Предпремьерный показ. Статья пишется ровно в день премьеры. По традиции, Володарский мост отгораживает человечество от искусства, а удушливая жара автобуса заставляет нервничать — впереди около трёх часов нового спектакля Романа Габриа. В основном видел его постановки в Комиссаржевке — нашумевшая «Моя дорогая Helene» по мотивам «Дяди Вани» А.П. Чехова и «Барон Мюнхгаузен» совсем не на основе Рудольфа Эриха Распе. Клоунский нос и ампулы с “лекарством” Войницкого в первом, лошадиный зад на сцене и танцы под Ротару с париком Энди Уорхола на голове у Мюнхгаузена во втором. На первый взгляд, треш с присыпкой русской ностальгии. Это и ожидалось.
Но нас приглашают в зрительный зал, и на подиуме сцены стоит нечто. Актриса, то ли похожая на подушку, то ли на плесневелую булку, танцует с изломанной грацией, гримасничает. Замза лежит на кровати и ждёт своего часа. Догадываюсь, что девушка так изображает нас, навалившихся на свободную рассадку кресел. За спиной смешно матерится женщина и точно выражает, что будет дальше.
Стены комнаты Грегора обиты, как в палате-одиночке в психиатрической лечебнице, с белыми мягкими стенами, и действие в доме Замза мы видим через призму комнаты. Отъезжает стена, и нам показывают гротесковый быт семьи. Раз десять или одиннадцать нам до тошноты вдалбливают день Грегора Замзы. Из-за кулисы рука как бы сама выключает айфоновский звук на обычном будильнике. Мать (Ксения Морозова), вихляя бедрами, из раза в раз повторяет вопрос: «Грегор! Уже без четверти семь. Разве ты не собирался уехать?», ее игнорируют. Отец (Кирилл Гордлеев) поедает нечто похожее на сахарную вату в алюминиевом тазу, приговаривая: “Замечательно!”, залихватски, как комический дядюшка. Зрители смеются. Он поправляет пузо костюма - сплошное пузо представляет собой герой Кирилла Гордлеева. Родители и на первый взгляд имбецильная сестра - тараканы. Сгнившие, пустые люди, которые могут проживать день за днем одинаково, и даже не заметить, что происходит с любимым сыном и братом, тянущим семейную лямку. Только когда стали заканчиваться деньги, пришло осознание: с любимым человеком что-то не так. Их внимание на превращение Грегора обращает Господин управляющий, который только кажется обладателем картошки вместо носа (Никита Капралов). Но очевидная отсылка на Магритта - перед нами сын человеческий с пришпиленным к носу яблоком. Он ведет себя нарочито гротесково, напоминает важничающего бомжа. Иронично, что образ управляющего похож на искривленный портрет Кафки, висящий на кухне у семьи Замза заместо иконы. Художник по костюмам Елена Жукова создала самое главное дополнение - Грегор простой человек и до, и после “заболевания”. У актера один инструмент - тело. И это основное, ведущее решение спектакля. Существо-Грегор - единственный человек в больной обыденности.
В какой-то момент этим сумасшедшим ежедневным кордебалетом Грегора начинает двигать руками, как бы дирижировать. Он знает каждое движение родных. И внезапно резко рутинная жизнь героя прерывается и в художественном, и в реальном смысле Самолетный голос за сценой повторяет из раза в раз: «Просьба покинуть комнату Грегора». Это звучит почти что как дисклеймер «Беременным и слабонервным просьба выйти из зала». Никто не уходит. Сбежать пытается сам Грегор, вырваться из театральных условностей, и мир его ощущается как ежедневная постановка одного и того же балагана. Становится физически больно смотреть. Хочется кричать: «Остановите спектакль!». Весь протест, увертка от невыносимой гнили воплощается в эпилептическом рейве: модно мигает свет, возникают надписи на языках от японского до русского – «превращение». Музыкальное оформление Владислава Крылова и резкая, контрастирующая перемена света художника Тараса Михалевского вместе с пластикой, над которой работал сам исполнитель главной роли, восхищает и почти вызывает слезы. Не то танец, не то убийственные камлания на кровати. От густоты и нервической кафкианской атмосферы трескается реальность. От его «превращения» ломается пространство спектакля, повседневная рутина падает вместе с потолком. Рука за сценой больше не попадает по кнопке будильника, и в остервенении разбивает его.
История Грегора, его изменение - постепенный отход от общества, диктующего обязанности и мораль. Изо дня в день он пачкает себя серой краской, отгораживается от семьи все больше и больше. Костюм таракана надевает изредка, - он совсем декоративный, для обязательной метафоры «тараканства» Грегора. Взаимодействие Ильи Колецкого и костюма не так важно, как в классической драме. Его значение выходит за рамки «снять-надеть». Тараканий панцирь Грегора не более чем маска, вывешенная на стену. Он надевает её в моменты, когда посягают на комнату, на ЕГО пространство, где сохранены жизнь и мысль свободного человека. Взрослый мир в постановке доведён до автоматического идиотизма. А когда родственники дотрагиваются до коробки или кепки - главных реликвий Грегора - он начинает нападать. До конца зритель не видит, что хранится внутри коробки, и это потаённая часть души, детство и мечта. Герой достает небольшого жучка и внимательно оглядывает его на свету, но никому не позволяет прикасаться к ней. Когда Грегор открывает коробку, в комнате меняется освещение. Ему не до семейных претензий. Но всех интересует одно, почему Грегор Замза покинул рабочее место? Его ведь могут уволить. Лучше он будет последней тварью, чем будет вставать в семь утра - слова героя, от которых хохочет весь зал.
Вместе с превращением главного героя в доме начинается чертовщина. Потолок открывается как двери. С неба течет вода, как будто выливают стакан, а Господин управляющий замечает, что «что-то упало». Задуманный богом-режиссером мир терпит крах и кризис, апофеоз уродливого существования с дураками-обывателями, довольными ущербностью и зависимостью. Роман Габриа разрывает ткань классического драматического спектакля, добавляя иммерсивность, и это в духе кафкианского абсурда. На сцену выходит девушка и наклеивает QR-код - ссылка, к слову, идёт в бот театра. Техническое оснащение спектакля, криптограммы перед премьерой на сайте Мастерской, мистицизм и психоделика на высшем уровне. Правда, решать задачки о “загадочном спектакле” было не так уж и сложно.
Просмотр превращается в замечательный сюр. Актеры замирают, и абсолютно серьезно Арина Лыкова начинает рассказывать типичную выхолощенную экскурсию дома-музея а-ля “Полторы комнаты”. Дом-музей Грегора Замзы вызывает истерический хохот. Зрителей приглашают на сцену, просят оставлять отзывы, и оказывается тараканий гвалт главного героя вдохновил Radiohead, и в доказательство прилагается запись с ручного кассетника. Люди поднимаются на сцену, фоткают QR-код с ссылкой на чат-бот, фотографируются отдельно с Грегором, отдельно с его костюмом. Снобы с блокнотиками остаются сидеть, осклабившись на тех, кто «клюнул». На сцене всего две локации: сначала дверь ведет в комнату родителей Замза, где мать плачет, ведет диалог: «У всех дети как дети, а мне за что такое наказание… У вас есть дети?». «Трое», - отвечает ей степенная женщина. Не слыша дальше диалога, захожу на сцену, а экскурсия продолжается. В лицо светят софиты. Фотографируюсь с «панцирем» Грегора. Хулиганство, конечно. «Голос из самолета» вторит: «До конца просмотра осталось десять минут». И все возвращается на круги своя, хотя на сцену не раз будут выходить герои и напрямую участвовать в действии, «отвлекать» бытовыми разговорами пару рядов, с которых можно услышать шёпот с авансцены.
Отец приглашает на сцену добровольцев, чтобы закидать до смерти тараканий костюм, а затем хочет добраться до самого Грегора. Зрители бросают яблоки, попадая в цель изредка, не специально. Но герой Отца как бы ломает эту «добрую» игру и мораль, забрасывая яблоками Илью Колецкого до красных полос на спине . И это очень хорошо иллюстрирует, что в голове обывателя главное - не только изничтожить отличающееся тело, но и личность, испытывающую отвращение к порядкам, которые приняла не она. Не согласился с этим Грегор, борясь в виде таракана на протяжении нескольких месяцев с подобием жизни. Образ матери не до такой степени карикатурен, как персонаж отца. Ксения Морозова даже после «нападения» Грегора целует его в лоб и пытается принять, осознать перемены и отправить дочь в консерваторию. Но герой Олега Абаляна не хочет “соскочить” с иглы привычного спокойного обывательства. Дни спокойного идиотизма, бытовой гадости должны продолжиться. На фоне практически сыноубийства и расплывающегося по залу дихлофоса, Арина Лыкова снимает кроссовки и медитирует.
И поскольку «так жить больше нельзя», как повторяет нам голос «за кадром», в дом приглашают уборщицу. Поначалу она тоже карикатура на человека, смешно ругается как заправская тётя Галя, Грегор шипит на нее. И во время антракта зрители помогают убрать ей «обосранные» простыни и прочие отходы борьбы главного героя, забившегося под кровать. Антракт.
Во втором акте три центральных героя - сиделка, Грегор и смерть. Героиня Арины Лыковой снимает с себя прогнивший костюм, переговаривается с «Никитушкой» по телефону, пока подметает остатки грязи в комнате. Химия, возникающая между нею и Грегором, так проста и по-своему гениальна. В ней - вся душа доброты. Они оба боятся и пытаются свыкнуться с обстоятельствами, чтобы выжить. Почти убитый Грегор плюется и шипит, но Домработница не сдаётся, и единственная проявляет не столько эмпатию, сколько понимание, что нужно герою. Оставьте его уже с кепкой и жучком в коробке, хотя бы в последние дни. Его жизнь и так не удалась, и все что можно сделать - дать человеку достойно дожить последние дни. Домработница так и поступает - стрижет ногти Грегору, одевает его в подгузник, и вместо взрослого человека перед зрителем лежит младенец, избавившийся от забот и проблем. Дальше один путь - забвение. «Уборка» идет почти все второе действие - минут сорок. Это кажется глупостью и издевательством режиссера на первый взгляд. А в этой простоте, без завихрений и аттракционов, пошлого восприятия зрителя как «жрущей и смотрящей» публики из римского Колизея, ни остается ни следа. Человек с большой буквы, как дух, призрак проявляется в героине. Герой слабо вздыхает последний раз в чистоте, и из него выходит не жизнь, а экзистенциальный ужас реальности, боль и мрак. Акцент депрессивного конца Грегора переставлен на покой после освобождающих объятий смерти. А его коробку никто не трогает – его принял и понял, пускай и совсем посторонний человек.
На поклонах, правда, Роман Габриа просит вернуть брошенную кепку и не выходит на второй поклон, но он как раз превратил историю о Грегоре Замза не в клаустрофобное разложение клерка, а в бунт, переживаемый внутри, когда одинокий голос человека внутри воспринимается как тараканье жужжание мелкой сошки, не решающей ничего. Так жить нельзя - главная мысль Габриа. Как сказал Господин Управляющий, любите классическую драму - хорошо, любите иммерсивность - тем более хорошо, и «зажечь» в очередной раз у “Мастерской” получилось.
Фотограф Стас Левшин
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
