Процесс: личное дело Йозефа Францевича К. (Новосибирск, Красный факел, рецензия)

Это случится весной. Около восьми часов утра. В Ваш день рождения. Жизнь идет своим чередом, за стеной суетятся соседи, птицы поют во весь опор. Вы неспешно прогоняете сладкую лень, планируете предстоящие выходные, вспоминаете любимое лицо, прокручиваете в голове вчерашний вечер, готовитесь поглотить свой праздничный завтрак. Много лет Вы спокойно служите в конторе, где Вас считают порядочным работником, начальство очень ценит Ваше мнение, Ваш самый большой грех - неуплата какого-то мизерного штрафа, выписанного стражами порядка несколько лет назад: все не доходят руки. Ничего не предвещает беды, ни одной тревожной мысли не маячит на горизонте, друзей, охально приходящих по утрам, у Вас просто нет. И тут в дверь без стука войдет какой - то человек. Будет пить из Вашей чашки, станет трогать Ваши вещи, начнет самовольно распоряжаться Вашим временем. Ничего страшного, Вы только арестованы, больше ничего. Вы не имеете права хранить молчание, не имеете права уточнять подробности, не имеете права знать свои права. В ожидании начала "Процесса" Вы можете либо зажмуриться от страха, обрекая себя на полную неизвестность, либо защипаться до полусмерти, судорожно пытаясь проснуться, либо угоститься Кафкой (Вы ведь так и не позавтракали), что любезно сварганил на сцене театра "Красный факел" режиссер Тимофей Кулябин. С маслом, перцем, огоньком. Без красителей, консервантов, искусственных ароматизаторов. Со своими законами, устоями, авторскими цитатами, любимыми мерами пресечения, народными обычаями. Их, кстати сказать, попытался утрясти в десять пунктов некий N, что когда - то давно проходил по подобному делу одним из первых. Но судьба его, к сожалению, до сих пор остается неизвестной.

1. "Главное - не привлекать внимания". "Процесс" иконы интеллектуальной элиты, одного из основных немецкоязычных писателей ХХ века, скромника, служившего в страховой компании, Франца Кафки - роман-фрагмент, что приговаривался к казни огнем. Согласно завещанию, его палачом назначался журналист Макс Брод, для осуществления умерщвления подходил любой костер-камин, подобная экзекуция предписывалась всем рукописям автора. Фактически после смерти писателя от туберкулеза в 1924-м году, что наступила в возрасте сорока лет, перед его другом лежала стопка бумаг с заглавием "Der Prozess", внутри которой события романа, персонажи, узловые встречи, переворачивающие сюжет, прыгали в хаотичном порядке, количество перечёркнутых сантиметров текста переходило все мыслимые границы, об авторской структуре можно было лишь догадываться. Семь же глав и вовсе не были дописаны до конца. Душеприказчик последнюю волю своего товарища, слава Богу, проигнорировал, к текстовым мозайкам подошел со всей обстоятельностью, открыл миру автора, при жизни которого - по воле самого Кафки - были опубликованы лишь коротенькие рассказы. Первое издание романа Брод осуществил в 1925-м, опираясь на воспоминания от разговоров с его создателем, спустя десять лет он сделал второй выстрел, внеся в премьерный вариант больше тысячи исправлений, дальше - периодические попытки возвращения к манускриптам, поиски ошибочных прочтений, переносы и соединения глав, трудности в осмыслении, игра "Угадай-ка от Франца", в которую многие годы рубятся различные издательства и переводчики. Если уж исходник, базовую точку, саму историю Йозефа К., втянутого в какой - то проклятущий процесс, всячески крутят-вертят, то что уж говорить о вариантах трактовок, параллелях, всяческих фанфиках на заданную тему. От этого полотна сложно требовать завершенности, пыль из потаенных уголков не достать никакой шваброй, наивно надеяться на полную и окончательную авторскую капитуляцию. И никогда нельзя быть уверенным в том, что система внезапно не поменяет правила игры. Нежданно - негаданно, самовольно, как-то вдруг.

2. "Напали на человека в кровати, а еще ждут, что он будет во фраке". Грегор Замза из "Превращения" уже в начальном абзаце отразил свою "насекомость". Господин К. почти сразу понял, что дорожка к "Замку" будет непростой. В рассказе "Исправительная колония" на десятой строчке стоит слово "экзекуция", исключающее всякую возможность счастливого конца. В спектакле Кулябина, оформленном художником Олегом Головко, характерный для Кафки швах всех знакомых представлений о мире тоже начинается без долгих объяснений: с огромного светлого экрана, находящегося за стенкой решетки, фигура в черном говорит об обстоятельствах дела банковского служащего Йозефа К. (Антон Войналович), миксуя свой рассказ с видеоматериалами осмотра помещения. В пространстве без стен стоят стулья, на столике установлен плазменный телевизор, на полках лежат кассеты, в шкафу сложены вещи; на переднем плане расположена кровать со спящим полуголым человеком, которого застали врасплох; в жилище вторглись два охранника вместе с приставом, что развязны, бесфамильны, до предела бесцеремонны; запустился процесс, выступающий аллегорией человеческой жизни. Основной цвет - черный, центровое чувство - растерянность, беспробойный козырь - уверенность в собственной правоте, общий девиз - "никому ничего толком не скажу", главный атрибут - маска - телесный чулок, что украшает лица абсолютно всех. Кроме зрителей, Вас и Йозефа К., разумеется.

3. "Иногда оковы лучше свободы". На первый взгляд "Процесс" напоминает не то кошмарный сон, не то череду выпусков криминальных новостей, не то реалити - шоу "Изображая жертву - 2016". Явных признаков слежки нет, но и на свободу все это никак не тянет; главный герой не знает о том, что он - главный герой, мучается от неизвестности, тыкается то к одним, то к другим, то к третьим; многочисленные камеры беспардонно вынюхивают, протоколируют, выискивают, а потом вываливают свой улов "в телевизор". Переходы же от фрагмента к фрагменту осуществляются при помощи экранного рассказчика, который дает показания, комментирует происходящее текстом романа, пересказывает словами Кафки содержание того, что было выкинуто при монтаже. Все так, как мы, лишенные своей жизни, любим. Кулябин спрессовывает год жизни Йозефа, прописанный автором, до трех часов с одним антрактом, не тратит много времени на бытовые подробности и красочные описания, активно использует привлекательную недосказанность, вымарывает при помощи драматурга Ольги Федяниной из судьбы господина К. те события, которые он считает лишними для целевой аудитории своей передачи. Что это за процесс - не узнаете в финале, где происходит действие - спросите у подозреваемого по смс, захотите подробностей - обратитесь к первоисточнику.

4. "Ты слишком много помощи ищешь у других". Ни на кого нельзя положиться, ни о чем нельзя попросить, никак нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Ближайшее окружение Йозефа - ложные друзья, переживающие только за то, что о них скажут, судебная система - непреклонные соколы, гордящиеся лишь своим строем, общество - бесстыжие псевдопомощники, которые готовы моментально впрячься в решение проблемы, но в итоге от них становится только хуже, горше и тошнее. И от дяди (Илья Музыко), напоминающего мужика с района, и от адвоката (Андрей Черных), увиливающего от любых подробностей на тему дела, и от его сиделки Лени (Екатерина Жирова), активно жалеющей подсудимых телом, и от фройляйн Бюрстнер (Ирина Кривонос), томно заманивающей в свои сети. Все они, вроде обычные люди, в платьях, костюмах, пиджаках, с микрофонами, но ни о желаниях, ни о мыслях, ни об их подлинных мотивах нельзя сказать ровным счетом ничего. Они безлики, затерты, лишены мимики. Они - машина. Они - те самые загадочные "мы", что точно знают все о твоем уголовном деле. На лица будто наложены квадратики, чтобы стереть возможность идентификации, отличительных особенностей у них почти нет, дисфония, устроенная искусственным путем, надежно превратила их персональные голоса в один общий пакостный голос системы. Все они говорят одинаковым гулким басом, будто злодеи из фантастических фильмов, живут с измененным звучанием связок, словно подозреваемые на оперативном видео, из-за масок лишены возможности посмотреть друг другу в лукавые глаза, крепко укрыты от недоброжелателей и поклонников. Свидетелей и участников процесса не должны опознать ни при каких обстоятельствах.

5. "Ложь возводится в систему". В определенный момент начинает казаться, что об идущем процессе знают все, но предательски молчат, что они с ним заодно, что всё вокруг, организованное по предварительному сговору, буквально соткано из лжи, намеков, недосказанностей. Йозеф К. - единственный живой и рациональный герой в мире, что крайне абсурден, но до безумия логичен и структурирован, фантастичен, но до боли реален, наполнен вязкой атмосферой, но совершенно несгибаем. Создан в начале прошлого века, но до крайности современен. Узнаваем, понятен, пугающ, отвратителен, обычен. Перед Войналовичем, лицо которого три четверти эфирного времени выводится на экран крупным планом, стоит довольно непростая задача: существовать в жесткой системе координат, заданной режиссером, безоговорочно довериться ему и ей, не пытаться объегорить Систему, но вступить с ней в открытый конфликт. Почти случайно. Войналович идет четко, но пока не всегда уверенно, излишне сомневаясь, порой не до конца веря в происходящее (как и его герой, кстати), искренне стараясь максимально просто и разговорно провести сцены, в которых близок к точке кипения. И человеческой, когда все против, и актерской, когда ни в глаза не заглянуть, ни голоса толком не услышать. Его герой, живущий в городе без окон, дверей, стен, будущего, приговорен к участи Ивана Ильича, помнит о муках Раскольникова, болен хворью Цинцинната Ц.. Любую смерть можно пережить, если кругом не врут, любое наказание терпимо, если по-настоящему признаешь свою вину, любое приглашение на казнь можно принять, если на обороте написаны ее точные дата, место и время.

6. "Сам Свод законов неизменен, и все толкования только выражают мнение тех, кого это приводит в отчаяние". Встреча агрессивно настроенного Йозефа с недружелюбным адвокатом - весьма наглый приход к его постели, покрытой черным бельем, взаимные вопли, циничные показательные игры в "плохого - хорошего"; любовные эпизоды - откровенное скольжение камеры по одетым телам, подкрепленное живым планом; сцена рассказа притчи о привратнике - диалог при приглушенном белесом излучении от художника по свету Дениса Солнцева, во время которого Священник (Павел Поляков), вернее, его черная фигура, сидящая на стуле, спокойно излагает историю, а Йозеф - Войналович наворачивает рядом круги, ломает руки, мучается от головной боли. Жаркий же монолог фигуранта из второго акта, произносимый перед веб - камерой, что звучит максимально правдиво, откровенно, созвучно времени, становится настоящей исповедью перед всем честным интернет - пространством. Он, выпивая, переживая, бродя по комнате, подлетая к экрану, не то убеждает себя в невиновности, не то перетягивает на свою сторону большинство, не то вопит от бессилия, не то оправдывается, не то записывает очередной ролик для своего канала на YouTube. Вот только в сети сейчас нет ни одного его подписчика.

7. "Суду от тебя ничего не нужно". Если система задумала тебя сломать, то она это обязательно сделает. Играюче. Не помогут ни выяснения, ни женщины, ни мольбы, ни затяжные разговоры. Уже доказано в "Матрице" Вачовски, обыграно в "Гаттаке" Никкола, закреплено "Эквилибриумом" Уиммера, отшлифовано "Началом" Нолана, наглядно подтверждено Кулябиным. Никаких лайфхаков нет.

8. "Правильное восприятие явления и неправильное его толкование никогда полностью взаимно не исключаются". В спектакле Вы можете углядеть и Оруэлла, и Замятина, и Воннегута, и Хаксли, и, конечно, Камю. Вот только они были позже, а Кафка - их предтеча. Не лишним будет вспомнить перед просмотром норвежца Кнута Гамсуна, Фёдора Достоевского, Льва Толстого (важно отметить, что его рассказ "Смерть Ивана Ильича" был одним из любимых у Кафки). Но они все остались за спиной. В ярком черном цвете так и хочется найти место для графики нидерландского художника Маурица Эшера, сюрреализма Сергея Старко, строк Ильи Кормильцева, писавшего в конце века про тех самых "скованных одной цепью, связанных одной целью". Как внутри черного квадрата. Неизбежны параллели с кулябинским же спектаклем "Три сестры", в котором все выстроено на сложностях с речью, с "Kill" - ом, где с экрана на зал глядят глаза Господа, с "Геддой Габлер" в стиле hi-tech. Или избежны. Это уже как суд решит.

9. "Приговор не выносится сразу, но разбирательство постепенно переходит в приговор". Весь "Процесс" - праздник общей беды на все времена, обрывки пленки, что мучительно хочется склеить у себя в голове, технически безупречный сериал-триллер, который предназначен для показа лишь на монохромных телевизорах. Он, с элементами эротики, сценами насилия, mockumentary-вставками, мог бы идти только после полуночи, по пятницам, тянуться вечно, переплюнув, например, "Секретные материалы". В духе "Твин Пикса" Дэвида Линча и "Королевства" Ларса фон Триера, но недотягивая до мощнейшего саспиенса Хичкока. С библейской образностью, пропитанной с атмосферой безысходности, но не без упрощения самого автора для общей доступности. Со стремительной второй частью, но не без некой волокиты в середине. С эксклюзивной возможностью смотреть почти с любого места, но не без права на повторный просмотр первых серий в сети. С остановкой за несколько минут до тотального ада, избыточностью в криках, легкой надуманностью, но это ведь и не реальное дело по спектаклю "сами-догадайтесь-какому". Кулябин, запуская слушание со сцены Новосибирского государственного академического театра "Красный факел", то держит зрителя в безоговорочном напряжении, то (порой излишне) дозволяет расслабиться, то сгущает оттенки черного, то увеличивает баланс белого, то жонглирует жанрами, то погружается в один, то играет с ожиданиями, то перебирает свои воспоминания, то растягивает события на десятки минут, то включает ускоренную перемотку. Этот проект, любопытный для тех, кто уверен, что Кафка - это тухло, непонятно, депрессивно, неинтересно, но и безопасный для психики продвинутых "кафкианцев", никогда бы не показали в прайм - тайм, не выпустили бы на центральном канале, не рекомендовали бы лицам младше 18-ти лет. Но зато за выходом его сезонов - хорошо бы на кассетах - уж точно следили и охотились бы не меньше, чем за Йозефом К.

10. "Кто процесс допускает, тот его проигрывает". Вы, разумеется, можете пойти другой дорогой, но она, узенькая, выведет Вас или к "Замку", или к "Приговору", или к "Америке", или к "Превращению". Проще говоря, к альтернативным вариантам финала "Процесса". Решайте сами, но всегда помните, что ошибки этой системой не прощаются, преступлением может стать всякое непреднамеренное сопротивление, каждый процесс безжалостен и беспощаден, любое наказание справедливо и неизбежно. Ни о каком исключении не может быть и речи. Да, кто-то явно оклеветал Йозефа К., но Вам нечего бояться. Вы ведь ни в чем не виноваты: не знали того, как все может обернуться, не состояли в предварительном сговоре, ни по одному делу не проходили свидетелем. Последние же три часа Вы и вовсе сидели дома без телевизора, а не смотрели на хладнокровное и безжалостное уничтожение себе подобного. Не виноваты. Совершенно. Вообще и совсем. Всецело. Или... Вот сейчас наконец-то остановитесь и подумайте хорошенько. Ведь теперь это уже Ваше личное дело.

Фотографии Фрола Подлесного

Добавить комментарий