Дмитрий Быков представил в Петербурге свой новый роман «Июнь», походя обругал «iPhuck 10» Пелевина, дал ключ к «Войне и миру», объяснил, почему писателю необходимо разбираться в музыке и как улучшить рэп-баттлы. Мы выбрали самое интересное из разговора: про петербургский снобизм, логику литературных критиков, синтез прозы и поэзии и любимый роман Быкова из написанных им же.
Про петербургский снобизм: Пока книга не представлена в Петербурге, она, можно считать, не существует. мы все понимаем культурную ауру вашего города, города, который так нетерпимо относится ко всем остальным, хотя сам уже давно не демонстрирует никаких культурных открытий. Ну, мне, с моей репутацией московского хама, терять уже нечего. Я как раз сегодня читаю лекцию про роман Андрея Белого Петербург. Не будем забывать, что лучший роман о Петербурге написал москвич.
Про новый роман и благожелательных критиков: Вышло так, что этой моей книжке более или менее повезло с критическим мнением. Она была встречена добрыми словами от людей, которые вообще редко говорят добрые слова, а вот чтоб о мне - не говорят их совсем, потому что со мной как бы можно по-всякому. Так что я привычен к совершенно другому тону, а тут его стали хвалить, и я понял, что это примерно как экономика: кризис происходит не тогда, когда есть для него объективные предпосылки, а когда всем надоело. Так и здесь: видимо, в какой-то момент меня надоело ругать, и эту книжку стали хвалить. Это никак не зависит от ее объективных достоинств. Она, наверное, сама простая из всего, что я написал. Раньше я писал такие сложные более-менее сочинения, как их называют еще, «барочно-развесистые». Против этого я ничего не имею, это хорошее определение. Но всякое барокко когда-то заканчивается, и наступает эпоха сентиментализм. Эта книга такая, сентиментальная. Она, в общем, написана про сейчас. Я не скрываю, что там есть прямые аналогии. Я очень надеюсь, что вы ее купите. Каждая такая покупка, как мы знаем, улучшает вашу карму и повышает мое благосостояние.
Про загадки и интриги в романе «Июнь»: Никаких прямых загадок там нет. Здесь не Москва, и я могу прямо сказать, что никакой загадки в третьей части нет. Там есть широкое семантическое поле, которое в заклинаниях Растышевского так или иначе выражено. Это несколько привет Даниилу Андрееву, такие слова как «трубр» или «шустр». Понятно совершенно, что это чистая фоносемантика и никакой сознательной мысли там нет. Это просто ощущение грубого, страшного вторжения — вот и все.
Про новый роман Пелевина: Данный автор, безусловно, великий писатель. Данная книга вызывает чувство глубокой неловкости. Но это нормально, не могут же все его любить. Тут тоже как с экономикой: прошло время, когда все ругали Пелевина, и все стали книгу эту дружно хвалить. В ней нет никакой разницы с предыдущими пятью. Она написана суконным языком, на мой взгляд, очень скучна, отличается полным отсутствием живых героев и яркого действия, а я человек старомодный и без этого читать книгу не могу. Поэтому я в последнее время все больше читаю письма и дневники. Там есть и страсть, и люди, и сюжеты. Хотя вот Букшу я читаю с интересом. У Букши каждый следующий роман не похож на предыдущий. Это тоже ваше, видите, как я стараюсь подольститься? В Москве правда сейчас нет писателя, от кого бы я что-то ждал. А в Питере сразу двое. Вот, например, Александр Пелевин написал очень интересный роман «Калинова яма». Интересный роман, я его прочел почти не отрываясь. Там много избыточного, но это настоящий роман, это хорошая фантастика, крепкая.
Про любимый роман из написанных собой: Единственная книга моя, с который может читатель взаимодействовать, это роман «Квартал», который я, честно говоря, люблю больше всего написанного, который и издается больше всего и приносит мне максимальные дивиденды, потому что искренний и честный читатель покупает три экземпляра, как ему и сказано. Это единственная книга, которая может и ваше состояние улучшить, потому что тот, кто пройдет «Квартал», выполнив все его упражнения, получит деньги. А если он не получит деньги по итогам этих упражнений, значит, он их делал неправильно. И там написано, в чем заключаются наиболее распространенные ошибки. Поэтому приобретением книги «Квартал» вы можете исправить не только мое, но и свое материальное положение. И вообще я «Квартал» больше всего люблю, потому что это самая честная моя книга. Вот вся правда про меня написана в квартале. А в «Июне» — нет. «Июнь» — самая лживая моя книга.
Про «неоконсервативный проект», модернизм и революцию: Видите ли, какая штука, никакого «неоконсерватизма» не бывает. Кстати говоря, многие люди, и именно здесь, именно в этом городе, совершали такую ошибку. Именно в Ленинграде, в Петербурге, в Петрограде, как он тогда назывался, зародилось так называемое скифство. Мне недавно приходилось просто об этом писать. Там как вышло: Блок, когда писал «Скифов», он пошел как бы против своего же «Поля Куликова», написанного ровно за десять лет до этого. Вот «Поле Куликово» — это модернизм, а «Скифы» —это неоконсерватизм. Это попытка в дебрях варварства, в его глубинах найти что-то новое. Там ничего нового нет. И отсюда тяжелые, фальшивые ноты, которые он (Блок) в этом стихотворении берет. «Ломать коням тяжелые крестцы». Зачем их ломать? Конь со сломанным крестцом далеко не ускачет. «И усмирять рабынь строптивых». Рабыня, она усмирена по определению. Ты над ней имеешь все права. Ее усмирять не интересно. Варварство — это очень скучная материя. Другое дело, что модернизм петербургский погиб с этой империей, тут ничего не поделаешь. Это была такая теплица, очень узкая и тесная, очень поэтому жаркая, потом пальма просто взломала эту теплицу и все. И из нее вылетел дух свободы, дух модерна. И в результате начался культ нового варварства. Весь этот неоконсерватизм, все эти неоконы — это люди с интеллектом максимум как у Трампа. Они хороши в качестве девелоперов, но в качестве водителей народов они никуда не годятся. Они начинают упирать на какие-то вещи, которые всегда ведут большой кровью. Например, на сепаратизм. Им кажется, что в большой крови есть какой-то источник вдохновения. Это никогда так не бывает! Я вам больше скажу: модерн — это вообще такая вещь, которая во время революции гибнет первой. Во время каждой революции первым умирает то, ради чего она делалась. Это закон жизни. Значит ли это, что революции быть не должно? Нет, наверное, не значит.
Как менялось понятие «писатель» на протяжении всего существования русской литературы: Роль писателя не претерпела никаких изменений, потому что среда не претерпевала никаких трансформаций радикальных. Она претерпевала некоторые трансформации в 20—30-е годы, когда статус писателя определенным образом изменился. Вот я давеча писал статью про Тынянова для «Дилетанта». Роман «Пушкин» получился у него не очень удачным, не потому, что Тынянов в это время болел, а потому что, в отличие от «Смерти Вазира Мухтара», он не мог в романе решать личные задачи. Он решал задачи служебные: он писал жизнеописание. Почему он обратился к этой теме — понятно. Потому что к образу Пушкина в начале 30-х годов обращаются все литераторы, пытаясь оправдать свое сотрудничество с режимом. Как же, ну вот Пушкин, 8 сентября 1826 года имеет встречу с Николаем, после чего Николай говорит: «это мой Пушкин». Был у Пушкина выбор, были варианты? Что он должен был сделать? Устроить такой рэп-баттл, да? Сказать: «ты вообще повесил моих друзей, пошел ты к черту?» Это невозможно! Он купил себе десять лет жизни, заплатил за это такими стихотворениями как «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». И погиб через десять лет именно потому, что тогда сказал «да». Это очевидно. И вот Тынянов в это время оправдывает себя его «да». Или, скажем, Пастернак пишет тогда же стихотворение «А сила прежняя в соблазне // В надежде славы и добра // Глядеть на вещи без боязни». И вот удивительное дело: в романе Тынянова нет Пушкина. Он пытается, как Булгаков в «последних днях», представить апофатически, как бы заполняет гипсом пустоты. Там показано все, что не Пушкин: среда вокруг него, показан Лицей, показаны друзья. А Пушкина нет, потому что Тынянов не решается говорить от его лица. Это отражение ситуации 30-х годов, когда поэт, конечно, перестал быть священной фигурой, а стал служебной фигурой. Перемена статуса была. Но надо вам сказать, что как риф сквозь асфальт, поэт пророс через это время — и уже в 40-е годы поэзия снова сакральное явление! Дед мой мне рассказывал, что на фронте скуривали все, кроме газеты, где печатали Теркина. Когда тебя не скуривают — это серьезный критерий. И когда тебя хранят в планшете, как хранили Симонова. То есть поэзия очень быстро отвоевывает позиции: ты сначала колесико и винтик, а проходит десять лет — и ты уже национальный гений, национальный голос. И твой стих звучит «как колокол на башне вечевой // Во дни торжеств и бед народных». Так что ничего с нашим статусом не будет.
Про музыку и литературу: Идея структурного синтеза искусств мне мучительно близка, потому что на ней построено в XX веке все интересное. Как говорит жена моя Ирка Лукьянова, которую вечно ругают за то, что она каждым новым текстом попадает между жанрами: все интересное в жанровом отношении было написано к XVIII веку, все интересное сегодня существует только на стыке. Это так. Чего я с таким остервенением об этом говорю? Потому что я готовился к лекции, которая у меня будет через час, про Андрея Белого. И все говорят, что «Петербург» читать невозможно. «Петербург» читать отлично! Вот Маршак пишет, что Андрей Белый сделал свою прозу музыкальной и читать ее так же утомительно, как ходить по шпалам. Нет, не утомительно — потому что ритмизованный роман, прозопоэтический синтез есть будущее литературы. И Габриэль Гарсиа Маркес нам это доказал в «Осени патриарха». И Белый нам это доказал. Говорят, «Москву» читать невозможно. Да, «Москва» — сложный роман, но там есть сцены, которые по изобразительной своей мощи гораздо выше, чем все, что существовало тогда. Лучший современный филолог, живущий, к сожалению, в Петербурге, а не в Москве, поэтому мы редко видимся, Игорь Сухих, совершенно правильно об этом пишет. Да, «Доктор Живаго», но это не плохой роман, а другой роман, роман, который построен на синтезе театра, музыки, поэзии и который при этом все-таки проза. И, кстати говоря, у Белого ведь совершенно та же история. Поэтому я продолжаю верить в музыкальный смысл литературы. Нормальные рецепты построения литературы все в музыке уже содержатся. Например, сонатное построение, когда одна тема разговаривает с другой. Это лучший способ писать детективы, например, и вообще лучший способ писать роман, потому что это позволяет делать всякие ретардации по ходу сюжета, отступления, играть с темпами. Потому что прав Беренштейн: в прозе-то ритм важнее, чем в поэзии. Правильный ритм построить невозможно без музыки. Напугать, например, невозможно без знания правильного ритма. Фуговое построение имеет вообще бесконечные перспективы, потому что все мы знаем, что «Война и мир» — это фуга. Но мы не всегда знаем тему этой фуги — вот в чем вопрос. Я, кстати, могу вам ее сказать: мы все знаем, что сцена перед смертью Пети Ростова, когда он слышит музыку — это описание фуги. И то, что слышит князь Андрей, помните, замок из иголочек, «ти-ти-ти-ти» — это тоже фуга. А что за тема? У фуги всегда есть тема. Это тема смерти, как это ни печально. Вся «Война и мир» — это фуга, написанная на рассказ «Три смерти», написанного перед этим за четыре года. Вот это надо понимать: без музыкальной терминологии вы это никак не опишете. Поэтому, к сожалению, знание музыки для писателя необходимо.
Про рэп-баттлы: Рэп-баттлы — это такая форма существования поэзии. Поэзия, как мы знаем из Омара Хайяма, подобно воде дорогу себе пробивает везде. Она может пробиться туда. А раньше ее формой существования был слэм. В начале 20-х ее формой существования была реклама. Как пишет Тынянов, когда-то ее формой существования был альбомный мадригал. Где форма легитимна, там она и существует. Есть политическая поэзия, там она тоже может быть. Это прекрасно делает Емелин, интересно делает Орлуша, делаю я иногда. Но это совершенно не мешает рэп-баттлам быть легитимной формой существования поэзии. Только я бы предпочел, чтобы повествование шло не по линии взаимных оскорблений, а по линии такого соревнования труверов. Например, воспевание прекрасной дамы. Это интересно: кто ее извилистее воспоет. Но, раз сегодня в воздухе носится раздражение, давайте послушаем, как они друг друга обзывают говном. В этом тоже есть свое очарование. Сам бы я не мог участвовать в рэп-баттле, потому что у меня совершенно иной жанр. Но я показал, как это делается: у меня была лекция про рэп, и я показал, как это делается. Прочел такое рэпастенькое стихотвореньице, две девочки у меня были на подпевочках, а я читал это. Притом я специально надел удивительную штуку с капюшоном, купленную в магазине на Мексиканской границе. И когда я в ней вышел, мои студенты издали такое «вау»! Прикольно же увидеть своего проффа в таком идиотском прикиде. Это было весело, мне понравилось.
Узнайте больше о новом романе Быкова.
Фотографии Алисы Косенковой
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
