий Дон». Но первый же спектакль показал, что те затраты, которые несёт с собой конный театр, пока не готов возложить на себя никто, кроме меня…

—А сейчас у «ВелесО» появились единомышленники, спонсоры?

— Находятся прекрасные люди, которые верят в мою сумасшедшую идею. С их помощью мы тут и обжились, и построились, и выпустили спектакль. Один я, конечно, не потянул бы всё это. За те полтора года, что мы существуем, сложилась сплочённая команда профессионалов, которые выполняют несколько ролей сразу – в виду отсутствия материальной возможности распределить нагрузку как полагается... Эти люди практически живут тут, отдают всё своё время и силы... Я им безмерно благодарен.

—Вы планируете привлекать к работе над следующими постановками других режиссёров?

— Я готов рассмотреть все предложения, потому что понимаю, что моя фантазия в какой-то момент может истощиться. Но также я понимаю, что далеко не каждый готов погрузить себя в состояние вечного нахождения на природе… У меня есть задумки ещё нескольких спектаклей, но если в «Гулливере» мы справились тремя жеребцами-орловцами и одним пони, то для новых постановок потребуется уже поголовье побольше.

— Над какими материалами планируете работать дальше?

— Основное произведение, занимающее мои мысли, – это «Кругом возможно Бог» Введенского. Я понимаю, что про коней там всего одна строчка: «А знаешь, Бог скачет вечно?». Но это тот лейтмотив, который звучит у меня в голове. Я вижу картинку. В октябре мы собираемся выпустить «Хрустальный мир» по Пелевину. Мы делали его в Москве с Романом Шаляпиным, Юрой Квятковским и Алексеем Розиным. Это их дипломная работа, они очень хотели её хоть как-то продолжить. Мы пару раз сыграли, материал меня очень захватил. Я понимаю специфику и масштаб этого спектакля уже с лошадьми: будет больше мистицизма. На открытых репетициях мы показали четыре эскиза, и Пелевин прошёл лучше всего. Но нам принципиально было начать с «Гулливера», потому что именно он отвечает главной идее нашего театра…

— А в чём заключается главная идея театра «ВелесО»?

— Идея театра – это творчество, созвучное природе. Мы хотим настолько соединиться с природой, чтобы чувствовать её боль. Творить, не разрушая. Как говорит Хармс: «Если я башмачник, я должен сделать такие башмаки, которые при наступании на землю не будут её уродовать»…

—Возвращаясь к Пелевину – Вы будете в качестве режиссёра или в качестве актёра?

— Я не планировал играть в «Гулливере», мне важно было создать спектакль. Но оказалось, что это самый правильный вариант, если ты предлагаешь настолько альтернативную форму, что она никому не понятна. Многие воспринимают джигитовку, дрессуру, а вот чтобы вести действие с лошадьми – для них это странно. Люди привыкли относиться к животным, как к таким категорическим исполнителям – что скажешь ему, то он и сделает. А конь – это потенциально творческая энергия. Тут работа идёт через партнёра в зрителя, не напрямую.

—У Вас есть со-режиссёр, который занимается только работой с лошадьми?

— Да, это Инна Дитман. Я долгое время искал тренера, который понимает тот язык тела, на котором люди уже много лет говорят с лошадьми. Для меня было важно создать в спектакле такую свободу, чтобы лошади были на уровне человека, а не под человеком.

—Насколько тяжело работать с такими особенными артистами? Насколько травмоопасно?

— Если включать мозг и не торопиться, то травм не больше, чем в обычном театре.

—А вот что касается не четвероногих, а двуногих артистов – как Вы набираете труппу? Вы ищете именно актёров, у которых есть специальная подготовка?

— Это самое сложное – нужно ведь стопроцентное погружение. Если ты раз в неделю работаешь с конём, то ничего из этого не получится. Я беру всех, кто хочет этим заниматься, но у кого-то не складывается по времени, кому-то не хватает сил: тренировка с лошадью – это другая затрата совершенно, другое включение. А если ты не включён – конь тебя воспринимать не будет. Тем более, мы работаем с жеребцами, а они всегда проверяют, кто здесь главный. Тут тотально надо входить в процесс: нужно и ухаживать уметь, и кормить. И даже делать декорации: вот эту клетку, например, которую мы используем в «Гулливере», сделал артист Максим Логинов. Невозможно разграничить, где чья работа начинается и заканчивается. Нужно спокойно относиться к тому, что необходимо почистить пруд или убрать за собой в манеже после окончания занятий. Если ты отделяешь себя от работы с землёй–значит, ты не из этой среды и никогда здесь не сможешь находиться.

—Как Вы выбрали место для театра? Почему именно Лепсари? И как Вы планируете решать вопрос трансфера?

—Мы давно сотрудничаем с режиссёром Николаем Дрейденом, мы с ним большие друзья. Он и познакомил меня с Александром Уваровым – его школа каскадёров находится в этом же здании, вот буквально за стенкой. Главное, что меня привлекло – это закрытая территория, где есть своё обеспечение: вода, свет, и всё это не так дорого. Но когда мы только приехали сюда, все ближайшие поля представляли собой мусорные свалки и бурелом. Артисты прежде, чем идти на репетицию убирали все корешки – чтоб не травмировать лошадей и не травмироваться самим. Всё это вычищалось – из пруда было вывезено около четырёх «Камазов» мусора. Плюс подведён свет, прокопаны траншеи, чтобы лошади не спотыкались о провода, и чтобы не портилась картинка. Нам очень помог директор, Леонид Георгиевич Плакса, который с большим уважением отнёсся к нашему театру. Тут проделана титаническая работа! Относительно трансфера – мы ведём переговоры с турфирмами Санкт-Петербурга, предлагая им идеальный вариант сотрудничества: днём люди могут посетить различные экскурсии, а вечером отправиться на спектакль в «ВелесО». Такой дополнительный автобусный тур.

— Я хотела бы спросить и о других Ваших работах: у Вас есть любимая кинороль?

— Если говорить о персонаже – конечно, это Михаил Винницкий, Мишка Япончик. Для меня очень важна его человеческая позиция: ты должен быть счастлив от того, что ты делаешь или не делай это. Я стараюсь всё время транслировать эту мысль, эту идею. Она заложена в человеке изначально.

—Что Вас больше всего вдохновляет?

— Меня вдохновляют люди, которые саморазвиваются, люди, готовые творить. Проработать себя, вырастить себя – вот это самое интересное. Цель жизни – сделать из себя волшебника.

—В одном интервью я читала, что Вы лет 7 жили на заброшенном заводе рядом с метро «Киевская». Вы там поселились по финансовым соображениям или по идейным?

— По идейным. Во-первых, это тоже была своя территория: свой мирок со своей речкой в центре Москвы. Мы там снимали отдельные сцены «Зимнего пути» и почти весь фильм «Бесы» Романа Шаляпина. Кроме того, мы с единомышленниками там затеяли «Игру в бисер»: такой литературно-философский интерактивный спектакль, который в определённый момент должен был выводить зрителя на со-творение. Для меня всё равно всё всегда сводится к со-творчеству.

Фото: Наталья Кореновская, Полина Соловьёва.

Охлобыстин многим известен как человек, который сыграл доктора Быкова в сериале «Интерны». А ведь он еще бывший режиссер, священник, телеведущий и писатель. Мы поговорили с Иваном перед презентацией его книги «Песни созвездия гончих псов», а также обсудили передачу Исаакиевского собора РПЦ, личность Путина и российское телевидение.

— В новостях пишут, что вы решили бросить актерство и уйти полностью в литературу. Неужели съемки отнимают у вас так много времени, что вам не хватает его на литературу?

— Да, так и есть – практически всё. Особенно если серьезно к этому относиться, то в период съемок ничего больше не получается делать. Это иллюзия, что на съемочной площадке ты можешь сидеть писать. Литература ведь требует время, определенную атмосферу. Да и не вижу я уже ничего интересного в кино. Я ведь в принципе не актер по профессии, отказ от кино не оставит у меня шрама на сердце. Конечно, съемки – это прибыльное занятие, но мне пятьдесят лет и покупать особо уже нечего.

— Вы говорили, что на написание новой книги у вас ушло всего лишь две недели, а ведь это небольшой срок.

— Такое иногда бывает. Перед тем как написать эту книгу, я работал над расширенным синопсисом. Первоначально мной задумывался киносценарий, но потом я понял, что изобилие материала позволяет оформить все в рамках литературы. И поэтому я уже на существующую конструкцию нанизал дополнительные детали. А вот, например, работая над романом «Четырнадцатый принцип», я просыпался в пять часов вечера, здоровался со всей семьей, за два часа успевал переделать все домашние дела, потом шел наверх и печатал на планшете до шести утра. И так каждый день в течение долгого времени.

— Вы читаете когда-нибудь отзывы на свои произведения в Интернете?

— Бывает, чаще отзывы положительные. Но, знаете, я несколько абстрагировано отношусь к критике. Стараюсь делать какие-то выводы, ни в коем случае не обижаюсь на критикующего. Когда в отзыве какая-то чушь, написанная ради того, чтобы поругаться, то меня это никак не задевает. Если кто-то пишет что-то позитивное, то я мысленно благодарю этих людей.

— Я почитала некоторые отзывы о книге «Четырнадцатый принцип», и правда – почти все отзывы хорошие, есть только парочка отрицательных. Вот, например, одна девушка задается вопросом в своей рецензии: «Богу-богово, кесарю-кесарево, слесарю-слесариво, а что Охлобыстину?»

— А Охлобыстину – охлобыстиново. Потому что мы все индивидуально созданы Богом.

— И вот еще один человек пишет: «Охлобыстин – настоящий Иван-дурак». Как вам такое определение?

— Для меня это большая честь, все-таки он – народный персонаж. Иван-дурак очень непрост, в нем обычному светскому разумению противопоставляется народная мудрость.

«… пять выпусков с Шурыгиной – это «грех быстрых денег»

— В одном из своих интервью вы произнесли следующую фразу: «Нужно приводить телевидение в порядок». Стало интересно, смотрите ли вы телевизор и что вообще думаете о том, что там происходит?

— Телевизор я смотрю очень редко, чем больше смотрю, тем больше разочаровываюсь. Телевидение занимается в основном тем, что зарабатывает деньги на рейтингах, на рекламе, и им уже все равно, что показывать. А так не должно быть. Недаром никто не смотрел «Огонек». Люди в телевизоре – это, можно сказать, наши представители, глас народа. Глас народа в розовых лосинах не прилагает даже малейших усилий для того, чтобы как-то осмыслить окружающее. Я считаю, что у представителей шоу-бизнеса должна быть ярко выраженная гражданская позиция, потому что нельзя сразу двум господам служить. Ты - либо служишь своему народу и, например, своим творчеством снимаешь с него все тяготы, помогаешь человеку анализировать, либо ты предатель. Я уже не говорю о пяти выпусках с Шурыгиной – это называется «грех быстрых денег». Совсем не думают о том, к чему это все может привести.

— Раньше вы работали на Первом канале ведущим программы «Первый класс». Какой опыт приобрели?

— Ко мне пришло понимание того, что я не телевизионный человек абсолютно, ничего хорошего со мной на телевидении не получится. Это – новая для меня сфера, нужно было готовиться серьезно, быть всегда в курсе новостей, то есть быть ведущим – значит посвятить себя полностью одному делу, а я не готов посвятить себя телевидению.

— Читала недавно, что вы считаете, мол, русским надо запретить фильмы снимать…

— У русских много талантов в кино, но нам лучше всего даются душевные истории. Мы живем по принципу, как говорил Серафим Саровский, «спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Такая у нас житейская логика – мы сначала внутри формулируем свое отношение к окружающему, а потом это проецируем на действительность. На этом строится и вся наша великая русская литература, например.

«Дальнейшее выяснение отношений всех перессорит»

— Так уж вышло, что при разговоре с вами невозможно не затронуть тему религии и церкви. В Петербурге в последнее время неспокойно, и это связано в том числе с тем, что Исаакиевский собор хотят лишить статуса музея и передать РПЦ. Можете сформулировать свое мнение по поводу того, зачем все это делают?

— Я понимаю прекрасно каждую из сторон, но мне сложно сформулировать какое-то мнение. Сейчас туристов может раздражать вид выходящего из собора архиепископа, но это временно. Пройдет, предположим, пара месяцев и хитрые гиды будут водить людей посмотреть на это, ведь очень красивое зрелище. У меня вызывают большое уважение петербуржцы – они очень активно борются за свой город, отвоевывают каждый сантиметр. Москва, к слову, пропала из-за того, что ей никто не занимался. Нельзя и Петербургу пропасть. Думаю, все противоречия разрешатся, горожане привыкнут – это первое размышление. А второе размышление: кто бы ни был прав, дальнейшее выяснение отношений всех перессорит, а надо просто смириться с тем, что есть. И третье – этот собор был кафедральным собором России. Он гораздо красивее Храма Христа Спасителя. И вот, знаете, если бы я выбирал, какой магнитик я хотел бы повесить на холодильник, я выбрал бы Исаакиевский собор. Мне бы хотелось, чтобы он вернул свое значение, и чтобы патриарх говорил свои пасхальные поздравления именно там.

— Это правда, что вы - сторонник монархического типа правления?

— Под монархическим я имею в вид личностное управление. Так или иначе у нас все решается волевым импульсом сверху. При принятии какого-то государственного решения, нужно обязательно чтобы Путин высказался. Без него никуда, все нас за это осуждают. Но с точки зрения истории, у нас всегда было так. Для нас неприемлемо жить так, как Европа. У них маленькие страны, другой подход к окружающим, менталитет.

«2% жируют…, а другие 98% не знают, чем позавтракать»

— Ваше отношение к Путину положительно, не так ли? Вы даже подписаны во Вконткте на паблики про его личность.

— Одно время я относился критично к нему, а потом… Вот давайте здраво оценивать главы стран. Меркель – да, для Германии прекрасно, но слишком много противоречий, я не уверен, что она за немцев. Например, их ситуация с беженцами – она ставит под угрозу вопрос о выживание самой страны. Прям-таки демократия в действии. Во Франции сейчас ничего такого яркого в политическом смысле не происходит. Испания - тоже ни рыба ни мясо. В Италии уже и не вспомню, кто правит. Все эти люди как будто не заинтересованы в процветании страны, они какого-то масочного типа. А у нас - яркий, красивый, офицер, в возрасте, а при том в отличной физической форме – я оцениваю простыми человеческими критериями. Мне очень нравится, что Крым отошел нам, потому что это наша земля – я искренне так считаю. Также считаю, что нужно приводить в порядок олигархическую сферу – не должно быть такого резкого разрыва между бедными и богатыми. Это всегда будет, но не так ведь, что 2% жируют и не знают, куда деньги потратить, а другие 98% не знают, чем позавтракать. Мало-помалу я вижу какие-то изменения.

— Зная ваше отношение к ЛГБТ-сообществу, не могла не спросить, а что вы думаете по поводу информации об отлове гомосексуалистов в Чечне?

— Могу сказать, что после этого стал еще больше уважать чеченский народ.

— То есть вы поддерживаете такой агрессивный метод борьбы?

— По поводу насилия информация неподтвержденная. Моя позиция такая: я не должен следить за человеком в туалете, у каждого есть своя территория и свобода, которой он достоин. Но, если это выносится и пропагандируется как естественность – это плохо, потому что пресекает мои интересы. Мне вот хочется, чтобы у моих мальчиков были семьи, приплод чтобы они дали, вы уж простите, что я как скотовод сейчас рассуждаю. И чтобы у девчонок моих были настоящие мужчины: веселые, преданные, надежные. Чтобы мы собирались все вместе и жарили шашлыки. Конечно, гомосексуалисты всегда существовали, но про это не говорили. Ну что, мы разве не знаем, кто у нас в шоу-бизнесе нетрадиционной ориентации? Знаем. Но из них самые деликатные ведь не вызывают в нас раздражения – поют и поют. Главное, чтобы они не портили наших детей.

— Вы говорили, что не прочь бы получить литературную премию. Какова будет ваша реакция, когда это все же произойдет?

— Я всегда в такие моменты говорю одно и тоже: «Согласен! Правильно! Я бы тоже так поступил!»

— Называйте меня теперь лауреатом?

— Да, а еще: «Налей-ка, мать, борща лауреату!». Если это случится, то я буду гордиться перед детьми. Это ничего мне не даст, но детям прикольно.

Автор фотографий - Илья Покалякин.

Накануне очередного показа спектакля «Жизнь за царя» актриса «Театро Ди Капуа» Илона Маркарова согласилась дать нам интервью и рассказать немного о работе с Джулиано Ди Капуа, об истории создания этой нашумевшей постановки и о работе в самом театре.

– Илона, расскажите, пожалуйста, об истории создания спектакля«Жизнь за царя»?

– Лёха Никонов после премьеры спектакля «Медея. Эпизоды» предложил мне почитать о женщинах народовольцах. Софье Перовской, Вере Фигнер, Вере Засулич. Через какое-то время я обратилась к этому материалу и меня совершенно поразила Вера Николаевна Фигнер и её судьба. К тому же она оставила 7 томов бесценных воспоминаний. Вначале планировалось сделать спектакль только о ней, но с течением времени я поняла, что рассказывать о «Народной воле» только через одну её участницу просто нечестно. Мы с помощью Романа Каменецкого (автора сайта «Народная воля») собрали необходимый материал. Ходили на консультации ко Льву Яковлевичу Лурье. В результате возникла идея создать такой, своего рода, исторический вербатим, где каждый актёр сыграет по 6-7 ролей. Вот так всё и получилось.

– Почему местом проведения спектакля стала квартира? Чем вас привлекают маленькие, камерные помещения?

– Я не могу сказать, что меня привлекают маленькие пространства. И все предыдущие наши спектакли были сделаны для большой сцены. Просто в данном материале возникла необходимость тесного контакта со зрителем. Хотелось почувствовать себя единым целым. Для того чтобы этот потрясающий документальный материал раскрылся до мельчайших подробностей. На таком близком расстоянии зрителя не обмануть.

– У «Театро Ди Капуа» абсолютно все спектакли в разных жанрах. С чем это связано?

– Я думаю, это связано с тем, что материал, с которым нам приходилось работать, очень разный. И для каждого и них необходимо своё прочтение. «Монологи Вагины» – это такой площадной спектакль-манифест, «Мария де буэнос Айрес» – томная танго-опера на музыку Астора Пьяццоллы, «Медея. Эпизоды» – панк-опера с 10-ю музыкантами на сцене.

– Есть ли какая-либо схема создания спектаклей в вашей работе с Джулиано Ди Капуа?

– Ну, такой чёткой схемы нет. Но можно сказать, что я загораюсь какой-то темой, начинаю искать материалы по ней, подтягивать людей, которые могут помочь в работе над ними. Джулиано способен собранный материал повернуть на 180 градусов и сделать всё совсем не так, как я предполагала, но настолько прекрасно, что мысли о сопротивлении не возникают.

– Иногда между разными спектаклями проходит буквально пара дней, насколько сложно переходить из образа в образ? В спектакле «Жизнь за царя» у каждого актёра порядка шести ролей, насколько сложно менять роли в одном спектакле?

– Мне кажется, что, когда есть чёткая мысль, которую ты несёшь зрителю, такие вопросы не возникают. Когда ты знаешь всё о персонаже (особенно, когда он – реальная историческая фигура), знаешь, чем он жил, где родился, как погиб, то всё складывается само собой.

– Какой из персонажей спектакля «Жизнь за царя» поражает вас больше всего?

– Среди женских образов это Вера Фигнер. В общем-то, с неё и началась работа над спектаклем. Я прочитала про эту потрясающую женщину и она, её судьба навсегда в моём сердце. Среди мужских персонажей, наверное, Андрей Желябов. Невероятный пример ума, стойкости и высокой духовности.

– Насколько сильно отличается идея спектакля от его реализации?

– Про «Медею» мы думали, что это будет камерный моноспектакль. Про «Жизнь за царя» – что это будет спектакль для двух персонажей. Но вот материал сам диктует правила.

- Вы говорили, что духовная революция должна начинаться с себя. Как вы считаете, с чего в современном мире могла бы начаться духовная революция?

– Это не мои слова, а слова Веры Николаевны Фигнер. Я полностью с ней согласна. Могу сказать только про себя. Для меня это бы значило делать что-то на благо людей. Я очень стараюсь, чтобы так и было. Не занимаюсь коммерческим театром, не снимаюсь в сериалах. Стараюсь, чтобы наши спектакли образовывали, заставляли думать, действовать. Очень бы хотелось продолжить эту работу, и чтобы наш театр не погиб.

– Если бы вы были зрителем спектакля, а не актрисой, какие эмоции вы бы испытали от просмотра?

– Я бы, наверное, кусала себе локти от того, что не я нашла этот материал. Он потрясающий и с исторической точки зрения, и как актёрский материал невероятно многогранный и мощный.

– Пара слов для читателей «Субкультура».

– Приглашаю Вас на наш спектакль 18-го апреля и 18-го мая в 18.00 и в 21.00. Желаю приятного просмотра и надеюсь на яркие совместно пережитые эмоции от общения.

Беседовала Елена Карюкина,
фотограф Алексей Костромин

Официальный сайт «Театро Ди Капуа»: http://teatrodicapua.com/

В гостях у портала «Субкультура» один из самых ярких театральных актёров Петербурга и Москвы – артист театра им. Ленсовета Илья Дель. Подробнее – в материале нашего корреспондента Екатерины Балуевой. Панк Солёный, отчаянно претендующий на роль героя нашего времени в «Трёх сёстрах» Юрия Бутусова. Яростный африканский рыцарь Джамба, заклинающий публику магией ритма. Ромео с взрослыми глазами, для которого «любовь как прогулка по минным полям» в постановке Галины Ждановой. Криминальный романтик, петроградский принц воров Лёнька Пантелеев, мечтающий о белом пароходе для всего человечества, в мюзикле Максима Диденко и Николая Дрейдена. С моцартовской лёгкостью Илья Дель исследует тёмную глубину своих персонажей, к списку которых недавно добавились страстный разбойник Дубровский в иммерсивном триллере «Чёрный русский» в московском особняке Спиридонова и демонический генерал Варравин в премьерной «Смерти Тарелкина» в петербургском «Приюте комедианта».

— Илья, расскажи, как ты выбираешь проекты?

—- Мне очень важен лидер, режиссёр – тот человек, который ведёт за собой, и если он меня увлекает – я делаю всё с огромным удовольствием. Очень важна человеческая харизма. У меня есть ряд людей, которые могут мне предложить всё, что угодно, и я соглашусь…

— Максим Диденко – один из них? Что ты черпаешь для себя в сотрудничестве с ним?

— Максим вызывает у меня большое человеческое уважение. Он был для меня учителем и в творчестве, и в жизни.

- А Юрий Бутусов?

— Для меня Бутусов начался с «Макбет. Кино». Я ожидал, что мне сорвёт крышу, но этого не произошло: мы тогда с тем же Максом занимались вещами не менее экспериментальными, драйвовыми. И мне было понятно, что я могу сделать то, чего Бутусов добивается от актёров. Он – мой режиссёр, а его артист, потому что по каким-то энергиям мы совпадаем. Однажды мы были на гастролях в Перми, и потом человек сто из зрительного зала собрались в фойе – была пресс-конференция. И у Юрия Николаевича спросили: «Почему у вас так много всего тёмного и так мало света в спектаклях?». Он рассказал, как достаточно продолжительное время жил в одной северной стране, где была долгая полярная ночь. Но обязательно наступал тот миг, когда после продолжительного периода мрака наступал рассвет, и люди этот момент не пропускали: они поднимались на крыши, встречали солнце, и это было невероятное открытие! Бутусов говорил о том, что для того, чтобы в этой жизни увидеть свет, нужно пережить большую тьму…

— В одном из интервью ты говорил, что самое сложное за время творческого пути – 5 минут в «Любовной истории» Дмитрия Волкострелова, когда ты стоишь на авансцене молча, и зрительный зал внимательно тебя рассматривает… Это по-прежнему самый тяжёлый момент или появилось что-то пожёстче?

— Сложно, когда ты против двухсот пятидесяти человек, которые тебя просто разглядывают, и ты это видишь – свет в зале включён. Но при этом ничего не делаешь: мне даже нельзя поправить руку, нужно находиться в абсолютной статике. А я же артист достаточно эксцентричный, физика у меня слишком подвижная: то нога начнёт трястись, то нос зачешется, а ты должен находиться в состоянии покоя. Чаще всего я смотрю в сторону последнего ряда, где сидит Дима, и видно его светящиеся очки. Я направляю внимание туда и могу энергетически так очень долго медитировать, просто глядя на него…

— У тебя есть какие-то ритуалы перед спектаклем? Как ты настраиваешься?

—На каждом спектакле по-разному… Абсолютно точно единственный ритуал – я молюсь…

— Недавно возобновились показы «Жадного Джамбы», где ты в образе африканского воина читаешь текст пушкинского «Скупого рыцаря» под барабан. Моноспектакль создавался в период дикого безденежья и безысходности, но теперь ситуация изменилась – тебя хорошо знают и в Петербурге, и в Москве… Зачем он тебе сейчас?

— Я не всегда подхожу к творчеству как к каким-то важным жизненным вехам. Да мне просто нравится стучать на барабане и читать Пушкина, сам процесс меня увлекает! «Жадный Джамба» – первый спектакль в моей самостоятельной актёрской биографии. Я тогда ушёл из МДТ, перебрался в Москву, снялся в фильме Игоря Волошина «Я»… Ко мне приехал Денис Ширко, мы придумали спектакль. Денис выступил как такой режиссёр-художник: он придумал африканский закос, грим, флаг… Это наш мир, где мы можем делать всё, что захотим. Очень часто я ощущаю себя функцией в огромной театральной системе, где ты связан с большим количеством людей и не можешь быть абсолютно свободным. «Джамба» даёт эту свободу. Недавно мы играли в «Цифербурге», в помещении «Голицын-лофта», и Денис рассказал, что прямо в этом пространстве собирались декабристы… Пушкин прочитал в этом зале свою оду «Вольность», представляешь?

— У тебя были и режиссёрские опыты: «Гуссенбах-Кочугурки» – документальная драма памяти трудармейцев колонии «Шахта No.46» в театре «Предел»…

— Это была постановка, основанная на биографических фактах, связанных с моей семьёй, с моими дедушкой, бабушкой… Там играл папа. Он и был главным провокатором всей этой истории. Я был человеком со стороны, который искал какие-то театральные эквиваленты всем этим личным, трепетным вещам. Я всегда вёл звук на этом спектакле и параллельно рыдал. Я так счастлив, что всё это было прожито нами и как-то увековечено.

— У тебя уже был совместный спектакль с твоим папой – «Моцарт и Сальери», и сейчас вы снова встретились на одной площадке: в «Black Russian» ты играешь Дубровского, Владимир Дель играет Троекурова. Расскажи про вашу работу в этом проекте…

— Папа для меня – главный пример и творца, и человека. У меня было очень счастливое детство: мы делали спектакли, посетили миллиард фестивалей… В школу я практически не ходил – всё время проводил с мамой, с папой и с великими критиками нашей страны: Дмитревской, Горфункель, Гительманом… В «Black Russian» у нас всё начиналось с того, что ежедневно с десяти утра мы занимались power-йогой, разминками, делали бёрпи бесконечные. Мой папа был лучшим! Это человек, который стоял в планке пять минут! Если что – папе моему уже 62-й год, мне 31. Меня трясло уже на второй минуте. Это невероятное счастье, когда с тобой работает близкий человек. Папа для меня – это режиссёр, тиран, человек, который говорит, что должно быть так, а не иначе… В «Чёрном русском» я вижу уже другой подход к работе. И он уже ко мне относится как к артисту, к большому артисту, который очень многое знает и понимает. Тем более, мы работаем в режиме иммерсивного спектакля, который скорее связан с перформансами, акциями – с какими-то современными состояниями театра. Папа играет Троекурова, и мне кажется, что его линия в спектакле самая осмысленная, продуманная… Классный он артист.

— Расскажи про иммерсивный театр: как тебе находиться в условиях такого театра, где в происходящее активно вовлечён зритель?

— «Чёрный русский» сейчас занимает достаточно большое место в моей жизни: я играю там по 8-10 вечеров в месяц… Кроме того, этот проект интересен ещё и тем, что позволяет взаимодействовать практически со всей театральной Москвой – там заняты артисты из «Гоголь-центра», из театра Пушкина, из «Сатирикона»… Я не смотрел «Sleep No More» и о самом формате знаю довольно мало. Само это определение я впервые услышал от Кости Фёдорова, который мне рассказал, что задумывается такой проект… Когда мне было 8 лет, я видел в Челябинске спектакль «Гамлет-машина» Могучего – небольшой такой квест по разным местам, но без эффекта погружения. Ты перемещаешься по локациям, смотришь одну сцену, потом другую, потом в бар заходишь… Позже были и другие «бродилки» – «Норманск», например… Раньше я знал такое определение как «хэппенинг», проще говоря – интерактив, когда зритель становится как бы участником происходящего. Но я понял, что иммерсивность – это несколько другое: она предполагает ещё попадание в атмосферу…

— А могут зрители как-то нестандартно отреагировать?

— Бывают разные ситуации… Однажды какая-то женщина взяла отлетевший на край стола пистолет и начала палить… Но это так круто! Это такой невероятный опыт, возможность которого я не предполагал в театре: всегда есть чёткий закон – есть сцена и есть зрительный зал. А здесь границ почти нет…

— В «Black Russian» ты играешь 2-3 показа за один вечер, а это колоссальная нагрузка, как ты её выдерживаешь?

— Я сам не понимаю, театр – это великая магия! Даже если я прихожу больным, я выхожу на сцену – и всё проходит.

— Говоря о популярных проектах, невозможно не упомянуть клип «Очки Собчак», набравший нереальное количество просмотров на YouTube… Ты не боишься, что о тебе теперь будут говорить: «А, это тот парень, который съел муху в клипе «Ленинграда»?

— А чего бояться-то? Я же её действительно съел… Неужели я всегда должен быть только романтическим героем и говорить исключительно высокие тексты? Мне нравится и эта работа, и группа «Ленинград». Я люблю вещи жестокие, для взрослых, с юмором. Понятно же, что это стёб, абсолютно нелепая ситуация. Никакой особенной популярности мне не пришло после этого клипа. Только какие-то люди в социальных сетях стали спрашивать, какова муха на вкус… Да никакая она! Это резиновая муха.

— Помимо съёмок и спектаклей ты сейчас начал заниматься педагогической деятельностью – совместно с Алексеем Козловым вы ведёте курс «Эксцентрика» в театральной гостиной VINCI…

— Да, мне предложили преподавать на курсе для людей, которые хотят заниматься актёрским мастерством. В этом есть и мой личный интерес, потому что я знаю – никого невозможно научить, но, преподавая, можно самому чему-то научиться. У нас, например, есть тренинг с маской – это колоссальный труд. Подобные вещи позволяют тебе пусть ненадолго, но превращаться совсем в другую субстанцию.

— У тебя есть любимые театральные работы?

— Доктор Ранк в «Кукольном доме» Квятковского, это была моя любимая роль. Я очень серьёзно готовился к ней: в течение месяца ездил в клинику для больных детей и общался с ними. Я случайно дал кому-то номер телефона, и они мне потом звонили несколько лет… Ежедневно: «Алло, солнышко, привет! Как ты поживаешь?». Одни и те же вопросы… «Ну, сегодня получше, знаешь, дорогой, ничего…». К сожалению, этот спектакль куда-то просто исчез, нам даже не дали его сыграть в последний раз.

— Ты долгое время мечтал о роли Мышкина, почему для тебя так важен этот персонаж?

— Мышкин самый, наверное, пока недоступный герой... Он только определённый должен быть, и те вещи, которые он говорит, переживает – это не совсем про человека. Он вызывает у меня симпатию, интерес. И абсолютное непонимание, как его можно сыграть. Есть вещи, которые я понимаю, как можно сделать в театре – на уровне опыта, своих данных и так далее. А есть вещи, которые я не понимаю, как сыграть. И только это непонимание и мотивирует что-то делать дальше.

Фото: Ники V.Demented, Юлия Люстарнова, Александр Мурашкин и др.

Сегодня в рамках рубрики «Интервью» мы поговорили с актером Максимом Блиновым. Специально ко Дню рождения Михаила Афанасьевича Булгакова Максим рассказал «Порталу Субкультура» о подготовке к моноспектаклю «Записки юного врача» и его недавней премьере на сцене театра «Мастерская».

Как всё начиналось

– 30 апреля 2016 года состоялась премьера твоего моноспектакля «Записки юного врача». Расскажи о том, как все начиналось.

– Было необъяснимое желание сделать моноспектакль, я искал материал, читал разную литературу, смотрел спектакли, ходил на фестивали – наблюдал за тем, что делают другие. В какой-то момент я прочитал «Записки юного врача», и, буквально, влюбился в эту историю. Причем после первого прочтения подумал, что сделать из этого цикла рассказов моноспектакль совершенно невозможно.

Через какое-то время я перечитал «записки», убедился в том, что текст будоражит меня так же, как и при первом прочтении, и сел писать инсценировку. Появились первые наработки: история начала складываться. Со своей идеей я пришел к Григорию Михайловичу (Художественный руководитель театра «Мастерская», режиссёр моноспектакля «Записки юного врача», – прим.) и прочитал ему первый вариант инсценировки.

Дальше началась работа с текстом. По мере его освоения я зачитывал Григорию Михайловичу выученные куски. Через год текст был освоен. В июле пятнадцатого года, когда театральный сезон был уже закрыт, я пришёл на малую сцену. Во второй половине июля пришёл Григорий Михайлович, я показал ему, что успел сделать, и мы начали работать вместе. 11-ого августа был показ нашего эскиза, на который пришли актеры, служители и директор театра. Театр принял заявку. Началась работа с пространством. За дело взялся Николай Леонидович Слободяник. Мы встречались, разговаривали, пересматривали показ, снятый на видео. Вообще надо отметить, что на всех этапах создания спектакля Григорий Михайлович очень четко задавал вектор развития мысли. Решение было найдено. Появились эскизы. Театр взялся за производство. Пошла работа над воплощением замысла в жизнь. Это труд очень многих людей. В начале апреля к нашему движению примкнул Володя Бычковский, и мы вышли на сцену, готовые к репетициям. 30-ого апреля 2016 года состоялась наша премьера.

– Сколько всего ушло времени на подготовку?

– Около трех лет. Мои размышления и сомнения можно не считать.

– Не перегорел ли ты за это время?

– Нет. Состоялась премьера, у нас появился спектакль, а это начало новой жизни.

– Ты являешься автором инсценировки. С какими сложностями сталкивался при работе над ней? Какие идеи не подошли, от чего пришлось отказаться?

– Мы искали динамику внутри спектакля. Сообразно этому менялась и выстраивалась инсценировка. От чего-то приходилось отказываться чуть ли не со слезами на глазах. Текст у Михаила Афанасьевича замечательный. В процессе отсекалось лишнее, если говорить именно о создании спектакля. Была задача объединить рассказы в историю, которую можно рассказать за вечер. Сам Михаил Афанасьевич в переписке, кажется, с сестрой, говорил, что начал писать рассказы «Записки юного врача», – «может получиться солидная вещь». То есть, возможно, он мыслил этот цикл как единую историю. Это предположение вдохновляло.

– Как ты относишься к экранизациям данного цикла рассказов?

–Хорошо отношусь. Хорошо, но ревностно. Мне очень нравится «Морфий» Алексея Балабанова. Кстати, сценарий к этому фильму написал Сергей Бодров-младший. Что касается сериала по ВВС, то в нем играют замечательные артисты, там замечательный английский юмор... Но! Я думаю, что «Записки юного врача» – это история про нашу душу. И нам она ближе.

– У тебя мама и бабушка медики. Ты сам изучал медицину, готовясь к этой роли…

– И сестра сейчас заканчивает Первый медицинский университет. Они-то и помогли мне во всем разобраться. В тексте очень много медицинских терминов и понятий. Необходимо было провести работу, чтобы знать и понимать то, о чем я говорю.

– Булгаков писал «Записки юного врача» с себя. Ощущаешь ли ты себя Булгаковым, играя этого персонажа?

– Я где-то услышал, что актёр – это проводник между автором и зрителем. Я ощущаю себя Максом Блиновым, и очень рад, что посредством нашего спектакля мы транслируем то, что увидели в этой истории сами. Мне интересно соприкосновение с данным текстом, с миром автора. Конечно же, хочется исследовать этот мир, описанный интереснейшим образом. Серьезно и, в то же время, остроумно и весело.

– Получается, играешь самого себя в предлагаемых обстоятельствах?

– По сути, это и есть я в заветных «предлагаемых обстоятельствах» плюс мир автора и особенности времени. Это наша попытка пройти этот путь честно, прожить его вместе с людьми, которые приходят смотреть наш спектакль.

– Как ты думаешь, почему в «записках» мать, теряя ребенка, чувствует ярость, а отец – отчаяние?

– Никто не может предугадать, что он будет делать в такую минуту. Мы должны понимать, что эти люди находятся в крайней ситуации. Здесь всё может быть по-разному. Это пограничные состояния.

– В чёрной ярости, о которой сказано, есть злость и даже борьба, в отчаянии – нет. В нём больше смирения.

– Почему? Мне кажется, отчаяние может быть двигателем к очень многим поступкам. Это мощная энергия, которая может заставить тебя что-то совершать. Чёрная ярость же тоже идёт от отчаяния. Мать, у которой на руках задыхается ребенок, не может иметь холодное самообладание.

– В моноспектакле есть ряд эпизодов, где у твоего персонажа разнятся мысли с действиями. Внутреннее сомнение с внешней уверенностью. Насколько это близко лично тебе?

– Мне это очень близко. На площадке всё время что-то может пойти не так. Ты находишься перед людьми, условно говоря, голый. Мы же живые люди, что-то может не ладиться, валиться из рук, и это нормально. Но всё равно нужно продолжать бороться за спектакль, за жизнь человека, за хороший репортаж, за отличные фотографии, – это всего касается.

Беседовала Катерина Воскресенская

Фото – Евгений Суперикин

Олег Ягодин, завершив гастроли «Коляда-театра» в Театральном центре «На Страстном» и отыграв концерты в Москве и Санкт-Петербурге, рассказал о том, что же такое особенное звучание «Курары». Как всегда эксклюзив от Екатерины Нечитайло.

В жизни интереснее всего смотреть на тех, кто выжимает все педали до отказа, вычерпывает ситуации до дна, живет вне зависимости от направления ветра. Без оглядки, без стеснения, без норм, вне системы. Актер «Коляда - Театра» и фронтмен группы «Курара» Олег Ягодин похож на птицу Феникс, контуры которого всеобъемлющи, подобны знаку бесконечности. Его знают Гамлетом, Хлестаковым, Плюшкиным, Подколесиным, неистово пляшущим, разбрасывающим и пропевающим свои колючие тексты, но решительно невозможно понять, где он шутит, а где говорит на полном серьезе, лисьи прищуривая добродушные, но острые глаза, несколько настороженно запуская в свой закрытый внутренний вишневый сад. За пару часов до огромного концерта в клубе «Artefaq» Олег рассказал о памяти, удивленности, «своем пальто», тишине, и том, почему горки важнее всех локомотивов.

Олег, откуда силы?

- Буквально позавчера закончился большой театральный марафон «Коляда - театра» в театральном центре «На Страстном», во время которого ты был в центре внимания 10 вечеров из 14-ти, позавчера случился огромный концерт «Курары" в Петербурге, сегодня - Москва, а дальше тебя уже ждут спектакли и репетиции «Ричарда III» в Екатеринбурге. Олег, откуда силы?

- А что тут такого?

- Ведь нужны ресурсы не только физические, но и эмоциональные?

- Я много сплю в Москве...

- Ты не веришь во вдохновение, но тогда что является твоим персональным локомотивом? Что движет на этом пути?

- В первую очередь движет то, что нужно сделать песню. Есть музыка, а я пишу текст, это старая история. И то, что вокруг меня происходит, какие - то мелкие вещи.

- Если вчитываться в твои тексты, то это обрывки воспоминаний...

- Это поток, поток сознания.

- Тебе не болезненно возвращаться назад, снова прослушивать фонограммы прошлого?

- Они уже стали песнями. В спектаклях поболезненнее возвращаться назад, а в «Кураре»... мы не так часто их поем, такие болезненные вещи, так скажем. Но порой думаем, что пора спеть «Жизнь Это Медленное Самоубийство» или «Барокамеру». Нет, наоборот, если песня написана, то стало полегче.

- А откуда появилась культовая фраза: «Смерти нет, есть только ветер»?

- (смеется) Я просидел двое суток в камере предварительного назначения.... Или как оно? Заключения! И понял, что все ерунда, на следующий день появилась строчка эта.

- Практически во всех ролях у тебя есть мощный пластический рисунок, танцевальный монолог, а движения и танцы на концертах «Курары» - уже притчевый шаманизм. Что это значит для тебя?

- Да ничего не значит! Просто меня начинает переть, вот и все! Так мы танцевали в 2001-м, в 99-м. Меня начинает раскачивать, такие танцы - шманцы. Иногда я чувствую, что стало скучновато в зале, надо подвигаться.

Об актёрстве и профессии

- Если спектакль поставлен давно, но постоянно играется, то он как - то со временем модернизируется? Ведь ты вкладываешь в него себя, а сам меняешься.

- Все так делают, я уже не тот ведь, что в прошлом, позапрошлом году. «Гамлет» уже не тот. Обрюзг. (Смеется). Мне как-то сказали, что в моем Гамлете теперь нет вызова, нет болезненности, раньше он был нервический, это придавало какой-то шарм. А сейчас этого нет. Я уже не нервический, невозможно же постоянно быть нервическим. Появился другой оттенок. Мне очень нравится за этим наблюдать, думать, что я теперь другой, по-другому отыграл спектакль. Все спектакли меняются, это правда.

- Есть мнение, что зрители, которые приходят на спектакли «Коляда-театра» - это какие - то другие люди, другая атмосфера. А какая публика на концертах группы «Курара»? Они похожи на театральных людей?

- В каждом городе совершенно разные люди. Есть свои в Екатеринбурге, в Москве, в Питере. Я не знаю похожи они или нет, но многие музыканты, которые приходят на наши концерты, говорят, что в зале очень много красивых и интересных людей, не всегда таких встретишь. Я вообще стесняюсь в зал смотреть, я могу глянуть, но...

- Это очень любопытный разговор, на тему взгляда: на спектаклях и на концертах ты смотришь куда - то в одну точку, будто в себя, при этом складывается ощущение, что внутри ты очень подвижен. Что в этот момент происходит?

- Да-да! Я будто втыкаю. Мне так нравится! Я и дома могу повтыкать, могу это делать большую часть времени. Есть такая штука, Николай Коляда еще сказал: нет ничего интереснее, чем наблюдать за тем, как актер думает. Я вроде как думаю, шарю внутри себя. Это не только в голове, это еще и в организме, в памяти. Память - самое главное оружие для актера: эмоциональная, физическая. Всегда нужно ковыряться, всегда возвращаться, но не всегда хочется. Это всегда травматический выброс. Порой включается защита, бронь от неприятных моментов. Но есть вещи, которые затерты, проиграны. Я вспоминаю, а они не работают.

- Тогда ты ищешь новые?

- Да, ищу новые. Чем ближе к детству, тем больше они трогают, тем лучше. Я смотрю за дочкой, вспоминаю себя. Могу вспомнить через нее: как я чувствовал тогда, как она чувствует сейчас. Через нее вспоминаю все, прям вспышки происходят. Никто ведь не помнит своего детства, а Алиса - это проводник у меня такой.

- У «Коляда - театра» особый зритель, театр является авторским, труппа очень своеобразная. Если «загуглить фамилию «Ягодин», то первые эпитеты, которые вылезут, это: «иной», «инопланетный», «нездешний». А ты ощущаешь себя другим, вне системы?

- Нет, не ощущаю. Моя система - артистическая среда, в которой я с семнадцати лет. А тут все иные, уж куда ни плюнь - в иного попадешь! По - моему, про любого из актеров пиши и вылезет шапка «иной». Нет, я не ощущаю. На фоне бытовой среды, наверное, да. Мой папа однажды привел в гости сводного брата, а у меня квартира разрисована. Когда мы въехали в квартиру, то ободрали обои, позвали друзей, чтобы те разрисовали стены, кто во что горазд, так ведь удобнее. Я - то думал, что это нормально...

- А он что сказал?

- О, богема! Так он сказал. У нас нет стульев, мы на подушках сидим, маленький стол, особо мы не едим. Так удобнее, мы привыкли, а ему неожиданно. Если живешь в этом, то оно уже не становится другим, иным.

- Есть вещи в театре, на которые ты никогда не пойдешь?

- Табу нет. Ну...(пауза) есть, наверное, связанное с какими - то уж совсем откровенными вещами. Хотя ты знаешь... Лет десять - пятнадцать назад, наверное, все бы мог. Я бы не пошел сейчас на выпендреж. Я ведь с другими режиссерами не работал, но сейчас табу - это если бы нужно было что - то изобразить. Непосредственность, еще что - то. Когда работал в театре драмы, я пару раз столкнулся с тем, что нужно было что-то показывать, изображать, делать все через жест, а это ломало жестко, очень жестко. Да, отвратительно. Ведь можно попроще сделать? Нужна искренность, а не театральный выверт, не перекрутки через себя, не придумки про XIX век.

- Неужели тебе не хочется поработать ни с кем из других режиссеров? Кроме Коляды?

- Нет такого желания. Сейчас такой навал работы, что успеть бы это разобрать.

- Годунов и Ричард Третий - это люди, несущие ответственность, принимающие решения за себя и за страну. А ты человек ведущий? Или больше ведомый?

- Я... вот есть пассажир, есть машинист, а я на горочке сижу, на поезд гляжу. Не знаю, конечно, ведущий, я же как - то веду себя. Были какие-то решения, но потом повел меня Коляда. Когда - то ТЮЗе мне было очень неловко находиться, я там год проработал. Ни хорошо, ни плохо, просто неловко. Поэтому я все таки на горочке. Если я чувствую, что это человек, с которым мне хочется быть рядом, работать с ним, ощущать на уровне интуиции, то хорошо. Только так я выбираю работу. Если что - то мимо, то я начинаю болеть. Если непопадосы по волнам, то я кашляю, чихаю, слечь могу. Но это нечасто. Все реже и реже. Но всяко бывает.

- Есть ли ощущение, что все происходящее сейчас с тобой - это твое «пальто»?

- Это ощущение уже давно, я несусь вперед. Я не обращаю на многое внимание, не помню гастроли в Москве. Помню, что они были хорошие. Как в прошлом году, позапрошлом. Помню только первые гастроли, провокационные, когда зритель уходил, отзывы были странные. Но мне это даже больше нравилось. Если кто - то начинает истерить, значит все мы делаем круто. Сейчас уже нет сопротивления, немного поскучнее. Оно все равно есть, но с «Гамлета» рядами не уходят. «Клаустрофобию» в «Театроне» мы играли для пяти человек всего! Зима, холод, там окна же еще открываются на улицу. Пять человек! В зале, в шубах сидят. А что делать, играли. Они же и уходят потом! (Смеется). Я уже не думаю об этом триста лет.

О тишине и музыке

- Известно, что ты еще тот меломан. Отслеживаешь ли ты, что происходит в театре?

- В прошлом году во время гастролей еще куда - то ходил, а сейчас уже нет. Но в этот раз у нас весь театр смотрел что - то. Не знаю, последнее впечатление от питерского кукольного театра, где одна актриса играет все роли, вот это мощь. А так я не особо ходок по театрам. Нет, порой есть желание все пересмотреть, но нет возможности. Кино смотрим, торрент нам помогает, но не систематически, как получится. Смотрю порой на год все позже. Нет цели гнаться за новым.

- Сначала появляется музыка, потом музыка. А ты не боишься тишины?

- Нет, я не боюсь тишины. Когда - то меня от нее трясло от нее, а сейчас она необходима. Сейчас есть дочка, но и не бывает тишины, всегда есть звуки, во всем. Если я еду в купе, в плацкарте, соседи начинают трещать, а плеер высажен, то это, конечно, адски. Но у меня все на мази, всегда с собой зарядки, все с собой. Я все время в плеере. Я жадный до звуков. Это уже одежда, нужен фон всегда. У меня практически очередь из того, что нужно послушать. Я могу папку музла скинуть, чтобы она лежала, и все. Дома слушать не получается, только если дорога. Это в юности что - то ставили специально, садились и слушали, а сейчас уже нет.

- У Коляды зимой и летом тюбетейка на голове, а у тебя есть вещь, которая всегда с тобой?

- Наушники. Наушники, книжечка, они всегда со мной.

- Если бы у тебя была возможность написать письмо себе 20-ти летнему, что бы ты написал?

- «Не парься, чувак!». (Смеется). Все будет так, как должно быть. Ну и выпендриваться поменьше! Это очень мешало, гиперэмоциональность всякая. Не знаю, ничего бы не написал. Но эти переживания помогли, эмоциональные мышцы накачались, как у спортсмена.

- А как тебе было учиться в театральном ВУЗе? Было ли сопротивление какое -то?

- Нет, не было сопротивления. Я просто не понимал ничего. Ничего! До момента, когда пошли отрывки и спектакли. А первые два года... Я не очень понимал органическое молчание, память физических действий. «Печатную машинку» любил, она очень музыкальная, а вот танцы по канонам... Все эти полонезы... Никто не справлялся. А ведь это 94-й год! Все пили и все! Учиться было весело, отличный Мастер у меня был, Петров Алексей Васильевич, очень порядочный. Он никогда никого не выгонял, но у нас на курсе было исключение, там я самым спокойным был. Непростые мы были, по дисциплине-то.

- Ты помнишь свои выпускные спектакли?

На выпуске я играл уже в театре драмы спектакли, учился и работал там. А на дипломных я играл водевиль... Да, я играл водевиль. Но это была не роль, а добавленная история дирижера. Обязательно безумного дирижера, который дирижировал в огромных очках. Играл я сказки про грибы, намощнейшая сказка была, новогодняя, там елку крали. А я играл... Не помню, но я там был лирично настроенный хмырь такой, а потом мы уже дошли до того, что все поменялись ролями. Сказки ведь шли потоками, я всех поиграл.

- Не пришлось потом перестраиваться под Коляду? После учебы и своего Мастера?

- Нет, с ним сразу все легко. Я понял все, что нужно делать. Понял раз и навсегда. Не потому что Петров плохой педагог, а потому что это был нормальный человеческий театр. Современный, адекватный, нормальный. А Коляда говорил, чтобы мы просто не играли ничего лишнего. Это ведь важно для всех людей. Понятно, что играют все. Я надеюсь, что уже избавился от игровых моментов в жизни, но это больше коммуникабельность. У меня нет желания как - то выглядеть иначе. Читаю порой свои интервью и думаю, что это за дурак? Я ведь как начну говорить, так не остановить. Я не знаю, кому это может быть интересно.

- Существует мнение, что люди не только слышат музыку, звук но и видят его цвет, цвет звука. Есть у тебя такое?

- Интересно... Да, есть такое, как времена года. Есть осенняя музыка, зимняя, летняя, есть весенняя. У «Курары» музыка осенняя, серая такая. Вся - не вся, но большинством.

- Ты считаешь ее депрессивной?

- Нет, это считают те, кто не слышал депрессивную музыку. Нормальная человеческая музыка. Меланхоличная, наверное, да. Это то, что мне нравится по жизни. Я ведь сентябрьский, мне все это вдвойне близко. Я иду в школу, потом мой день рождения. Я всегда летом очень скучал на каникулах, хотелось что - то делать. Осень связана с тем, что пора уже дело делать, когда пошли дожди.

- А какой отдых для тебя идеальный?

- Идеальный отдых - это когда ничего не делаешь неделю, месяц. Затариваешься книжечками, кинчиками и все. Месяца мне уже стало не хватать. У артиста же ненормированный рабочий день, то три месяца с утра до ночи, то месяц ничего не делаешь, по паре спектаклей в неделю играешь. Будет «Ричард» - будет напряженное время.

- Что с «Ричардом», премьера которого уже в марте? О чем эта история?

- Пока непонятно, пока про то, про что написано.

- Нет ли опасности уйти в параллель с Годуновым?

- Будет параллель - Бог с ним. Нет никакой опасности, все хорошие люди пишут одно и тоже, ставят одно и тоже, играют одно и тоже.

- Существует ли для тебя вообще понятие опасности? Порой есть ощущение, что тебе все по силам?

- Да страха вообще нет. Пока я не ухожу в отрыв, пока в ровном настроении, то никакой опасности нет. Это уже года три, как дочка появилась. Конечно есть опасности, когда просыпаешься где - то на кухне чьей - то, вот тогда да, тогда все становится опасным, страшным. Организм выталкивает, психика не справляется. Если переберу, то страшно. Раньше был завал, когда ничего не радовало.

- И как ты вышел из ситуации?

- Дочка вышла. Там нельзя нервничать, если хочешь, чтобы дочка была спокойна. Надо не пить, не курить, есть поменьше.

- Помнишь ли ты свой первый текст?

- Помню, он назывался «Чистота»! Боже мой! Я все думал о том, как же они пишут тексты? Без музыки, но под влиянием серебряного века, обязательно с декаденством, в духе Бутусова, русского рока, Цоя. Дело даже не в тексте, а в интонациях, в том, как это спето. Но потом кто - то сказал, что текст написать очень просто: надо сесть и написать, посмотреть на то, что вокруг, втолкнуть в историю. Но рок ведь не должен ориентироваться на текст, он может быть самым плохим, лишь бы бит был хорошим, тогда все в жилу. Потом я начал разбираться и понял, что тексты чудовищны! Кошмар! Но есть школа уральской поэзии, надо соответствовать.

- Ты помнишь строки «Чистоты»?

- Помню, но не скажу. Это ведь подростковая вещь, максималистическая, очень серьезная. Да я половину первых песен «Курары» слушать не могу. Это все старые тексты были, древние. А потом я выкинул все тетрадки и начал писать свежее, начиная с альбома «Механизмы». Надо писать только то, что происходит сейчас.

- Вот говорят «кураровское звучание». Как это?

- Говорят, но все это ерунда. Что мы слушаем, то и попадает в музыкальную палитру. Понятие есть, но это не музыка, а сочетание характеров, взрывоопасная история. «Курара» - это...(пауза) сейчас модно говорить, что мы вышли из девяностых, пережили девяностые. Но это ерунда, что там переживать. Четыре парня с нашего двора, но это уж слишком по-любэвски. Вообще группы завязывают играть в нашем возрасте уже. Кто - то про нас написал, что мы - парни по соседству, которые могут удивить.

- А для тебя важно удивлять?

Конец первого весеннего месяца ознаменовался премьерой любовной драмы «О любви» Владимира Бортко. Мы поговорили с актрисой, исполнившей в новой картине роль подруги главной героини, – студентки СПбГУ Ларисы. Ольга Павлюкова – о любви к Петербургу, профессии и поклонникам.

– Это удивительно, что Вы снялись почти в 10 проектах, а интервью с Вашим участием на просторах интернета нашлось одно, небольшое. Почему?

– Наверно, я скромная! Мне было очень приятно, когда на пресс-показе фильма «О любви» в Петербурге ко мне стали подходить журналисты, которые говорили: «Оль, мы так рады Вас снова видеть!», «Ой, Вы опять блондинка, нам так нравится!». Люди меня запоминают, и мне это нравится. А интервью я не очень люблю давать, всегда боюсь сказать какую-нибудь глупость! Я стараюсь больше улыбаться, чем говорить.

– Вашим дебютом в 2010 году стал сериал «Семейный дом» на Первом канале! Как так получилось, что первую роль получили еще до поступления в театральную академию?

– Очень неслучайно, ведь я училась в Лицее искусств на театральном отделении. В «Семейный дом» нужны были дети, и кастинг-директора ходили по крупным детским театральным студиям, выбирали… И выбрали!

– Интересно, что в том же году Вы были приняты на курс Юрия Гальцева в СПбГАТИ. Желание стать актрисой пришло после первых съемок или намного раньше?

– Желание пришло намного раньше, ведь я ведь я с детства занималась театром. Съемки в «Семейном доме» стали кульминацией решения поступать в театральную академию. Я фаталист. Если я поступила, значит так и должно быть. Причем я совсем не из театральной семья – первооткрыватель в этом деле.

– Семья была шокирована, когда узнала?

– Семья приняла мой выбор и порадовалась. Я и сама хвалю себя за то, что добиваюсь всего сама. Нет такого человека, который привел бы меня на студию и сказал: «Снимите ее». Я люблю себя похвалить, но поругать себя я люблю больше.

– Это превращается в самоедство?

– Да, бывает. Я не могу смотреть на себя на экране. На предпремьерном показе «О любви» 21 марта я впервые смогла заставить себя целиком посмотреть картину.

– Понравилась?

– Очень. Настолько тонко… Владимир Владимирович гениальный человек, это нельзя отрицать! Когда ты заходишь в комнату и в метре от тебя место, где сидит режиссер, хотя обычно режиссеры где-то за периметром, тут же свет, операторы, партнер и ни одной рации, создается ощущении, что вы в этой комнатке творите волшебство!

– Как поступали?

– Мне было сложно и страшно поступать. Сложно, потому что в 11 классе меня кардинально изменили. До этого я была счастливой обладательницей длинных волос, а для съемок в «Семейном доме» меня подстригли, покрасили в светлый, а это все было явно не мое. Съемки закончились в середине 11 класса, когда уже совсем скоро поступать, а я не понимала кто я. Страшно, потому что изначально я поступила на платную основу. Я сказала, что не буду учиться на платном, забрала документы и пошла отдавать в «обычный» ВУЗ. Но неожиданно одна девочка, поступившая на бюджетное место, не смогла, и меня взяли на ее место! Я считаю, мне повезло, что я попала на курс к Юрию Гальцеву, осталась в Петербурге, а не переехала в Москву.

– И вот Вы «галчонок»… Это так по-семейному.

– Да, мы так и называем Юрия Николаевича «папой», а он нас своими «детьми»!

– Кем оказался Юрий Гальцев? У Вас же были ожидания насчет такого известного мастера?

– Нам все говорили, что Юрий Николаевич не будет проводить с нами много времени, что он очень занятой. Это оказалось неправдой, он очень много времени посвящал нам. Он нас наставлял, опекал и опекает до сих пор. Когда узнают, что я училась у Гальцева, часто спрашивают: «О, и как он?». А я… Я не устаю его хвалить! Конечно волнение насчет того, что перед тобой сам Гальцев присутствовал у каждого поступающего. Но его очень добрые «а давай попробуем вот так», « а может лучше так» раскрепощали.

– Ольга, у Вас очень харáктерная внешность, что для актрисы на вес золота. Вы можете быть и Мерлин Монро, и Пеппи Длинныйчулок. С такой-то внешность Вас узнают на улицах?

– Да, последний раз узнали в банке. У меня попросили автограф, когда я передавала свои личные данные. Я, честно говоря, испугалась… Еще и подпись моя у них будет! Если серьезно, мне всегда приятно, когда узнают. Хотя бывает и неловко, ведь это случается в разных местах! В такой ситуации я думаю: «Черт, я же плохо выгляжу, что обо мне подумают?..». Я знаю, что у меня очень нетипичная внешность, я ее называю «на любителя». Самое главное привыкнуть к ней, не отрицать ее. Естественно я не рассчитываю на амплуа суперкрасоток. Я лучше буду, скажем так, «стремненькая», но яркая!

– Вам и роль суперкрасотки удастся.

– Я с удовольствием смотрю на себя в разных образах. Ведь в большинстве своем я работаю в Театре эстрады, здесь царит юмор. В театре я могу выглядеть смешно: плясать, бегать, беситься! А в кадре я серьезная, сдержанная, менее агрессивная. Мне это очень нравится!

- Это происходит само собой или же надо переломить себя, настроить?

– Когда как. Все зависит от моего настроения. Когда оно плохое, сложнее перестроиться на лайтовый спектакль. Также и на площадке. Я сейчас играю в сериале роль скупого на эмоции лейтенанта, мой персонаж никогда излишне не эмоционирует. И это очень разнится с моим темпераментом! Когда съемка останавливается, я начинаю шутить, непринужденно разговаривать с группой. Входя в кадр, приходится снова перестраиваться.

– Много ли внимания от молодых людей, как следствие такой публичности?

– Да, бывает, пишут. Мне приятно пообщаться, я всегда отвечу ВКонтакте. Но я очень избирательный человек.

– А что пишут? «Я Вас узнал, Вы играли в том фильме!»?

– Да, или «Вы такая яркая, такая красивая, харизматичная!..».

– Это же здорово!

– Это здорово, не спорю. Но когда ты выходишь из театра со служебного входа и к тебе подходят и настойчиво просят подвести до дома, бывает страшновато.

– Как Вас пригласили в фильм «О любви» на роль Ларисы?

– Как работалось со звездами?

– Когда я готовилась к съемкам, мне было интересно, как на меня будет реагировать Леша Чадов, Аня Чиповская. Но все было здорово, атмосфера на площадке чудная! Мы поддерживали друг друга, делились впечатлениями. По-семейному. Я всегда воспринимаю съемочную площадку как семью. Неважно актеры это или операторы с гримерами. Этому нас учил Юрий Николаевич Гальцев. Учил, что разногласий в семье быть не должно. Я всегда влюбляюсь в команду, с которой работаю!

– Что показалось трудным?

– Меня смутил китайский язык. В сценарии было написано: «говорит по-китайски». Что говорит, сколько говорит? Загадка. Оказалось, что в фильме у Ларисы есть довольно большой монолог на китайском.

– Можете вспомнить интересный случай со съемок?

– Однажды мы снимали постельную сцену со мной и Чадовым. Мне было интересно, как это будет, там же Леша Чадов. Я пришла на площадку. Смотрю, все есть – свет стоит, кровать… И вдруг Владимир Владимирович мне говорит: «Это будет шутка от Бортко! Вы с Лешей заходите, гаснет свет и мы слышим только вдохи-выдохи!». Это было очень смешно, мы еще симулировали спешное раздевание в темноте: «Ой, Александр Валентинович, зачем Вы трогаете меня, не надо!». Помню еще, мы снимали в -25, на набережной, было очень холодно. Я не забуду замершие усы Владимира Владимировича! Это были смешные и милые ледышки!

– Человеку со стороны думается, что съёмки кино – это некий бардак, хаос.

– Нет, это не так. На каждый съемочный день пишется план, где указывается место, время, заход/восход солнца, перерывы, погода, время отведенное на съёмку конкретных сцен (Актриса открывает на телефоне наглядный пример – вызывной. Так в индустрии кино называют план съемок. Десятки таблиц, цифры и профессиональные словечки. «Бардак!», – думаю я). Актерская профессия, – продолжает Ольга, – самая счастливая и несчастная одновременно. Потому что ничто не приносит большего удовольствия, и большего разочарования.

– Мечтаете о главных ролях в кино?

- А какой актер о них не мечтает? За этим и идут в профессию. Я не борюсь за главные роли, мне будет достаточно и роли второго плана, главное, чтобы она была интересная. Мне всегда нравилась больше Баба Яга, чем Снегурочка. Роль может быть и небольшая, но надо сделать ее интересно. В таком случае она уже не такая и маленькая!

– Есть разделение на актера кино и актера театра?

– Есть, я часто такое слышу от кастинг-директоров. Но я не могу выбрать что-то одно. Думаю, что для любого актера театр – это его отдушина.