Кто был на малой сцене театра «Мастерская», знает: первое, на что обращаешь внимание в холле, – пианино с рядами зеленых бутылок, советским телевизором и дедушкой Лениным, взгляд которого в течение дня варьируется от пустого до пронзительного – зависит от освещения. Пройти мимо трудно, поэтому по хэштегу театра в инстаграме то и дело находишь селфи с Владимиром Ильичом или грустного забулдыгу Есенина, или Веничку Ерофеева, по хитрому прищуру которого можно заподозрить, что тот задумал смешать свое добро в очередной «поцелуй тети Клавы». Спектакль «Москва-Петушки» уже давно переехал на большую сцену, а инсталляция осталась стоять на малой, на которой сейчас репетирует ее автор, актер Евгений Перевалов. Такой момент единения творения и творца не засвидетельствовать даже как-то преступно, поэтому…
– Так как мы сейчас находимся на малой сцене, расскажи про элемент твоей инсталляции для постановки «Москва-Петушки», который стоит в холле.
– Здание на тот момент еще не было отремонтировано, и у нас был очень мрачный коридор. А нужно было, чтобы гости, приходя в театр, сразу попадали в атмосферу спектакля. Поэтому мы экспериментировали: выключали свет, ставили свечи, напускали дым, включали потихоньку музыку. Потом нам сказали, что свечи нельзя и нужно сделать что-нибудь другое. Тогда я придумал дверь с фонарем, фортепиано, бутылки, лампочки, телевизор, по которому показывают XVII съезд ВКПб, – и все это зеленое. Потому что пьяное. Такая галлюцинация. «Москва-Петушки» планировался как спектакль черного цвета, а инсталляция как белая горячка зеленого цвета. (Смеется.)
– Сравнивая персонажей Венички и Льва Николаевича Мышкина ты говорил, что, по сути, это один и тот же персонаж, только Мышкин не пьет.
– Да нет, они разные, конечно. Например, если бы у Мышкина на столе лежало «Евангелие», то у Ерофеева – «Так говорил Заратустра». Ну, грубо говоря.
Читайте также
– Я знаю, что ты три года учился в Екатеринбурге. Почему уехал в Санкт-Петербург?
– В Екатеринбурге я учился на курсе Елены Алексеевны Казаковой вместе с Ведерниковым Лешей и Ильей Борисовым. У нас вроде стало получаться. Мы решили, что надо идти дальше, развиваться, и поехали в Питер. Приехали и остались. Вообще я мечтал стать клоуном, с 16 лет увлекался клоунадой и творческим театром «Лицедеи». Знал наизусть и даже мог показать несколько их номеров. Когда мы ехали в Петербург, то я был уверен, что поступлю к ним, подружусь с ними, смогу учиться у них. Мы приехали, но так получилось, что «Лицедеев» уже давно не было: Полунин уже долгое время не живет в Петербурге, уехал за границу. Ну, и мы поступили в театральное. Они не сразу на курс к Григорию Михайловичу, а я сразу. Они пришли позже. Потом приехал Вячеслав Иванович Полунин со своей труппой, и я поступил еще и к нему. Но часто ездить с ним не мог, потому что гастроли отнимают много времени, а в театральной академии не отпускают даже на два дня. На каникулах с ними так… Дружил. Потом, когда отучился, уехал на два года, а потом опять вернулся в «Мастерскую».
– Я видела афишу, где ты был клоуном.
– Чтобы продолжать быть клоуном, нужно посвящать этому все свое свободное время. Это не профессия, это стиль жизни. Недостаточно выйти на сцену и хорошо сыграть. Не живя этим, хорошо сыграть просто не получится. Если ты не пристаешь постоянно к людям, никого не смешишь и пропускаешь те детали, которые не может пропустить клоун, ты теряешь это. Нужно постоянно находиться в этом тренинге. А я не был готов посвятить себя клоунаде целиком, потому что на тот момент мне было интересно попробовать и это, и это… Я до сих пор пробую.
– В интервью, уже после окончания академии, ты говорил, что тебе еще рано в театр. А когда наступает момент, когда пора?
– Мне кажется, когда наступает такой момент, то нужно вообще уходить из профессии. По моему мнению, это постоянный поиск, жажда искания, желание пробовать что-то новое, знакомиться с новыми людьми, переезжать. Не сидеть спокойно на месте. Ну, можно, конечно, обрести семью и чувствовать себя комфортно в театре, но я, в силу своего характера, не такой человек. Мне станет скучно. Я начну приходить как на работу, а пока я сижу на половине стула, пока мне неудобно, мне хочется как-то жить и двигаться.
– Расскажи про московские спектакли, в которых ты принимаешь участие. «Мушкетеры. Сага. Часть первая» и «Юбилей ювелира».
– Мы познакомились с Константином Юрьевичем Богомоловым еще в театральной академии. Когда я заканчивал ее, он пригласил меня в постановку «Лир», а я не смог, потому что на тот момент занимался клоунадой. Потом он приглашал меня в «Гаргантюа и Пантагрюэль», но времени не было, мы выпускали «Братьев» с Женей Сафоновой. А в третий раз мне повезло: больше полугода мы занимались «мушкетерами». Это был колоссальный опыт. А с «Юбилеем ювелира» театр приезжал на гастроли в Петербург. Миша Рахлин, который играет роль врача, не смог приехать, а я тогда был в Питере и ввелся его подменить. Ну и нормально получилось, потом еще раз и еще, и вот теперь играю там.
– На репетициях «мушкетеров» все менялось до самого последнего дня. Это раздражало?
– Это не то что раздражало, трясло просто от злости! Я не мог успокоиться. В какой-то момент у меня уже началась паранойя. Мое обычное состояние – это когда мне то грустно, то весело. И это десять раз за день может поменяться. Тогда же у меня эта диаграмма дошла от эйфории до паранойи. Мне становилось страшно, казалось, что за мной следят. (Смеется.) Я понял, что переработал, поехал на море, две недели лежал там под пальмой. Приехал, думал, зарядился, но меня хватило на два дня, а потом началось... (Смеется.) Это, конечно, серьезно. Когда вот-вот уже премьера, а текст все еще меняется. В нем же реплики. А реплика – это фундамент. Ты не имеешь права не сказать ее или пропустить, или сделать перед ней паузу, если паузы там нет. Ты забиваешь эту реплику себе в костный мозг! (Смеется.) А когда к тебе приходят с текстом и ты видишь, что она изменена даже на одну строчку, то ты ломаешь этот фундамент и строишь его заново. И так каждый день. Это концентрирует.
– Сейчас, уже после премьеры, спектакль меняется?
– Он сделан основательно и сейчас даже почти не репетируется. Это изначально был поиск. Константин Юрьевич писал, исходя из наших характеров. Он предлагал нам текст, мы его ему зачитывали, он понимал, работает это или нет. Что-то добавлял, что-то убирал, и, в результате, общими усилиями получился спектакль. И, когда он получился, мы его больше не трогали.
– Перед интервью вы с Евгением Шумейко репетировали.
– Женя попал в аварию и сломал руку. Два дня назад я играл за него на гитаре в спектакле «Два вечера в веселом доме», а сейчас я с ним учу песни для «Бременских музыкантов», которых мы повезем на гастроли.
– Где ты учился играть на гитаре?
– Дома, я еще с 11 лет хотел стать рок-музыкантом.
– По-моему, ты ужасно относишься к музыкальным инструментам. Нашла видео, где ты разбиваешь фортепиано.
– Оно стояло там пять лет! Промокло, там даже клавиши не нажимались, кому оно нужно было? Это был уже не инструмент. Все равно его нужно было выбрасывать. Так почему не поджечь? Есть прекрасный фильм «Фандо и Лис» Алехандро Ходоровски, там мужчина на центральной площади играет на горящем рояле. Это красиво.
– У тебя в инстаграме фото, где ты с красными глазами стоишь в белом и фотографируешь себя в зеркало.
– Олеся Александрова сейчас снимает абсурдный короткометражный фильм, и у меня там роль Альтер Эго кролика. Вообще я никогда не делаю ни селфи, ни фотографии в зеркале, но тут не мог пройти мимо. Мне сказали, что это зеркало, в которое смотрелась сама Анна Ахматова. Я подумал: «Какой момент! Не могу не запечатлеть».
– Какое у этого кролика Альтер Эго?
– Мы пока склоняется в сторону циничного. (Смеется.)
– А какое Альтер-эго у тебя самого?
– (Смеется.) Потом по секрету скажу.
– Хорошо, тогда другой вопрос, но тоже с претензией на философский: что больше всего может разочаровать тебя в человеке?
– Ну, слушай, я как-то не переживаю по этому поводу. От каждого человека можно ожидать все что-угодно.
– Никому не доверяешь?
– Ну, у меня есть друзья…
– Друзьям доверяешь, значит?
– Доверяю, но не исключаю возможность, что когда-нибудь они… (Смеется.)
– Сейчас идут репетиции будущего спектакля по книге Дэниела Киза «Множественные умы Билли Миллигана». Расскажи о своей роли в нем.
– В моей роли мы совместили Дэнни и Дэвида. Одному из них 8, другому 14. Они похожи, поэтому мы слепили из них одного персонажа. Мальчик, который получает больше всех. В принципе, хороший ребенок. Но однажды, когда Билли Миллиган лежал в психиатрической больнице, Дэнни дали карандаш, бумагу, он нарисовал могильную плиту и написал на ней: «Не покойся с миром». Вроде и ангелочек, но вроде как и бесенок. (Смеется.) Это интересно играть.
– Как ты думаешь, это действительно случай множественной личности или он просто избегал уголовной ответственности за свои преступления?
– Я уверен, что он был множественной личностью.
– Ты говорил, что и в жизни ребенок. Как сохранить в себе это состояние?
– В любой момент, в любой ситуации я поддерживаю смех. Ну, например, вчера ко мне пришли друзья. А когда они уходили, их ботинки были подвешены за шнурки к потолку. Конечно, после этого они ушли радостные. Если после смерти мне придется сказать Богу за что-нибудь спасибо, я ему скажу – за смех. Это самое главное.
– Говоря о кино, в кого было бы интересно еще перевоплотиться?
– «Носферату», я бы хотел. Первый фильм вышел в 1922 году, второй в 1979, получается, прошло около 50 лет. Пора снимать третий!
– А хотелось бы срежиссировать еще какую-нибудь постановку?
– Григорий Михайлович в какой-то момент предлагал мне заняться тут Гоголем, «Мертвыми душами». Даже возникла идея, как это может выглядеть, но вот пока некогда. Мы не возвращались еще пока к этому вопросу. Но когда улажу все свои бесконечные дела, тогда и займусь.
– Хорошо, тогда пожелай что-нибудь подписчикам нашего Портала.
– Пусть этим летом все чуть-чуть сойдут с ума! (Смеется.)
Беседовала Катерина Воскресенская
Фото – Глеб Горелик
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
