Моноспектакль Максима Блинова «Записки юного врача» на малой сцене театра «Мастерская» рассказывает о докторе, сверхзадачей которого стало лаконичное, но всеобъемлющее – спасти. Как не испугаться ущемленной грыжи, провести трахеотомию и не погибнуть под тяжестью собственной славы, выясняли наши корреспонденты Катерина Воскресенская и Александр Быстрицкий.
На малой сцене строй из медицинских халатов, среди которых скрываются три условных персонажа: Пелагея Ивановна, Анна Николаевна и Демьян Лукич (Максим Блинов обозначит фельдшера и акушерок, представившись). И вот здесь ловишь себя на мысли одной из них: «Вы, доктор, так моложавы, так моложавы... Прямо удивительно. Вы на студента похожи». Думаешь, и как такой молодой артист потянет на себе эту автобиографичную булгаковскую глыбу? Но вопрос риторический: в Максиме уживаются и обезумевший от горя отец, и свирепая мать, и круглолицая бабка, которых бы лучше вообще на свете не было. И сторож, и кухарка, но, главное – врач с глухого вьюжного участка, внутренне почти всегда желающий покаяться в своем легкомыслии, а внешне уверенно смотрящий в зал, где в этот момент все зрители – потенциальные пациенты, а режиссер спектакля, Григорий Козлов, – главный врач-хирург. Вот и спасают зал, в независимости от того, сколько зрителей придет в следующий раз: сто, сто десять или и вовсе девятьсот.
Эмоционально моноспектакль поражает во всех гранях. Но присущая ему динамика не дает застыть ни в одном из этих состояний. На слезы жалости или ностальгии нет времени. В следующий момент Максим Блинов держит в руках медицинский инструмент, назначение которого ему неизвестно, поднимает глаза и испуганно произносит: «Я похож на Лжедмитрия». Но ведь на этом участке так не всегда было! Был же гениальный Леопольд Леопольдович. Впрочем, почему был? Он и сейчас есть: присутствует в виде фонаря, горит то мягко, то тревожно: мерцает, символизируя собой одобрение или надежду. В выдающемся предшественнике реализованы даже гамлетовские нотки, в какой-то момент Липонтия олицетворяет череп: Максим держит его на вытянутой руке и от страха медленно садится – я ни в чем не виноват. На свете, оказывается, существует какой-то «инсипин» и кто его знает, еще что. Страх заставляет прятаться под стол и выбираться из-под него, успокоившись. И спать ложиться, когда «Ода к радости» станет колыбельной. И в снах быть выдающимся воином. Не то с мечом, не то со стетоскопом.
Читайте также
В сценографии нет ничего лишнего, даже наоборот, много если не универсального, то вполне вариативного: стол это и операционная, и корыто, из которого так не хочет ехать доктор, и возница. Тумбочка превращается в камин, занавес в окна (в которые любознательные высматривают прибывшего доктора) и вожжи, и дверь в воспоминания – граница от прошлого до будущего, пролетевшего, как ураган, года. Он умещается в три строчки из чисел, которые Максим Блинов выводит на доске мелом. Последний показатель, цифру шесть, (количество умерших пациентов) он обведет дважды, потому что это для него важно. Возможно, важнее остального. Где-то в этот момент звучит музыка Андрея Суротдинова. Саундтрек к жизни от скрипача «Аквариума» здесь как нельзя кстати. Доктора поглотила величественная машина большой больницы, и, теперь, когда дни (только дни!) поглощает дифтерит и скарлатина, можно пуститься в ностальгию. Чтобы истории не обветшались, не стерлись, не продырявились и не исчезли, как стираются и исчезают воспоминания.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
