Для одних музыка – это случайный набор звуков, а для тех, кто безумно влюблён в неё – дело всей жизни. Алексей Пак, звукоинженер группы «Северный Флот», рассказал, что объединяет музыку с медициной, и как абсолютно разные профессии помогают ему заниматься любимым делом.
– На сегодняшний день ты работаешь только звукорежиссёром?
– Ну, в общем и целом, да. Это как бы основная профессия, можно сказать.
– Как ты попал в «Северный Флот»?
– Ну, как и всё у нас происходит, по знакомству. Сразу оговорюсь: не то, чтобы правильно, но корректнее говорить звукоинженер всё-таки. Звукорежиссёр – термин, относящийся больше к кино. В музыкальной индустрии есть понятие «FOH-инженер» (Front of House Engineer – прим. ред.). Это человек, который непосредственно стоит за пультом, и всё, что касается звука в зале – всё в его ведении и власти.
Есть один очень хороший звукоинженер, Евгений Трофимов («Jack Benzin» его называют), он работает с группой Reds'Cool. Как-то он мне позвонил и сказал, что нужно выручить одну группу, у них нет звукоинженера. Тогда планировался концерт у «Северного Флота» на стадионе «Зенит-Арена». Недолго думая я дал своё добро потому, что это была просто очередная работа по приглашению. Группы часто нуждаются в звукоинженерах, или клубы организуют какие-либо проекты, где ты приезжаешь работать. Руки пожали друг другу, расплатились — разошлись. В тот день я приехал, отработал, а после Яков Цветкунов (гитарист «Северного Флота» – прим. ред.) сказал, что мы подумаем, если будет интересно дальше сотрудничать, то созвонимся и пообщаемся. Собственно, созвонились, пообщались. После этого я уже отправился с группой «СФ» в первый тур по России.
– Как начинают свой день звукоинженеры?
– Зачастую к 12 часам мы приезжаем на площадку, до этого обычно завтрак и свободное время, во всяком случае, как это у меня происходит. Где-то в течение часа я отстраиваю общий звук в зале, проверяю колонки в общем и целом, как они звучат. Приезжаем: я, наш техник группы Гриша Иваненко и Поручик (Александр Щиголев, ударник группы «СФ» – прим. ред.). Гриша монтирует сцену, Поручик тем временем ставит барабаны, я настраиваю зал. Во всей работе, пожалуй, это самый ключевой и фундаментально важный этап, в котором ты находишь общий язык с этим местом, с этими колонками. Конечный результат, который будет потом в зале, это не совсем просто какие-то технические моменты, это что-то из области эзотерики и квантовой физики на самом деле. То есть ты должен правильно всё настроить, вот эту атмосферу, которая здесь будет происходить.
– Есть ли какие-то суеверия или приметы в музыкальной среде?
– Есть одно золотое правило, которое, почему оно так работает, я не знаю, но работает железобетонно: если саундчек прошёл классно, то 9 из 10, что концерт пройдет беспонтово. Фактически в том же соотношении, если после саундчека ты стоишь вот так держишься за голову и думаешь: «Всё, фиаско, это провал», то ты то ли собираешься как-то, то ли настраиваешься. Потом приходят люди, ты пропитываешься этой атмосферой, музыканты настраиваются, начинает играть группа и ты понимаешь: «А всё классно!». Дальше делаешь какие-то коррективы, и на второй песне всё звучит шикарно, все довольны.
– Что подтолкнуло на выбор этой профессии?
– Всё очень банально на самом деле. В 17 лет, как и многие в этом возрасте, заболели музыкой, рок-музыкой в частности, научились играть на гитаре, захотели стать рок-звездой. Ну, и как многие, я видел себя на сцене, на стадионе перед многотысячной толпой, но осознавая простую вещь, что как-то в этом направлении надо двигаться, нужно учиться записывать музыку. Постепенно начал её дома просто записывать и какими-то путями пытаться понять: Что? Где? Откуда? Почему? И к моменту, когда я заканчивал школу, соответственно встал вопрос: а чем мне заниматься по жизни? Родители, разумеется, мои увлечения не очень разделяли со мной. Мама с папой хотели, чтоб я пошёл в медицинский. Они этого очень хотели почему-то, но я упорно, упорно в итоге выбрал самое близкое, что было к музыке – вот звукорежиссура.
– Ты уже упомянул про выбор родителей, это они настояли, чтобы второе образование было всё-таки медицинским?
– Ну тут уже родители на это никак не повлияли. После того, как я окончил Университет кино и телевидения, был очень интересный год в моей жизни. Я просто болтался в пространстве и ничего не делал. Работал в клубах, прокатах, или сотрудничал с какими-то разовыми проектами и абсолютно не понимал, чем заниматься по жизни. Тут приехал дядя, а он у меня живет в Соединенных Штатах в Чикаго и занимается восточной медициной. У него там своя клиника, сейчас. Наверное, уже сеть клиник. И он как-то так заикнулся… а я всю жизнь мечтал стать рок-звездой и уехать в Штаты, это мечта каждого, так сказать, музыканта. https://tsclinic.ru/services/proktologiya
Соответственно, он говорит, что мол, ну давай закончи какой-нибудь колледж там или медицинское учреждение, необязательно институт, 8 лет на это гробить, что-нибудь простое и приезжай. Будешь заниматься со мной семейным бизнесом. Я подумал: «А почему бы и нет?» Не совсем серьёзно, наверное, я тогда отнесся к разговорам дяди, но обучение было бесплатное, и выбрал училище при первом меде И. П. Павлова.
– После звукорежиссуры тяжело ли было учиться на медицинском, это такие полярные профессии?
– Помню, что пришел вроде бы с не особо серьезным настроением, однако поступил и благополучно отучился, просто с огромным удовольствием, потому что втянулся. Там наступило самое интересное вообще, что могло произойти в принципе. В сопоставлении… ты говоришь: «Такие разные и полярные профессии». Тем не менее, постигая вот физиологию, анатомию и всё как работает в человеке в общем и целом, стал находить очень много аналогий в музыке и пришёл к тому, что в принципе мы рассматриваем одно и тоже просто с разных сторон.
На звукорежиссуре мы изучали какие-то волновые процессы, как они происходят во Вселенной, и как ими управлять, а здесь мы изучаем эти процессы в теле. И законы, по которым всё работает, они абсолютно одинаковые. Формула одна и та же. Как возникает движение, как происходит жизнь, всё это и стало очень интересно. Даже не к самой медицине это скорее относится. Оканчивая институт, я понимал, что не буду по этой профессии работать, медиком быть не хотел. Воспринимаю этот опыт как некую информационную базу, очень полезную для понимания каких-то вещей, которых ты не поймешь, изучая только одну профессию… это было круто.
– Яркий случай из медицинской практики помнишь?
– Наверное, когда в первый раз пытался сделать внутривенную инъекцию. Так получилось, что после института я был самый старший, ну и типа самый смелый, самый умный. На практике мы всей гурьбой пошли в палату, там лежат бабушки, и с нами процедурная медсестра, дама уже матерая, ничего не боится. Ты идёшь с этим лоточком, у тебя там шприц, всё как надо: ватки, спиртик. И вот я иду такой смелый, смелый, вообще уверенный, что я сейчас всё сделаю. Подхожу к бабушке, затягиваю ей жгут, говорю ей: «Поработайте кулачком», у неё вздуваются вены, беру этот шприц, и поднося иглу понимаю, что у меня руки начинают вот так вот трястись просто, я тупо не могу попасть ей в вену. Ну, всё прошло благополучно, всё получилось, но было страшно.
Ну, ещё, конечно, незабываемый опыт – это попасть в морг. Мы попали прямо на вскрытие, это было нечто…
– Учёба в медицинском как-то повлияла на твоё мировоззрение?
– Думаю, что не обошлось без этого, конечно. Мировоззрение поменялось кардинально. Я всегда старался на всех интересных и сложных операциях участвовать. Знаешь, говорят, что врачи – циничные люди, они не циничные, просто они достаточно… спокойные что ли. Как каждый человек относится к своей профессии, так и они относятся к своей. Присутствует и юмор и всё на свете там. Однажды шла операция, два хирурга стояли, что-то обсуждали и тут заиграла какая-то песня по радио, хирург всё бросил говорит: «Слушай, сделай погромче, вот это вот песня классная, давай послушаем». «Ну, да, давай послушаем».
Ну, это абсолютно нормально, люди работают, они профессионалы, они классно всё делали, пациент выжил, всё было супер.
– Ты уже упомянул, что мог уехать давно в Штаты, а почему не уехал то? С этой целью же ты оканчивал медицинский, как я понимаю?
– Более того, у меня была возможность туда уехать, я там уже был, я стоял и просто мог не садиться в самолёт обратно, но… Наверное, если можно быть откровенным, я побоялся. Я побоялся оставить то, что было у меня здесь. Побоялся выйти из зоны комфорта, чего не стоит бояться никогда, надо смело выходить. Побоялся, потому что здесь было всё как бы уже сложено, накатано, не нужно было особо, скажем так, напрягаться, что-то изобретать, проявлять какое-то своё «Хочу» – здесь всё было.
– А чего тебе не хватает здесь, почему ты рассматриваешь жизнь в другой стране?
– Слушай, вообще классный вопрос! Есть такая вещь, как знаешь, зов сердца. Вот меня почему-то всю жизнь тянет куда-то туда. Я не знаю, вполне возможно, что вся эта детская мечта, все мои стремления основываются на этой вот юношеской неудовлетворённой мечте. Вполне возможно, что, попав туда однажды и насытившись всем этим, захочется вернуться. Иногда нужно покататься по всему миру, чтобы понять, что твой дом на самом деле здесь. В любом случае это опыт, и в любом случае человек, когда уезжает, возвращается другим. Плюс я люблю изучать иностранные языки, они мне очень легко даются. Когда работал с балетной труппой, мы исколесили полпланеты, это точно, поэтому сразу была возможность вести общение с носителем того или иного языка. Мне нравится, это как-то зажигает меня, разжигает движение, круто!
– Не боишься ли ты того, что в другой стране твоего музыкального опыта будет недостаточно?
– На данный момент, если я туда поеду, то уже не как музыкант, а как звукоинженер всё-таки. Здесь, во всяком случае, у меня есть какая-то уверенность, что я могу начать с какой-то ступени, чтобы двигаться дальше. То есть на данный момент моего опыта и моих способностей хватит, чтобы там продолжить уже с определённого уровня. Я знаю, что делаю, и более того, скажу тебе, это к вопросу о Штатах: то, что делаю со звуком, все важные фишки, которые дают мне очень большое преимущество, чтобы сделать классный звук, подчерпнул у западных звукоинженеров, в частности инженеры таких групп как Megadeth, Whitesnake и Black Star Riders.
В Петербурге я много сотрудничаю с иностранцами. С господином Линдеманном, например, мы знакомы лично. И каждый раз, когда кто-то приезжает из зарубежных исполнителей, у меня как будто включается КПД на все двести процентов. Меня начинает так переть.
– Чувствуешь ли ты здесь свой профессиональный «потолок»?
– Всегда есть, куда расти. Есть ещё в нашей стране такой великолепный город как Москва и там, конечно, уровень повыше, чем в Петербурге, можно ещё существенно шагнуть.
– Давай сейчас перенесёмся в твой, наверное, 2006-ой. Тогда ты состоял в группе «Время Оно», где был ударником. Что стало с группой теперь?
– Ничего себе, ты крутая! Правильно – «Время О́но», хотя нас всегда объявляли «Время онО», на что наш вокалист с невозмутимым лицом говорил: «Время О́но». Группа развалилась, а история была следующей: когда мы с моим коллегой Данилой Большаковым начали играть в этой группе, вернее стали работать с ними сначала как звукорежиссёры, у них не было клавишника и барабанщика. Они искали этих людей и никак не могли найти. В итоге мы психанули, и Даня встал за клавиши, а я на одной из репетиций подошёл к барабанщику и такой: «Чувак, ты нихрена не умеешь, иди отсюда», и сам сел за ударные, но как бы с этого момента я в группе был за ударника. Вначале мы не дотягивали до ребят, потому что очень плохо играли, в какой-то момент мы поднялись где-то до их уровня, и это был пик нашей популярности и движухи. Мы друг друга очень хорошо чувствовали и понимали, было всё классно, а после, когда мы их очень сильно переросли, нам с Данилой стало скучно с этими людьми – уровень качественного исполнения, а это немаловажно, он не вырос вообще.
– Хорошо, группа распалась, а почему ты не собрал свою группу, не продолжил развиваться как музыкант?
– Хороший вопрос… Ну, скажем так, немножко потерял свой фарватер, в виду не самых, наверное, благородных причин. Где-то поленился, поэтому в общем и целом – не срослось.
– Ты мечтал стать музыкантом, но просто пленился?
– Не то, чтобы пленился, неправильно говорю, не поленился. Скажем так, я сильно отвлёкся от этой цели, занимаясь вот всем остальным. Изначально имея желание играть и петь, начал заниматься звукорежиссурой и настолько в это всё втянулся, что, может быть, отдал этому больший приоритет. Потом, когда поступил в медицинский, это как-то ещё сильно изменило мировоззрение, и, возможно, перестало иметь какое-то значение. На момент я подумал, что ну, уже поздно, хотя, как говорится, никогда не поздно.
– Хорошо, ты жалеешь, что не стал рок-музыкантом?
– Скажем так, до недавнего времени я жалел, да. Я держал в себе вот эту мечту, а буквально недавно как-то, наверное, её отпустил.
– Тяжело?
– Отпустил? Да нет. Почему-то всё, что я делал ради своей мечты, я ничего не сделал для себя, но сделал очень много для других. Вполне возможно, стань я рок-музыкантом, в классическом его понимании «Живи быстро, умри молодым» – один из неформальных лозунгов рок-культуры, то моя судьба сложилась бы явно по-другому.
– Готовясь к нашему интервью, я случайно нашла биографию Германа Гермгольца. Он, конечно, не звукоинженер, а ученый-физик, но у него, как и у тебя, произошёл синтез разных профессий. За его плечами имеется медицинское образование, которое сыграло роль при разработке чертежей первого в мире синтезатора. А в чём выразилось у тебя слияние медицины и музыки?
– Думаю, что главное объединение в том, что через медицину я познал звук. Вообще, что такое звук? По сути, просто субъективные ощущения, которые в итоге оказываются у нас в голове. Но с того момента, как он попадает в ухо, звук проходит ещё очень существенный путь преобразования. Одной физикой это не объяснить, поэтому здесь знания медицины дают полное представление того, как звук попадает в барабанную перепонку, по всем этим органам и нейронным связям, образует те или иные ощущения, в том числе и психоэмоциональные. В своей работе, например, я часто учитываю психофизику слуха, его свойства, в момент отстройки колонок в зале.
– Алексей, всё-таки что лучше: аналоговое звучание или цифровое?
– По сути, цифровой звук – это тот же аналог, который подвергся дискретизации, то есть был сначала оцифрован и закодирован. Учитывая некоторые наши физиологические особенности, звук должен быть аналоговым. Конечно, некоторые скажут, что ухо там что-то не воспринимает выше каких-то частот, не будем вдаваться сейчас в подробности. Те технические средства, которые нам предлагают современные технологии, этого более чем достаточно, я тебе точно скажу. Помимо слуха и физики есть ещё нечто, о чём никто не говорит. К этому относятся процессы на квантовом уровне. О них никто не говорит, но они существуют, и звук должен быть аналоговым. Я могу сказать, что идеальное сочетание – это аналоговый звук с цифровым управлением, потому что цифра не имеет ограничений в технических возможностях. Но с точки зрения того, что нам нужно, за что мы любили рок 80-х годов – это аналог.
– То есть цифру нужно использовать в качестве инструментария, с опорой на базу аналога?
– Да, и более того, я тебе скажу, что в итоге всё придёт обратно к аналоговому звучанию.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
