Стихи Павла Карачина остры своей однозначностью. Высказывая точку зрения на повседневные вопросы, поэт представляет нам жизнь в гипертрофированном безумии. Здесь перемешаны отвращение к российской действительности с вынужденным смирением, на выходе дающие подавленность чтеца своими же ощущениями.
Новый сборник «Призраки» – апогей всего описанного – повергает в уныние при прослушивании, но то и была цель Карачина, который признается, что хотел не только заставить массы задуматься своими словами, но и буквально оскорбить некоторые социальные группы. И своё презрение к этим группам автор выражает не просто неприкрыто, а расставляя на них все акценты и ударения, в чём ему помогают музыканты Алина Юдаева и Александр Дороньев, превращая прочтение стихов в напряжённую мелодекламацию.
Получается, что та самая реальность, которая удручает Павла, в то же время становится его главной музой – такой же, как и стихи: обнажённой, больной, но упрямо жаждущей справедливости, пусть и в обречённом на смерть мире. Ведь, как пишет Карачин, хорошо, что дожить до двадцать второго века не придётся.
Провокация, тоска и ненужный пессимизм? Возможно, всё станет понятнее после разговора с самим поэтом, разъяснившим своё видение весьма подробно.
– Начну с, наверное, необычного вопроса – во всяком случае он может показаться таковым. Помните ли вы, как начали писать? В каком возрасте написали первое произведение?
– Да, конечно, помню. Свой первый стих я написал в 1990-ом году в возрасте тринадцати лет. Назывался он «Цинизм» и был посвящен тому, что вещи нужно своими именами называть. Поводом стал вызов на педсовет в связи с тем, что я назвал Катерину, которая «луч света в темном царстве», потаскухой. В то время ребёнку не позволялось иметь своего мнения в подобных вопросах – вот и собрали педсовет. Вернувшись домой, я написал стих. «Цинизм» я до сих пор считаю одним из самых сильных своих стихов, Катерину – потаскухой, и придерживаюсь идеи, что вещи подобает называть своими именами...
– И правда сильное стихотворение, тем более для 13 лет. С тех пор все началось, и вы стали регулярно писать стихи?
– После «Цинизма» я написал еще несколько стихов, и так бы они и лежали в столе, но судьба свела меня с музыкальным коллективом «Гараж», где я впервые попробовал себя в качестве музыканта и вокалиста. Таким образом, за период с 1990 по 1998 год были написаны 30 текстов в песенном формате и с помощью лидера «Гаража» Ивана Фесенко записаны в домашних условиях два акустических альбома. В 1998 году «Гараж» распался, и я полностью прекратил творческую деятельность до 2008 года. Ну а слово «регулярно» корректно употребить к третьей фазе моего творчества, а именно когда я начал выступать на сцене в 2016-ом году.
– С чем, по-вашему, был связан такой перерыв? Не было вдохновения или желания творить, а, может быть, времени?
– Там была масса причин... Во-первых, я заканчивал институт, и нужно было заниматься «настоящими делами» – работу искать. Во-вторых, я, что называется, «исписался». А в третьих... Когда у творчества нет потребителя, оно обязательно сходит на нет. Искусства для искусства не бывает. А в то время сложилось убеждение, что вся эта писанина никому не нужна. И еще одна проблема была, что греха таить – алкоголь. Андеграундная жизнь того времени (да и современная, вероятно, тоже) предполагала определенную модель поведения. А водка – дама ревнивая и не терпит конкурентов... Она в итоге заберет все. Сейчас, с высоты возраста, я понимаю, что творчество – это труд, в первую очередь. И во вторую, и в третью... А тогда казалось, что достаточно одного «таланта» (намеренно беру это слово в кавычки ибо растолковать данное определение практически невозможно). Так вот, совокупность упомянутых факторов привела к тому, что я решил, что достиг своего уровня некомпетентности в творчестве и пришло время сменить иерархию деятельности...
– Но вот случилось возрождение – вы вернулись в строй творцов. Как это произошло? Что поспособствовало? В том самом 2008-ом году.
– Два фактора. Первым явился очередной экономический кризис. За десять лет я сделал относительно неплохую карьеру, женился, вылечился от алкоголизма и жизнь складывалась вполне неплохо. Но 2008-ой год показал, что объективная реальность не позволит тебе чувствовать себя хоть сколько-нибудь уверенно, по-человечески... Только начнёшь голову поднимать из дерьма (простите, но по-другому не скажешь), как обязательно найдётся социально-политический сапог, который обратно тебя в это дерьмо засунет! И так мне досадно стало, что захотелось об этом написать.
Вторым фактором, оказавшим на меня огромное впечатление, стала смерть Егора Летова – человека-эпохи, которого я безмерно уважал и перед которым преклонялся. Дело даже не в творчестве, а в силе духа того, кто в одиночку смог создать целую культуру. Больше такого, не побоюсь этого слова, мессии, скорее всего, уже не появится... И вот, после десятилетнего перерыва я написал стих на смерть Летова и сразу за ним произведение «Круг» – о бесполезности каких-либо поползновений. Буквально через месяц я написал и полностью скомпоновал очень личное и очень образное произведение – поэму «Легенда». Наброски для нее я делал в течение нескольких лет, а здесь как на духу закончил. Вообще, в то время стихи писались очень трудно и подолгу. За период с 2008-го по 2015-ый год я написал около двадцати стихов: циклы «Призраки» и «Двадцать Первый», на основе которых мы и записали последний альбом, презентованный в мае сего года, а также несколько стихов для цикла «Проданный Смех» – этот альбом вышел раньше, в конце 2017-го.
– А что случилось в 2016-ом , когда вы начали выступать на сцене?
– Я познакомился с лидером творческого объединения «О.Б.Е.Л.И.С.К.» Алексеем Моисеевым – организатором поэтических и музыкальных вечеров. Он пригласил меня в качестве участника на одно из мероприятий, где я просто читал стихи. Потом я стал практически постоянным гостем любых творческих вечеров по всей Москве – читал почти каждый день. За этот период были записаны три альбома: «Флагман Гражданской Поэзии», «Волчья Яма» и «Проданный Смех» в студийных аранжировках – сэмплах. Но выступал я по-прежнему один, без музыкального сопровождения, если не считать одного концерта в сентябре 2017 года – там мне аккомпанировали прекрасные люди и музыканты: Любовь Коротченкова на клавишах и Антоха Гумбин на гитаре. Это был получасовой нон-стоп из пяти стихов. Потом мы с Любой сделали еще один нон-стоп уже вдвоем к моему 40-летию, тоже получасовой. Но это были, скорее, разовые проекты: показывались один раз со сцены – и всё.
– Как начали творить с нынешними музыкантами?
С гитаристами Алиной Юдаевой и Александром Дороньевым я познакомился на творческих вечерах, но идея сотрудничества возникла только в начале 2018-го года. Дебютом стала концертная программа «Проданный Смех» на основе одноименного альбома для презентации. Программу сделали к концу марта и она полностью отличается от материала, имеющегося на диске. К сожалению, студийной записи этой программы нет – только записанные лайвы. Решили действовать дальше, и к сентябрю 2018-го года был подготовлен и записан альбом «Никто» – жесткий, провокационный материал, призванный оскорбить все социальные группы, до которых я смог дотянуться. А в мае этого года мы презентовали «Призраков» – материал почти десятилетней давности. Альбом получился, на мой взгляд, самым сильным на сегодняшний день. За четыре года я написал шестьдесят стихов – это для меня очень круто. Сейчас снова пошло на спад, но лишь потому, что я ищу новые формы – хочется делать лучше и лучше. Многие наброски дожидаются своего часа.
– Оскорбить социальные группы? Почему стояла такая цель? Какую вообще цель вы хотите достичь своим творчеством?
– Когда-то я лгал себе и окружающим, что своими стихами я пытаюсь кого-то изменить. На самом деле, изменить никого и ничего нельзя. Но можно попытаться найти единомышленников. А ведь всегда приятно общаться с себе подобными. Вот в этом, наверное, и есть основная цель. Хотя это применительно только к публичным выступлениям. Само по себе написание стиха... Ну, представляете себе, вот идете вы ночью по темной комнате, вдруг ударились обо что-то и заорали благим матом. Вот стих и есть этот самый благой мат – реакция на боль и дискомфорт, «вой простреленной навылет волчицы». Отсюда и оскорбления, и ненормативная лексика: когда человек бьется головой о притолоку, он не произносит: «Ах, как мне не повезло!», а другими словами выражает эмоции. Когда все тихо, ровно, уютно – так и орать не о чем и незачем. Поэтому-то я десять лет и молчал...
Но всё-таки есть один шанс на миллион, что кто-то услышит, ужаснется и изменится. Я знаю случай, когда законченный наркоман под влиянием абсолютно мрачной, чернушной песни (не моей) устыдился, испугался и вернулся к нормальной жизни. Страх и стыд – лучшие мотиваторы для изменения личности. Я пить бросил потому, что мне стало страшно и стыдно. А «позитив», намеренное замалчивание, искажение проблем, желание приукрасить, на мой взгляд, просто вредно! Такое искусство создает превратную картину мира, иллюзию защищённости и делает человека беззащитным.
– А как рождаются темы для ваших стихов? Что вдохновляет, как появляется новое?
– Только ежедневные наблюдения. Люди и всё, что с ними связано: слова, поступки, пейзажи. Формой же может служить всё, что угодно: животные, герои кино и литературных произведений. Неисчерпаемым источником формы являются религиозные мифы – отличные образы, а главное, узнаваемые. Когда-то я пошутил, что лучший сюжет для стиха: взять Колобка, обрядить его в форму штандартенфюрера СС и отправить в каменный век биться с Путиным на аренах «Мортал Комбата» под надзором Святой Инквизиции. В этой шутке огромная доля истины. В моих стихах присутствуют Штирлиц, Колобок, Иван-дурак, змей Горыныч, больничный ангел, все известные демоны, Харон, Конек-Горбунок, Кассандра и много еще кто. А сами сюжеты – повседневные, настолько обычные случаи, что мы уже даже перестали их замечать.
– Действительно ли вы видите мир столь мрачным, как в сборнике «Призраки»?
– Я действительно вижу мир так. Важно вот что: я пишу стих, когда вижу проблему и могу относительно четко сформулировать своё к ней отношение. Когда чувствую дискомфорт. Иные спрашивают: «А почему ты не делишься радостью?» Радость – товар настолько редкий, штучный и индивидуальный, что разбрасывать его направо и налево не пристало. Еще момент: не каждой проблемой я стану делиться. Поэтому я не пишу, например, любовной лирики. Я считаю, что мои амурные переживания – вопрос интимный, а выставлять интимные вопросы на всеобщее обозрение и поругание – позорно. А социальные проблемы так или иначе касаются всех и у всех примерно одинаковые. Бытует мнение, что настоящий поэт не может опускаться до бытовых вопросов и должен воспевать исключительно духовные темы и душевные терзания. Значит, я не настоящий... Но я никому ничего не должен – пишу, что хочу и как хочу.
Еще момент. Очень многие стихотворцы начинают распространяться о собственных проблемах (душевных, любовных, социальных, каких угодно) с целью вызвать сочувствие к самому себе. Так вот, слово «жалкий» в русском языке во все времена считалось ругательством и показывать себя жалким пусть даже и в стихах недостойно и невозможно!
– Ваши стихи можно было бы назвать остросоциальными?
– Да, наверное, творчество можно назвать «остросоциальным». Сам я называю его «социальной чернухой с элементами мистики».
– Правильно ли ваш посыл воспринимает публика? Бывали ли случаи возмущения и полнейшего непонимания?
– Бывали, и очень часто. Доходило иногда до рукоприкладства. Поначалу меня это даже забавляло: «оскорблённые» все на одно лицо – скверно одетые, пьяные и с печатью неизмеримой глупости на физиономиях. Атака клонов, не иначе... Я им даже стих посвятил – «Аспект» называется. Он есть как раз на альбоме «Никто». Однако, примерно года за полтора всё это начало утомлять, и теперь я стараюсь не выступать перед случайной публикой. По большей части, мои концерты закрытые и ориентированы на людей, которые осведомлены о том, что именно им предстоит услышать. В случае же появления перед непосвященными – на фестивалях, например, я заранее стараюсь выдать в рекламных постах максимум информации для подготовки потенциального зрителя. В конце концов, кому не понравится – просто не пойдет или выйдет курить...
– В одном из интервью с вами, которое я читала, вы говорили, что любите русский рок. А какие именно коллективы или исполнители нравятся?
– Всего не перечислишь. «Гражданская Оборона» и все, что относится к сибирскому направлению – это альфа и омега истины для меня. Если бы я не услышал Летова, то, наверное, вообще никогда ничего не писал бы. Из мэтров: Шевчук, Кинчев, «Наутилус» до распада. Мне повезло – я побывал на «Последнем Плавании» во Дворце Съездов в 1996-ом году. Очень люблю рок-бардов: Башлачева, Непомнящего... Жаль, настоящих творцов с каждым годом все меньше остается. Из ныне здравствующих в первую голову готов назвать «Адаптацию». Ермен Анти – практически последний глашатай социального направления. Я очень горд своим знакомством с ним и тем, что мое творчество ему нравится. Из современных бардов – Александр «Бранимир» Паршиков. Великолепная команда «Голос Омерики»: несмотря на кажущуюся веселость и бесшабашность, Родион очень важные и острые темы поднимает!
Отдельно хочу похвастаться своим знакомством и не побоюсь этого слова, сотрудничеством, с Ником Рок-н-Роллом. Мы довольно часто участвуем в одних концертах. Человек-легенда, образец для подражания во всем! Когда-то в далеком 1991-ом году я купил кассету с «Покойным Менем». Мог ли я тогда подумать, что буду стоять с этим человеком на одной сцене, общаться, дружить? Невозможно! Скоро у Николая выходит новый альбом – жду с нетерпением!
Не люблю развлекательщины. Очень много команд, у которых есть все: музыканты-виртуозы, ресурсы для продвижения, нет только одного: смысла в песнях. Или смысл этот сводится к настолько примитивным, убогим радостям, что диву даешься! В одном из интервью Летов сказал: «Автор должен постоянно находиться в ожидании того, что за эту конкретную песню его убьют. И если он все-таки споет, значит песня настоящая». Абсолютно с этим согласен!
– А что касается литературы? Вы часто приводите цитаты классиков, в интервью, да и в стихах я заметила. Кто из авторов вам близок?
– Я, возможно, вас удивлю, но я не люблю классическую литературу, а стихи читать – в смысле, книги – вообще терпеть не могу. Поэзию я воспринимаю только на слух. Возможно, это связано с тем, что я пользуюсь методикой чтения – не помню, как она точно называется – когда захватываешь взглядом всю страницу целиком, а не читаешь каждое слово одно за другим. С поэзией такое не особо проходит. Так вот, я считаю, что классика полностью морально устарела. Нет ничего глупее, чем прочесть фразу: «Пульхерия Ивановна зацепилась кренолином за канделябр», не зная ни что такое канделябр, ни что такое кринолин. И вопрос не только в понятиях: построение фраз, даже пунктуация нам уже чужды. Не говоря уже о проблемах, которые там поднимаются. Иногда сторонники классики приводят в пример иностранцев: дескать, Достоевского и Толстого читают взахлеб за рубежом – только мы не ценим... Ну, во-первых, я не уверен, что читают. Во-вторых, нет гарантии, что эти чтения – не просто эпатажный интерес к культуре «медвежьей страны»: «Во, смотри – они и писать умеют...» А в-третьих, не стоит забывать о том, что читают-то всё-таки в переводе. Точно так же, как мы читаем Конан Дойла или Жюля Верна. Переводят современники, поэтому словарный запас и построение фраз осовременено. А англичане точно так же пренебрежительно относятся к Шерлоку Холмсу, как мы к Базарову. И вообще, классиком считается тот, кого достаточное количество умных дяденек решили считать классиком и включили в школьную программу – агрессивное внедрение. А если судить по долговечности произведений, то Чейз, Стаут и Чандлер не теряют популярности уже почти сто лет.
Полностью перечитал и перечитываю время от времени Кинга, Баркера, Маркеса, Стаута, Спиллейна, Паланика. Из отечественных: Глуховский, Лукьяненко, Пелевин.
«100 лет одиночества» я прочёл не менее сотни раз и знаю практически наизусть. То же самое с «Раковым корпусом» Солженицына. Из новинок огромное впечатление произвела книга «Дом в котором».
– Поэзию воспринимаете только на слух… Поэтому вы пришли к мелодекламации? Считаете, что так восприятие будет лучше?
– Да нет, не поэтому... Меня бы, в принципе, устроила латентная популярность – чтобы стихи читали. Выступления на сцене – производственная необходимость, работа на публику. Сейчас модно рассуждать об искренности в искусстве. Но искренность – это писать, а когда вышел на сцену, ты у же артист – обязан сделать так, чтобы зрителю было интересно. Или вот, допустим, «Призраки». Стихам десять лет, я их писал в определённой ситуации, настроении и состоянии. Теперь всё изменилось, в конце концов, я стал старше на десять лет. Чтобы донести смысл, я должен вернуться в то состояние. И так на каждом концерте. После крупных выступлений я по два дня пластом лежу. Но я понимаю: чтобы не утонуть в трехмиллионном болоте пользователей «Стихов.ру», следует как-то привлекать внимание. Под лежачий камень вода не течет, а ресурсами агрессивного внедрения такими, как школьная программа, я, к сожалению, не обладаю. Да и потом, социальное направление рока умирает, уступая месту бессмысленному розово-позитивному словоблудию. А я хочу, чтобы это направление жило. Поэтому и записываю альбомы, распространяю диски. А музыкальное сопровождение нужно для облегчения восприятия. Очень сложно слушать голый текст долгое время. Тем более, что в нашем случае Алина с Александром создают музыкальные произведения, которые имеют огромную ценность сами по себе, даже без слов...
К слову, я выпустил и распространил пять сборников стихов общим количеством свыше трех тысяч. И книги на концертах расходятся значительно лучше, чем диски.
– В сборнике «Призраки» есть стихотворение, в котором вы говорите, что хорошо, что мы не доживем до 22 века. Вы правда считаете, что всё становится только хуже?
– Разумеется. Более того, то, что мы не доживет до двадцать второго века – практически факт. С каждым днём совершенствуется оружие, способное уничтожить планету за считанные часы и попадание подобного оружия в руки безумцев – вопрос уже даже не вероятности, а времени. Возможно, прямо в эту секунду кто-то нажимает кнопку или распыляет заразу. А дальше – тотальное вымирание и полное одичание оставшихся. Как говорится, неизвестно каким оружием будет вестись третья мировая война, но четвертая – совершенно точно камнями и палками. Перенаселение планеты приведет к психозу и самоуничтожению. Я смотрел какой-то голливудский блокбастер, где была озвучена очень интересная мысль: человечество – вирус в организме планеты. И, соответственно, есть два варианта исхода в таком случае: или организм справится, уничтожит вирус и оздоровится, или вирус убьет носителя. В любом случае, ничего особо хорошего не предвидится...
– Задам последний вопрос. А существует ли идеальный мир? Смогли бы вы пофантазировать?
На мой взгляд, моделью мира, наиболее близкой к идеалу, можно назвать Золотой Миллиард. Меня часто спрашивают в этой связи: «А сам-то ты, думаешь, попадешь в него?» Я не думаю, а совершенно уверен, что попаду. «Ты что, лучше всех?» А не надо быть лучше всех – надо быть лучше восьми прочих, а я навскидку назову десятка два тех, кого превосхожу по всем без исключения параметрам. Так что я в этом Миллиарде еще на двух стульях разлягусь.
А если совсем серьезно, то, как ни жаль, идеальный мир – это мир, где нет людей. Человек имеет свойство, как и любой паразит, изгаживать и впоследствии уничтожать все, к чему прикасается. Сколько экосистем, видов флоры, фауны загублено человеком?! И что вместо этого? Мобильное излучение и бетонные пустыни...
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
