Полукруг состаренных зеркал выступает порталами безумия и Петербурга. На полу – перевязанная стопка книг, песок и разбросанные камни, которые, обесценивая материальное, становятся неподъемным грузом. В театре «Мастерская» идут репетиции моноспектакля «Преступление и наказание. Девять дней Родиона Романовича Раскольникова», в перерывах между которыми режиссер Андрей Гаврюшкин и исполнитель роли Родиона Раскольникова Фёдор Климов рассказали о создании моноработы.
– Почему вы выбрали формат именно моноспектакля?
– Федор Климов: Хотели сделать более камерную историю. В игровом театре вся работа заключалась бы в отношениях между людьми, а в моноспектакле есть попытка анализа. Даже чисто технически текст Достоевского будет звучать иначе, потому что сейчас у нас есть возможность оставить все интересные авторские куски, которые всегда уходят, когда делается история двух людей. Хотя в игровом театре есть свои плюсы. Нам было безумно сложно решать сцены парных диалогов!
– Андрей Гаврюшкин: Мы пришли к образному решению героев, используем непрямые диалоги, чтобы у зрителя в голове возникал собственный образ. У каждого человека родится своя картинка и отношение к происходящему.
– Что на пути к реализации замысла было потеряно и, возможно, найдено взамен этому?
– А. Г.: Трудно сказать. Когда мы начинали, у нас не было пространства. Потом Эмиль Капелюш (Художник, – прим.) увидел кубик, на котором мы репетировали, и решил его использовать. Мне даже стало чуть-чуть обидно, почему я сам не подумал об этом.
Читайте также
– Ф. К.: Он был сделан для спектакля «Я не видел войны». На тот момент он был никому не нужен.
– А. Г.: И мы его взяли. Просто нам нужен был стол, он случайно появился. Это был поиск.
– Ф. К.: Мы до сих пор спорим, не хотим, чтобы эта история превратилась в фабульную, хотим сделать какой-то сюжет. Мне интересно, получится ли у нас это до конца. Будет очень обидно, пройдя большой период работы, по итогу получить пересказ романа. Пересказ романа никому не интересен.
– Насколько идея «сильной личности» применима к нашему времени?
– А. Г.: Раскольников – как раз не сильная личность. Он – сильный человек, но сейчас мы берем отрезок времени, когда он метающийся, ищущий, пытающийся найти свой путь. У нас идет момент исследования человека и причин, по которым он пошел этим путем. Достоевский же не осуждает Раскольникова и не оправдывает. Нет в романе того, что это убийца. Он – убийца, да, по факту, но встретилась бы ему другая компания, может быть, пошел бы убивать дальше...
– Ф. К.: Когда читаешь роман, полностью оправдываешь Раскольникова. Ставишь себя на его место и не знаешь, как бы поступил сам. В этом сила и красота этого романа.
– А. Г.: В зале каждый должен убить свою бабку, стать полноправным участником, искать свой путь.
– Ф. К.: Это глобальная история. Самый важный вопрос в том, что мы можем себе позволить. В романе есть шикарный текст: «Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее!» Достоевский описал путь зарождения к тому миру, в котором мы сейчас живем. Нами управляют люди, которые изначально, может быть, и закладывали благие начинания в свои идеи, но в принципе это люди, которые постоянно переступают через что-то.
– А. Г.: Ничего не меняется. Оправдывая свои поступки благими намерениями, по факту эти люди уже делают свою карьеру.
– Ф. К.: То, о чем писал Достоевский, отразилось в революции. О людях, которые позволили себе переступить. И что мы расхлебываем 70 лет.
– А. Г.: Ну, не все в советское время было плохо.
– Блокировав в себе чувства и страх осуждения, человек перестает быть человеком? Или это человек будущего?
– А. Г.: Это человек настоящего. К сожалению, это данность, которая существует. То, что Раскольникову плевать на общественное мнение, это да, но есть такое понятие, как копание в самом себе. Я надеюсь, каждый человек пытается осознать свои поступки.
– Ф. К.: Будем надеяться, что люди не придут к отрицанию своей совести.
– Как создавался костюм, он будет исторический?
– А. Г.: У нас нет привязки к конкретному времени. Просто потрепанное пальтишко, оно может быть и из того времени, и из этого. Это здесь и сейчас. Люди не меняются. У них были те же эмоции, они также любили, страдали, делали глупости. Ничего не изменилось.
– Ф. К.: Мне кажется, все эти временные грани не так важны. Не хотелось делать ни историческую историю, ни современную. Мы говорим о человеке, а не о времени.
– Я вижу в костюме яркую деталь, красный шарф. Он не обезличивает героя, он его выделяет, а вы хотите, чтобы каждый в этом зале почувствовал себя Раскольниковым, так зачем она?
– А. Г.: Иногда господин случай делает вещи непредсказуемыми. Он случайно у нас оказался. Мне очень нравится, что он красный даже по самой картинке. И это ни в коем случае не кровь!
– Не так банально. К слову о тривиальном, зрителям не ждать топора?
– А. Г.: Нет, сразу было решено, что топор на сцене появиться не должен.
– Тот факт, что ты на сцене один, предполагает исповедь. Что ты хочешь через себя выразить в Раскольникове?
– Ф. К.: Любой моноспектакль – это больше разговор на эту тему. Я никогда не хотел никого убить, не помню за собой таких мыслей. Единственное, могут быть какие-то эмоции, но я не относился к ним серьезно. Здесь мне больше интересна тема появления этого помысла. Мне кажется, Достоевский берет убийство, потому что это ярко. Но на самом деле какие-то такие шаги мы делаем каждый день. Ты себя спрашиваешь, готов ли переступить через это или тебе совесть не позволяет? И когда ты переступаешь, ты себя подводишь к чему-то такому… Для меня важна тема того, что я могу позволить себе в жизни.
– Каково было переходить от роли такого богобоязненного персонажа, как Алеша Карамазов к тому, кто не боится наказания, к убийце?
– А. Г.: Алеша Карамазов и Раскольников, по моим ощущениям, рядышком стоят.
– Ф. К.: У меня же был момент, когда Алеша был готов пойти на все, и для меня очень важно именно то, что он сознательно выбрал для себя другую дорогу. Мне кажется, это намного сильнее, чем, если человек сам по себе юродивый, такой блаженный. Каждый из нас в какой-то степени Алеша Карамазов. Все персонажи Достоевского похожи. Они все идейные и борются за разрешение важных личных вопросов. То, о чем Достоевский пишет в этих двух романах, касается вопросов веры, отношений с богом, отношений к людям. Этот автор из мелких историй делает грандиозные вещи, о которых интересно читать. У меня спрашивают, почему я согласился на эту роль, и я отвечаю, что не имел права не согласиться. Достоевский – мой любимый автор, и у меня есть уникальная возможность поговорить этот текст.
– В финале моноспектакля есть ли у Раскольникова перспектива перерождения?
– А. Г.: Я надеюсь, зритель проживет всю эту историю вместе с героем и на все вопросы ответит себе сам. Неважно, у кого какие проблемы, он должен уйти другим, измениться. Совершить поступок. Благой или нет, не знаю. Ответить на вопросы невозможно по факту.
– Ф. К.: Текст не позволяет.
– А. Г.: Достоевский не дает ответа по причине того, что любит этого героя. Он его не осуждает. Нет, там соплей можно было бы напустить. Есть момент, когда Раскольников приходит к Соне и они заплакали – понятно, что у них будет хеппи-энд и они будут жить счастливо, и Раскольников будет гениальным человеком возродившемся. Это есть, но это сопли. Мы решили их избежать. У нас есть кусок, но он максимально сжат.
– Тяжело находиться на сцене одному полтора часа?
– Ф. К.: На самом деле у меня пока не получается.
– А. Г.: У нас не было больших нескольких прогонов, чтобы сложились все пазлы. Пока мы делаем остановки, музыки еще нет, не доделана атмосфера и поэтому Федька автоматически отвлекается на какие-то вещи.
– Ф. К.: У меня точно никогда не было такого опыта. В Карамазовых я работаю вторым номером, не тащу на себе историю. А здесь я один.
Я ни разу не выпускал спектакль с такой ответственностью. Поэтому и психую, и режиссеру мозг выношу, и говорю, что я не пойду… Просто из-за уровня ответственности. Из-за того, что понимаю, что я, по сути, голый.
– А. Г.: Федь, ты сейчас упакован по самое не хочу.
– Ф. К.: Да, есть много хорошей защиты с помощью света и декораций. Спасибо всем, кто вложил в эту работу много времени, это Григорий Козлов, Эмиль Капелюш, Макс Студеновский. Чтобы у меня была возможность опоры.
– Теория обыкновенных и необыкновенных. Часто слышу мнение о том, что талант это неподъемный груз, и, неся его, сложно взвалить на себя еще и мораль. В этом есть хотя бы доля правды?
– А. Г.: Все зависит от человека, от его отношения к работе и к жизни. Может быть, это и правда для какого-то актера. Другой даже не поймет, о чем сейчас речь. Это вопрос больше восприятия. Как ты относишься к своей профессии.
– Ф. К.: Допустим, когда я прихожу в театр и смотрю на игру актеров, мне более импонируют люди, которые более близки мне по духу. Вижу, что актер круто работает технически.
– А. Г.: И ты веришь в то, как он работает.
– Ф. К.: Да. Если в нем есть, банальное слово, свет...
– А. Г.: Харизма.
– Ф. К.: Их лучше не произносить. Я люблю роль Алеши Карамазова и, надеюсь, буду любить роль Раскольникова за то, что в них реально можно что-то заложить. И есть будто бы маленькая возможность изменить что-то.
– А. Г.: У нас есть актер Перевалов. Я не понимаю, что с ним происходит, как он думает, какие мысли? Он там что-то себе в голове нарисовал, настолько в своем каком-то мире существует, я не знаю… Мы обожаем его.
– Расскажите о музыке, с которой вы работаете в моноспектакле.
– А. Г.: Получилась нейтральная музыка, она не подтверждает настроение и не опровергает. Если мне грустно, она кажется мне грустной, если весело, эта музыка для меня веселая. Получилось ощущение Петербурга.
– Ф. К.: У нас это называется «тема города».
– А. Г.: Темы Раскольникова. Его история, сомнения, болезнь, радость, тоска. После убийства он выходит, смотрит на Неву, на купола соборов – а он ведь больше никогда туда не вернется. Это тоска по тому миру, который был. Он перешел границу, и для него этот город теперь чужой, но воспоминания о нем…
– Ф. К.: На самом деле забавно, что мы так красиво говорим, а по факту непонятно, что получится.
– Есть ли идея, за которую стоит убить?
– А. Г.: Да… Нет! Убить – нет. Умереть – да. Как у Достоевского: «Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребенка».
Фото – Августа Левина
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
