Интервью-квест – это когда ты, минуя лабиринты гримерок и коридоров, буфет, костюмерную и малую сцену, находишь напротив гардеробной Андрея Горбатого, чтобы обрушить на него гору вопросов. «Иван и Черт» дебютная режиссерская работа Андрея, премьера которой состоялась ровно год назад, 26 августа 2015 года. О Достоевском без достоевщины, современной драматургии и лакействе души читайте в интервью нашему Порталу.
– Константин Богомолов считает, что режиссер – это в первую очередь характер. Расскажи о своем.
– У меня дотошный характер. (Смеется.) Мне кажется, я человек веселый, мне нравится придумывать, сочинять, шутить. Люблю, чтобы шутки были не по поводу, но смешные. С другой стороны, стараюсь от чего-то отказываться... Мне трудно говорить о себе, этот вопрос лучше задать людям, с которыми я общаюсь.
– В спектакле «Братья Карамазовы» ты играешь Смердякова. Персонаж тихий, но значимый. Как ты можешь описать его?
– Это человек колоссального аналитического ума. Обижен на отца за то, что он его не принимает, и на братьев за то, что они не считают его за брата. В Ивана Карамазова он, можно сказать, влюбляется, когда видит, что тот ему как-то потворствует и благоволит. Смердяков желает отцу смерти, убивает его, но в его жизни от этого ничего не меняется. Он надеется, что совершив поступок, доказав миру, что он сверхчеловек, изменит свою жизнь. Но этого не происходит. Спорный вопрос, но я считаю, что после этого Смердяков совершает свой последний ход: делает так, чтобы убийцей считали Митю, сводит Ивана с ума и вешается, лишая его всех аргументов на суде. Это шахматная партия, где он переворачивает доску.
Читайте также
– Давай поговорим о фрагменте романа «Братья Карамазовы», на который ты поставил спектакль «Иван и Черт». Было изначально задумано, что эта история выйдет за скобки постановки на большой сцене?
– Нет, как-то изначально складывалось, что этого фрагмента в основной инсценировке не было... Я хотел попробовать себя в режиссуре, еще когда был актером. У меня туда давно стремились и мозги, и все естество. Григорий Михайлович (художественный руководитель театра «Мастерская», – прим.) сказал мне: «Возьми, попробуй. Очень игровая сцена». Я приехал в Москву, взял роман, еще раз его перечитал, понял, что ничего в нем не понимаю. Мне стало очень страшно, хотел даже делать другой фрагмент по «Карамазовым».
– Какой?
– Историю Lise и Алеши. Думал сделать ее подробно со всеми сценами, но, слава Богу, что я переборол страх и взялся за «Ивана и Черта».
– Почему выбрал Достоевского для своей дебютной режиссерской работы?
– Мне кажется, Достоевский в этом смысле лучший. Самый крутой чувак в русской литературе. Он выворачивает людей наизнанку.
– Как создавался этот спектакль, как писалась инсценировка?
– У меня родители -театральные режиссеры. Сначала они мне не помогали, я сказал, что буду работать сам. Сделал первые варианты инсценировки, убрал прозаический текст. Потом возникла идея, что Смердякова и Черта должен играть один и тот же актер. В первой инсценировке была маленькая-маленькая сцена с Чертом и большие сцены со Смердяковым.
– Смердякова играл ты?
– Нет, тот, кто играл черта. Я долго не мог решить, кто именно им будет. Потом подумал: «А вдруг Антон?» Поговорил с папой, и он сказал: «А вдруг Антон?». Пришел к Григорию Михайловичу, он сказал: «Ну, Момот». Я понял, что раз так все складывается, значит правильно, чтобы Чертом был Антон Момот. Антоха не только очень одаренный, он еще колоссально технически подкованный, и у него высокая скорость мысли.
Мне было смешно читать этот фрагмент романа, я совершенно не видел в нем никакой философской проблемы. То есть я понимал, что они там что-то умное говорят, но мне было смешно, я думал, что Черт над Иваном просто издевается. Ведь про что они разговаривают? Они разговаривают про убийство, про признание Ивана. Встал вопрос: как это решить сценически? Добавили сцены со Смердяковым. Убийство происходило на глазах зрителей. Первый показ прошел не очень хорошо, и я решил при написании второго варианта инсценировки полностью отказаться от всего сюжета «Карамазовых».
– Смело.
– Выхода не было. На втором показе я расширил сцену с Чертом и начал размышлять над идеями Ивана Карамазова. Никогда не думал, что он может быть Чертом, потому что в романе есть важная глава о кошмаре Ивана, где он все разгромил, разбросал вещи, а потом проснулся и увидел, что все находится на своих местах. Потом я подумал, что Иван Карамазов в сцене с Алешей говорит, что я не Бога не понимаю, я мира им созданного понять не могу – и дальше долго расписывается, почему мир несправедлив. Есть еще ключевая история: я отказываюсь от рая, и билет туда Господу я почтительнейше возвращаю. Прочитал это и подумал, что Иван собирается покончить жизнь самоубийством. Читаю дальше, он говорит Алеше, что собирается жить только до 30 лет. Думаю – точно. Но, с другой стороны, Иван парень молодой, влюбленный и небедный, так что он хочет жить. Но не хочет быть частью системы, а единственный выход не контактировать с ней – это самоубийство. Сразу моментально попадание своей души в ад. Поэтому я придумал, что к Ивану приходит Черт и говорит о том, что мир ужасен и находиться в нем нет смыла. Второй вариант инсценировки мы строили на этом. Был большой монолог Ивана о жизни, где постепенно от любви к миру он приходил к его отрицанию. Потом появлялся Черт, и менялось даже пространство: если на первом показе стоял диванчик, ну и в целом была какая-то бытовая обстановка, то на втором выезжала специальная платформочка, на которой стояла комнатка Черта. Дальше начинался философский диалог, после которого Иван заряжал еще один 20-минутный монолог о том, что у него все плохо, и в конце вешался... Естественно это тоже было ужасно. Никуда не годилось. Если в первом показе там хоть была живая сцена между ними, то теперь вообще все было мертвое.
Тогда мы с родителями начали писать инсценировку вместе. Причем инсценировку именно сцены с Чертом. Начали убирать лишние куски, разделять и менять реплики. Григорий Михайлович сказал, что сюжет разделен на раунды. Между персонажами нет столкновения по амплитуде, там, скорее, взвинченная спираль, где в конце Иван терпит крах. Это стало костылем к третьей инсценировке. Мы порепетировали с ребятами, разобрали ее, нам помогал Григорий Михайлович. Потом я попробовал работать без сюжета и понял, что нужно его возвращать. Мы вырезали монологи, вернули рассказчика. Хотя в первый раз он был провальный! Я сказал Андрею Дидику: «Будешь рассказчиком». Он ответил: «Чувак, давай не надо!» (Смеется.) Я сказал: «Будешь!» и придумал, что на сцене будет стоять оркестр. Настроение начала спектакля взялось из музыки. Мы сели с ребятами в гримерке, и я попросил Андрея Дидика сочинить что-нибудь кабацкое, чтобы звучало иронично. Я хотел через несерьезное проявить серьезное. Не читать зрителям моралите, а сделать так, чтобы они сами все поняли. Может, и не в зрительном зале, а по дороге домой… Андрей написал музыку, на которую мне нужно было придумать текст. Папа сказал, что, по-моему, у Любимова в «Преступлении и наказании» в роли рассказчика выступала учительница русского языка, объясняющая какие-то важные моменты, и предложил мне подумать над вариантом, когда на сцену выходит, например, тинейджер. Дидик предлагал блатного рассказчика, обращающегося к зекам. У Андрея есть номер, который он иногда показывает на наших посиделках, рассказывая сюжеты в стиле Шуры Каретного. Вспомнил это и сказал ему: «Сделай Шуру Каретного!» Он так классно и очень смешно рассказал сюжет «Карамазовых» в этом образе, я столько открыл для себя! В общем, я понял стилистику текста, который должен был написать. Подумал, что в начале спектакля надо заорать – Бога нет! – чтобы смутить зрителей. Мне хотелось добиться именно такого эффекта. Ведь начинать Достоевского с фразы «Бога нет!» – да это же просто невозможно! Я очень обрадовался, и дальше все покатилось само по себе. Потом мне помог отец: так как я все время путал времена, он очень точно мне в тексте их вычистил. Все сложилось: мы показали это ребятам, всем понравилось. Нужно было придумать финал. В допремьерной версии Иван пытался освободить Митю, люди пытались его остановить, начиналась драка, все удалялись, рассказчик с мужичком шутили, а потом оказывалось, что парень-то с ума сошел и умер... Так как после суда Иван Карамазов нигде не участвует, я взял на себя смелость построить финальное событие как его смерть. Я уверен, что он погибает, потому что ум у него отнимают, душой он жить не может, а сердцу он не верит. Но все видоизменялось: в середине спектакля не хватало центрального события, тогда, когда Иван уже сам зовет Черта. Как наркоман, он не может находиться без собеседника. Сначала говорит – пошел вон, а потом…
– Я бы желал в тебя поверить?
– Да, и затем врывается инквизитор. Я понял, что нужно поиздеваться еще и над ним. (Смеется.) Мы начали шутить на тему инквизитора. Суть же в том, что рассказчик ничего этого не читал, это пересказ пересказа. Ну, а дальше писалась песня. У Достоевского есть две строчки: «Ах, поехал Ванька в Питер/Я не буду его ждать». Я пытался найти эту песню, но нигде не нашел, и тогда решил, а почему бы самим ее не придумать? Дидик написал шикарный романс с таким залихватским перебором.
– Сразу Высоцкого вспоминаешь.
– Это, скорее, из-за манеры Гошиного исполнения. Он очень эмоциональный, темпераментный парень. Мы с ним сели и за один вечер написали текст. Вообще в этом спектакле с этой песней есть один косяк. Не Черт тянется за Иваном, а Иван ушивается за чертом. Так быть не должно. А иногда получается, что Иван отстрадал, ушел и тут выбегает парень, и вместо того, чтобы мы жалели героя, мы начинаем жалеть этого парня, потому что он поет песню о том, что ему очень плохо.
– Кому пришла идея распилить кровать и стол? Такая метафора к раздвоению личности.
– Мы с художницей думали, у нас был миллион пространств. У нее есть такая особенность: она не рисует, она сразу лепит, делает макет. Я пришел, а у нее сразу уже были готовы все декорации. Она предложила идею: распилить все пополам, я говорю – Зачем? Она – Ну, их же два. Подумал, что это какой-то бред -идти так, слишком напрямую, но потом подумал, почему бы и нет, только тогда уж все пополам распилить. Кроме шкафа, шкаф – это место Черта. Оно не двоится.
– Как создавались костюмы?
– По поводу костюмов случился казус перед самой премьерой. У нас был готов костюм Димы Житкова, мужичка, строгие нейтральные костюмы оркестрика, а у Антона Момота костюма не было. По сюжету все происходит зимой, Черт прибегает к Ивану и рассказывает, что очень долго летел. Он влетает и вдруг начинает танцевать. Я подумал, что будет классно, если Черт будет в как можно более ярком костюме. Мы придумали голубой пиджак, канотье, трость. Ничего из этого у нас не было. Канотье отдал мне отец, буквально, со слезами на глазах. Потом мы нашли пиджак, правда, желтый, и белые штаны. Посмотрел – круто! Мне понравилось, как Антон в таком виде влетал на сцену и начинал танцевать «Камаринскую». Она была у нас еще с первого показа. Я долго думал про лакейство души. Посмотрел лекцию Быкова о том, кто убил Федора Павловича. Быков, конечно, неоднозначный, но у него есть очень интересные мысли. В той лекции он говорил о том, что Россию могла убить святость, страсть, могли убить идеи, а убило лакейство. Я подумал – точно! Меня смущает, когда за русскую культуру выставляют фольклор. Русская культура – это Чайковский, Достоевский и Рахманинов, а песни и пляски к ней никакого отношения не имеют. Я подумал, что Ивана бы бесило, если бы к нему, к русскому интеллигенту, пришли под такие народные переплясы.
– Ты преподаешь в актерской студии «КИСЛОРОД». Занятия, которые вы проводите, не только для тех, кто хочет стать артистом, а еще для тех, кто сомневается в себе. То есть вы учите быть увереннее, «держать» внимание, и так далее. В общем, могу накидывать еще варианты, но лучше расскажи ты и наверняка. Что там происходит?
– В академии нас учили замечательные педагоги Григорий Ефимович Серебряный, Галина Ивановна Бызгу, Григорий Михайлович Козлов, которые провели с нами очень много тренингов. В какой-то момент пришло осознание того, что мы стали свободнее не только на площадке, но и в жизни. Актерская студия «КИСЛОРОД» целиком заслуга Игоря Клычкова и Антона Момота, это они решили создать такой проект. Потом позвали в него меня и Соню Карабулину в качестве педагогов. Поначалу у нас были вопросы насчет того, как люди, никак не связанные с театром, будут воспринимать наши тренинги, но они постепенно включились в работу. Ну, а если много работать, то начнет получаться. Я видел, как сначала кто-то вообще не мог находиться на площадке, а потом ставил там произведения, которые ему нравились. Нужно просто раскрепощать людей. Делать так, чтобы они не чувствовали, что должны извиняться за то, что живут. Люди должны использовать свои внутренние резервы и жить в уверенности в том, что они имеют право на человеческое внимание. К нам приходят разные люди. Кто-то затем, чтобы подготовиться к поступлению – хотя мы сразу говорим, что гарантий нет. Примут или нет, зависит не от нас и иногда даже не от таланта. Поступаешь в зависимости от мастерской, от набора, от желания мастера, трудоспособности, типажа.. Кто-то наудачу поступает. Например, меня в Москве никто не брал, а Григорий Михайлович взял.
– Пьеса Юлии Поспеловой «Леха» победила на конкурсе «Ремарка». А режиссировал эту читку ты. Каково было работать в области современной драматургии?
–Мне с современной драматургией понравилось работать, она, как и любая другая драматургия, бывает хорошая, бывает плохая. Я поздравляю Юлю еще раз, но пьеса победила до того, как мы начали репетировать эту читку. О том, что она победила, объявили потом. Пьеса классная! Может, мы сделали на читке не так, как ожидала того драматург… Хотя ей понравилось. Но все были немного удивлены, стиль постановки читки им показался немного архаичным. Мы пошли психологическим ходом и, во-первых, сделали это специально, а, во-вторых, другой ход просто не получался. У современной драматургии может быть две проблемы: когда она плохая и когда она мертвая. То есть она может выйти очень идейной, но а что человеческого-то драматург хотел сказать? Просто если мне будут нужны идеи, я почитаю великих философов. В Юлиной пьесе рассказывается человеческая история, мы хотели сделать так, чтобы цепляло, чтобы с залом происходил энергообмен. Получилось или нет, не мне судить.
Беседовала Катерина Воскресенская
Фото – Александр Быстрицкий, Анастасия Филиппова, Данил Никонов, V-more
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
