Петербургский переводчик и прозаик Ася Петрова, автор ярких и психологичных произведений для детей и подростков, поговорила с нами об особенностях детской литературы в России, о своём пути к взрослому роману, о последней книге и о непростых отношениях с внутренним ребёнком.

—После прочтения ваших книг в первую очередь возникает вопрос: откуда такая любовь к французскому?

— К сожалению, мне придётся дать вам очень тривиальный ответ. Дело в том, что я со школы изучала французский язык, и всё шло очень предсказуемо. Сначала была французская гимназия, потом французский филфак, потом Сорбонна, потом началась работа над переводами… Я не могу сказать, что французская литература – моя любимая. Может быть, я даже предпочитаю англо-американскую или русскую. Но когда над чем-то очень долго работаешь, например, над текстом, и очень въедливо читаешь его, начинаешь находить в нём нечто необыкновенное. Начинаешь любить то, что делаешь. Это интерес, который мне привили с отрочества. И оказалось, что я создана и для профессии переводчика в том числе.

— Ведь с языками так бывает не всегда: иногда человек всю жизнь учит язык, который ему не нравится. А тут складывается впечатления, что французский язык – это ваше, вы даже похожи на француженку.

— Да, говорят ещё, что на итальянку. Как написала замечательная поэтесса Марина Бородицкая в стихотворении «Записка»: «Исторически так сложилось, так получилось, а пуще – сказалось так».

—В одном интервью, когда зашла речь о французской детской литературе, вы сказали, что многие их книги у нас были бы невостребованы: такова особенность российского восприятия. Как вы думаете, в чём коренное отличие русской детской литературы от французской?

—Франция ассоциируется со свободой – Liberté, Égalité, Fraternité – свобода, равенство, братство, но прежде всего свобода. И мне кажется, русской аудитории не хватает свободомыслия и открытости сознания. Сознание загнано в какие-то рамки и не приемлет шаг влево-шаг вправо. Французская литература в целом склонна к экспериментам. Французские авторы не боятся напугать ребёнка, сказать о чём-то, что его заденет, уязвит, заставит крепко задуматься. Российские родители опасаются за своих детей в этом плане. У нас эта свобода есть, но она ограничена. В этом есть свой резон, наверно. Здесь мы уже переходим к теме воспитания детей, нежели творчества, но детская литература и воспитание – вещи, в общем-то, связанные (но немногие люди вам так скажут, и я, конечно, скажу, что детская литература – это искусство, и надо писать свободно и экспериментировать).

—В чём же причина такой закрытости? Неужели где-то есть цензор, который говорит: вот это не пропускаем, это вредно детям, нельзя?..

— Надо сказать, что не только французы отличаются открытостью сознания, не только они не боятся писать на болезненные темы. Об этом пишут скандинавы вовсю и многие европейские авторы, да и американцы тоже. Вы сказали про цензора – он есть, конечно. Есть градация: 6+, 12+, 14+ … Вот когда ввели этот закон, появилась масса проблем с тем, как детскую литературу классифицировать. Когда я писала книжку, папа в ней не мог выпить бокал вина – иначе пришлось бы ставить сколько-то плюс, а книжка была рассчитана на двенадцатилетних. Наше государство считает, что двенадцатилетние дети не знают о том, что люди ходят в ресторан и пьют вино. Абсурд, но это так. Опять же, в прошлом году я переводила книгу писательницы Аньес Дезарт под названием «Ты мне не нравишься», и вторая часть – «Ты мне всё ещё не нравишься». Очаровательная книга, вышла в издательстве «Поляндрия», и вот в этом году я получила за неё премию Андерсена международной ассоциации IBBY за лучший перевод. В этой книжке подруга главной героини всё время покуривает. Каждый эпизод общения двух подруг начинается со слов «Жоана сняла трубку, и я услышала, что она закурила». И мы лоб разбили, думая, на что заменить курение, чтобы не поставили 18+ - а это книжка для детей. В итоге я тупо заменила сигарету жвачкой, но с ней тоже были проблемы, потому что Жоана пыталась бросить курить, и у неё было отвыкание – а какое отвыкание может быть от жвачки? Я там придумала какой-то гастрит от жвачки, ну в общем навертела массу всего, но в итоге смелые издатели оставили в книге курение и написали на спинке, что в этой книге дети думают и разговаривают совсем как взрослые и даже курят. По-моему, они зря это написали, но себя обезопасили. Так что цензура существует ещё какая. Я не утверждаю, что цензура всегда плоха, оберегать детей – это очень правильно. Но, как говорила моя знакомая переводчица, не надо доходить в своём усердии до маразма. Кстати, вспомнила ещё одну забавную историю на эту тему. Моя первая книжка «Волки на парашютах» начинается рассказом «Витя догола», и там проблема, часто встречающаяся у детей, - ребёнок не хочет одеваться. Ему всё давит, жмёт, натирает, и бабушка никак не может собрать его на прогулку. И в конце я нахожу выход, как объяснить ребёнку, почему он не может ходить голым. Он случайно видит на кухне голого папу, который читает газету перед сном, думая, что ребёнок уже спит. Потом видит, что к папе присоединяется голая мама. И ребёнок в ужасе бежит в свою комнату под одеяло и думает, что одетыми ему его родители нравятся больше. Это очень психологичный рассказ. Многие взрослые отреагировали на него с большим недоумением и возмущением: голый папа, голая мама… Родители хотят, чтобы какие-то аспекты нашей жизни были скрыты от детей. Мне кажется, что с детьми можно говорить абсолютно на любую тему, главное – как ты говоришь.

—Какую книжку современных русских авторов вы бы дали своему ребёнку?

— Несмотря на то, что я сама пишу прозу, я больше читаю детскую поэзию. Может, потому что меня воспитали фактически на поэзии. Могу назвать Артура Гиваргизова – очень известный и интересный поэт. Он пишет и прозу. Это редкий случай свободы и экспериментаторства в нашей детской литературе. Среди прозаиков – замечательная Наталья Евдокимова, один из лучших современных прозаиков Евгения Басова, очень тонкий психологичный писатель Нина Дашевская. Среди новаторов я вам больше никого, кроме Гиваргизова, не назову. Детская литература остаётся традиционалистской, и поэтому не выходит на один уровень со взрослой. Она редко становится инфоповодом, несмотря на наличие премий и хороших авторов. Детскую литературу большинство людей не воспринимает как современное искусство.

—Теперь хотелось бы поговорить о вас как об авторе. Не буду затрагивать тему, о которой вам постоянно говорят: что книги у вас не совсем детские. Спрошу о другом. Вы очень психологично и тонко описываете внутренний мир подростка, откуда вы черпаете основу для этого? Был ли у вас какой-то подростковый бунт?

— Безусловно, основа была. Я вспоминала своё детство, свой переходный возраст, хотя в классическом подростковом возрасте, лет в 12-13, я была спокойной нормальной девочкой. И родители, и все вокруг удивлялись, как это я так спокойно переживаю этот период. Вот лет в 17 у меня начался смачный подростковый возраст. Так что я действительно многое списываю с себя, как и любой автор. Чем ближе к зрелости, тем больше начинаешь списывать с окружающих людей. Тоже есть смешная история по этому поводу. Когда я пришла первый раз на фестиваль детских писателей «Вокруг ДЕТГИЗа», Сергей Махотин у всех спрашивал, как они пришли к писательству, и все отвечали: ну, у меня родился ребёнок, и я стал писать. Буквально все давали такой ответ! И когда очередь дошла до меня, я не знала, что сказать, и сказала: «Наверно, я не до конца рассталась с детством». Я начала с «Волков на парашютах», потом были «Взрослые молчат» - и так по нарастающей в плане возраста. От детско-подростковой литературы к подростковой, потом к подростково-взрослой, это уже «Короли мира», что называется, young adult, и к взрослой – моя последняя книжка «Последняя треть темноты». В советское время была такая передача «Вместе с книгой мы растём, - вот так и у меня.

—При чтении некоторых ваших книг складывается впечатление, что автор – этакий Билли Миллиган, особенно в «Чувствах, у которых болят зубы», где повествование резко переходит от одного героя к другому. Мне, взрослому читателю, не всегда удавалось сразу отследить, кто сейчас говорит. Как вам удаётся так резко переключаться при написании? Ведь персонажи действительно очень разные: начиная с возраста и заканчивая переживаниями.

— Я не знаю, как мне удаётся переключаться, это такой же вопрос, как «что сложнее писать: взрослую или детскую литературу». Когда я писала «Чувства, у которых болят зубы» - это было уже очень давно, как мне кажется, - я была просто помешана на идее о том, что форма творит содержание (хотя для меня и сейчас это важно). Мне хотелось создать в языке что-то новое. И я придумала, что вот эти голоса никогда не будут замолкать, один голос будет наслаиваться на другой, и будет возникать многоголосие, которое буквально взрывает мозг. Я очень живо представляла себе персонажей, которых описывала. У каждого из них было что-то от меня: и у маленькой девочки, и у молодой женщины, и у художника, и у пожилого исследователя. Так что, наверно, поэтому мне удавалось переключаться так быстро.

—Вопрос, который меня мучает до сих пор: как же всё-таки звали главную героиню?

— Никак. Я решила, что у главной героини не должно быть имени. У меня вообще, честно говоря, с именами напряжёнка. Мне почему-то кажется, что обычные имена моим героям не подходят, и я начинаю изобретать имена. Мне очень трудно даётся назвать героя Наташей или Катей, в детских книжках у меня это встречается чаще, а в подростковых я уже позволяю себе похулиганить.

—Если возвращаться к процессу работы – ваш внутренний ребёнок ещё жив и всячески вам помогает творить?

— У меня с внутренним ребёнком особые отношения. Это вот такое вам признание. Он безусловно жив, но мне пришлось проделать над собой определённую внутреннюю работу, чтобы ребёнка слегка приструнить. Ещё буквально пару лет назад этот внутренний ребёнок просто рвался из меня и хотел, чтобы я разговаривала только его голосом. Звучит так, как будто у меня раздвоение личности или шизофрения, да? И даже подростковые или взрослые книги писались с его участием, поэтому мне не удавалось создать совсем взрослую книгу. И только когда я этот голосок слегка приглушила, то есть проделала эту психологическую перезагрузку, я смогла писать взрослую прозу. Взрослая книжка «Последняя треть темноты» вышла в конце осени.

— Вы часто рассказывали в интервью, что вам в детстве много читали. Была ли какая-то книга, которая вам ну вот вообще не зашла?

— Мне не понравилась «Пеппи Длинныйчулок», потому что мне показалось, что она то ли грустная, то ли скучная, то ли непонятная. При этом я обожаю Астрид Линдгрен, я обожаю Карлсона, моя любимая книга у неё – «На острове Сальткрока», я по ней даже устраивала в детстве игры на даче с товарищами. И я не смогла, как и многие дети, читать «Алису в Стране чудес», потому что было непонятно. В детстве я не была таким читателем, каким я бы хотела, чтобы был мой читатель, понимаете? И когда я пишу свои сложные, проблемные, экспериментальные подростковые книги, я прекрасно осознаю, что велика вероятность того, что я сама бы в детстве их читать не стала.

—А как вы представляете себе своего читателя? Интеллигентный всесторонне развитый ребёнок?

— Я тоже была всесторонне развитым ребёнком! Я никак себе его не представляю. Когда я пишу, то это самовыражение. Вот сейчас, когда я начала писать для взрослых, я уже представляю своего читателя. А до этого представления не было, но бывала возможность с этим читателем встретиться. Тогда я видела, что это разные люди, и часто это не дети , это молодые и немолодые взрослые, родители, подростки, с которыми мы вели умные беседы на тему прочитанного. И я видела, что подростки и дети адекватно и правильно реагируют на то, что я пишу.

—Какой самый поразительный отзыв о своем творчестве вы получали?

— У меня было два самых поразительных отзыва. Один детский, когда «Волки на парашютах» заняли первое место в «Книгуру». На финальном этапе этого конкурса произведения публикуются в интернете, их читают дети и пишут отзывы. И вот какой-то ребёнок написал совершенно очаровательно: «Автор не берёт нас за дураков». Этот отзыв мне ужасно понравился, и я поняла, что у меня получается писать искренне, и дети это чувствуют. А второй отзыв – от моего папы на мою взрослую книжку «Последняя треть темноты». Он прочитал её за два дня, позвонил мне и сказал: «Я вообще не понял, что это за хрень».

—Расскажите немного о книге «Наверно, я ещё маленький», которую вы недавно презентовали в Москве и Питере.

— Я её воспринимаю как третью часть «Волков на парашютах». «Волки», потом «Взрослые молчат» и «Наверно, я ещё маленький», причём последняя – самая взрослая из этих трёх книжек. Это опять книга психологических рассказов для и о взрослеющем ребёнке. В ней единственный герой по имени Витя, тот самый «Витя догола», который обсуждает со своим другом Пашей разные проблемы бытия. Самый главный вопрос, который его волнует, - о смысле жизни. Он подходит к папе и спрашивает у него, в чём смысл жизни. И вдруг он понимает, что ни папа, ни мама, - никто не может ответить ему на этот вопрос. Ответ он так и не получает, но замывается и бурно обсуждает это с Пашей, который тут же начинает над ним прикалываться. В этой книге вообще ставится много вопросов, на которые не даются ответы. В «Волках на парашютах» ответ всегда был, пусть и неодназначный. Ещё здесь поднимается проблема взаимоотношений с учителями, точнее, с одной учительницей литературы, которой главный герой почему-то не нравится. И там есть такой рассказ, который так и называется – «Я ей не нравлюсь». И вот Витя на протяжении всего рассказа пытается понять, почему же он ей не нравится, и старается всё-таки понравиться: стирает с доски, тренирует младшеклассников, приносит мел. Но она всё равно к нему равнодушна. И он не может, как взрослый, с этим смириться. И в конце он понимает, что всё дело в том, что она ему тоже не нравится. Это на каком-то интуитивном уровне. И для него становится открытием, что человек может просто не нравиться – вот просто так. В этих рассказах юмор соседствует с психологией и, не побоюсь этого слова, философией. Сборник заканчивается рассказом «Наверно, я ещё маленький», где подросток отправляется на дачу и понимает, что дача для него – это поиск какого-то приключения и приходит к выводу, что наверно, он всё-таки ещё маленький, раз ему нужны все эти приключения. Это, конечно, взрослый взгляд на себя самого: ребёнок про себя не скажет, что он маленький, да?

—И напоследок, философский вопрос. Как вы думаете, когда человек взрослеет?

— Когда он осознаёт ценность жизни.

Фотографии Светланы Карловой

Выражаем благодарность в проведении интервью ресторану-фондю «Чердак художника».

До публикации шорт-листа премии «Русский Букер» осталось несколько дней. Андрей Аствацатуров, петербургский писатель и филолог, встретился с нами в кафе «Радости кофе» и рассказал, кому нужны литературные премии, как их выиграть и почему в шорт-листах одни и те же имена.

— Чем вообще полезны отечественные литературные премии авторам — начинающим и уже опытным? Помимо денежного приза, конечно.

— Исторически премия должна увеличивать тиражи. Ее задача — привлекать внимание читающей публики к определенному автору. В России на данный момент нет премии, которая бы поднимала тиражи. Существуют отдельные ситуации, отдельные обстоятельства, отдельные попадания. Например, премия «Букер» подняла тираж в свое время моему коллеге и другу Михаилу Елизарову. Но в целом премии тиражи не поднимают. Они фиксируют уже известную, популярную книгу, что никак не сказывается на характере продаж. Я бы сказал так.

— Ваши романы входили в списки «Новой словесности», «Национального бестселлера», «Русского Букера», «Топ-50», «Большой книги». Что лично вам дали литературные премии?

— Не знаю, я не пытался это как-то осмыслить. Скорее, это просто повышает самооценку и является таким удачным материальным подспорьем. Больше она автору ничего не дает. На сегодняшний день проблема всех премий, что люди одни и те же, одни и те же имена мелькают в шорт-листах всех премий. Премий у нас около трехсот, по-моему, но их никто не знает, они никому не известны. Известные премии – это, прежде всего, «Русский Букер», это «Большая книга», это «Ясная поляна», это «Национальный бестселлер», который выдается в Питере, и «Новая словесность». И «Дебют». Если человек получает эту премию, то он оказывается признан неким экспертным сообществом. Они не сильно влияют на читательский спрос, они скорее повышают автору самооценку и дают какое-то денежное вспомоществование. Вот три миллиона, почему бы, действительно, не получить? Или восемьсот тысяч, «Новая словесность». Я вот получил «Приз зрительских симпатий», «НОС»(прим. премия «Новая словесность»). Двести тысяч, по-моему, было. Неплохо так, я что-то купил на эти деньги. Автор может квартиру приобрести, предположим, добавить какую-то сумму. Но так это ни на что не влияет.

— Вы знакомы с литературными премиями не только как лауреат, но и как член жюри (прим. ред. член большого жюри премий «Национальный бестселлер», «Дебют, «Новая словесность»). Что сделать, чтобы выиграть премию — или хотя бы попасть в лонг-лист?

— Если это человек «с улицы», то шансов у него, я думаю, никаких нет. Хотя бывают разные ситуации. Бывало такое, что человек со стороны приходит и пишет очень трендовый роман, например, Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза». Но нужно издаваться в определенном издательстве, чтобы получить премию типа «Ясная поляна», «Большая книга» или «Русский Букер». Какое-нибудь маргинальное, незаметное издательство… если вы там издадите книгу, то не уверен, что вы получите приз, максимум – попадете в лонг-лист или шорт-лист. Проблема наших премий в том, что они являются частью лобби, частью тусовок и компаний. Когда показывают лонг-лист, мы примерно понимаем, кто войдет в шорт-лист. Всегда за этим стоят какие-то деньги, какие-то издательства, какие-то интересы, какие-то тусовки и знакомства.

— То есть автору, который хочет выиграть премию, нужно войти в тусовку и издаться в нужном издательстве. А что дальше?

— Да, нужно быть в некой тусовке или издаться в определенном издательстве. «Эксмо», «АСТ». «Лимбус-пресс», кстати, неразрывно связан с «Национальным бестселлером»: их книги очень редко попадают в лонг-листы и шорт-листы других премий, но зато всегда попадают в лонг- и шорт-лист «Национального бестселлера». Тут нужно создать некий продукт. Вот есть у нас писатели, которые создают очень профессиональный продукт. Роман, с определенными героями, с сюжетными катаклизмами, с интересной фабулой, с глобальными социальными проблемами… хотя их эти проблемы совершенно не интересуют, по большому счету. Вот за это можно получить большие премии.

— Вы писали с расчетом получить премию?

— Нет, но есть люди, которые действительно пишут «премиальные» романы. Книжный бизнес похож на кинобизнес, они устроены похожим образом. Есть фильмы категории «А», которые снимают под «Оскар», чтобы получить определенного типа статуэтки, есть фильмы, которые конкретно собирают просто кассу. Так же точно устроен и, к сожалению, книжный бизнес. Есть книги жанровые, например, Дмитрия Глуховского, Олега Дивова, которые ориентиром имеют огромные тиражи, и есть книги, ориентированные на премии. Книги, которые пишет Захар Прилепин, Евгений Водолазкин – вот они как бы книги категории «А». Это литература, которая будет востребована крупными премиями. Мне это не интересно. Мне не интересны глобальные социальные проблемы, мне не интересны романы с фабулами, мне не интересно это писать. Можно не получать премию и вполне себе хорошо существовать. Сорокин получил не так много премий. Он получил премию Андрея Белого, про которую никто не знает — и которая ничего не значит. Рюмка водки и все. Виктор Пелевин, по-моему, вообще никаких премий не получал! Он первый автор, он автор, на которого все ориентируются, он автор, с которым все спорят. Поэтому, мне кажется, на премию не надо ориентироваться.

— Представим такую ситуацию: некоему человеку, не знакомому с современной русской прозой, очень хочется это знакомство свести. Стоит ли ориентироваться на списки литературных премий?

— Вот тут есть смысл ориентироваться на премии. Его никто не обманет. Я бы так сказал: иногда выбор «Букера» не очень хорош, но последние годы мне нравится, последние два года. Но, понимаете, Юзефовича я и так читаю, мне не нужен «Букер» для этого. Алешковского я и так читаю, Снегирев – мой приятель. Но если взять среднего читателя, то это хорошо. Он узнает о тех же Юзефовиче, Снегиреве, Петре Алешковском и так далее. Шорт-листы премий, как правило, неплохие. Лидерами премий редко становятся плохие авторы. Вас там не обманут, это нормальная литература будет. Это не выдающаяся литература, не крупная, может быть, не самая значительная, но вас никто не обманет. На «Нацбесте» — никогда! Ни разу не было ни одного прокола. «Нацбест» дважды получал Быков за прекрасные тексты, «Нацбест» получал Бояшов, «Нацбест» получал Андрей Герасимов, «Нацбест» получала Козлова. В «Букере» были проколы. Не буду говорить, кто, это мои коллеги.

— Вы хвалили роман Анны Козловой «F20», который взял «Нацбест». И теперь он в лонг-листе «Русского Букера». Козлова выиграет?

— Вряд ли. Премия должна иметь собственное лицо. Козлова уже все получила. Надо чтобы и про другие книги люди узнали. Мы, например, в «НОСе» не дали Водолазкину премию, потому что накануне он получил «Большую книгу». Кстати, вы заметили, одни и те же списки? Книги путешествуют по этим спискам все время.

— Почему в списках там много книг, изданных «АСТ» в серии «Редакция Елены Шубиной»? В лонг-листе «Букера» это шесть книг из девятнадцати. Это особенная серия? Кстати, ваши последние книги там же изданы.

— Абсолютно верно, Шубина — это издательство внутри издательства, которое издает сильную отечественную литературу, куда все стремятся. Там есть свои хэдлайнеры: это Водолазкин, это Захар Прилепин, это Людмила Улицкая. И Юзефович. Это очень профессиональная литература: Шубина никогда не издавала плохих книг. Но при этом Шубина открыта для новых авторов.

— Если Шубина — первый шаг к премии, что сделать, чтобы к ней попасть?

— Написать хороший роман и отослать ей. И все.

— Раз уж мы о премиях. Исигуро, Нобелевская премия. Хорошо или плохо?

— Отлично! Слава тебе, Господи! Я просто перекрестился. Я думал, что про эту Нобелевскую премию забыть уже надо и выкинуть ее на помойку. Более того, результаты прошлой Нобелевской премии обнулили то, что ее дали Фолкнеру, Сартру, Камю, Киплингу и Элиоту. Давать Алексиевич и Бобу Дилану? Почему Дилану-то? С ума сошли? А почему не Леонарду Коэну, у него стихи лучше, музыка лучше? Почему Бобу Дилану-то? Чтобы что? То есть я подумал, что следующий Павленский получит. Или блогер какой-нибудь. Или Оксимирон. Ну а что, после Алексиевич? Но Исигуро – просто отлично, потому что это классический автор, это изумительный человек, который действительно соединил несколько культур. Это абсолютно правильное решение. Слава Богу!

Напомним, что шорт-лист премии «Русский Букер» жюри объявит 26 октября. Лонг-лист из 19 номинантов уже известен, его можно прочитать на сайте премии.

Фотографии Февралины Четверговой

Александр Сергеевич Пелевин – молодой петербургский писатель, поэт и журналист. Осенью 2018 года вышел третий по счёту роман Александра – «Четверо», презентации которого недавно прошли в Москве и Санкт-Петербурге, а двадцать восьмого января роман номинировали на премию «Национальный бестселлер – 2019». В книге происходящие события развиваются параллельно в трёх временных отрезках: прошлом, настоящем и будущем, но имеют между собой неразрывную логическую связь.

Подобно сравнению разных эпох в своей последней книге, в интервью Александр поделился своим мнением относительно происходящего в современной литературе в наши дни с оглядкой на прошлое. Писатель рассказал о своём творческом пути, рассудил о связи журналистики и художественной литературы, а также дал несколько советов тем, кто хочет начать писать и публиковаться.

– Как ты пришёл в литературу и почему остался?

– В литературу я пришёл в первую очередь как поэт, а уже потом начал писать прозу. Это было лет в восемнадцать. Стихи понравились людям: я начал их писать, публиковать и получать отзыв, так как нет автора без публики и отзыва. Этот отзыв и дал мне энергию, чтобы продолжать писать и самосовершенствоваться. Позже я начал выступать и написал первую книгу – это было совершенно неожиданно, потому что я не планировал её издавать. Литература, как пел Оксимирон, это способ «стать частью чего-то большего, чем я». Ради всего этого всё и затевается.

– Обратная связь – это важно. Расскажи про свою. Прислушиваешься ли ты к мнению своих поклонников и помогает ли это в творчестве?

– Любому автору стоит прислушиваться к мнению поклонников, ибо писателя без читателя не существует. Часто возникают пожелания вполне разумные, которые наталкивают на новые идеи, или на творческом вечере задают такой вопрос, о котором ты раньше никогда не задумывался.

– Что еще влияет на тебя, как на писателя?

– Влияние на меня, как на писателя, оказывает окружающая реальность во всех её проявлениях. Лучше всего влияют визуальные образы: кино, картины, музыка – весь культурный бэкграунд, который окружает автора. Выделить что-то конкретное невозможно.

– А современные технологии? Интернет, например?

– Конечно. Появляются новые форматы и сюжеты литературных произведений. Киберпанк, о котором мечтали фантасты восьмидесятых годов, наступил и победно шествует по планете.

– И радует нас миллионами комментариев и отзывов с токсичной критикой. Как отличить ее от конструктивной? Чему верить?

– Отличить одно от другого порой действительно трудно. В большинстве случаев рецензент скатывается во «вкусовщину». «Мне не понравилась концовка, да и главный герой ни о чём», - чаще всего отзывы выглядят подобным образом. Важно научиться отделять «вкусовщину» от реального восприятия текста, знать, что люди часто читают не очень внимательно, видят то, чего нет. Напротив, есть и очень полезная, конструктивная критика. Главное её отличие в том, что после ознакомления с качественным откликом автор узнаёт что-то новое о собственном тексте. Например, недавно в одной из рецензий меня упрекнули в частом употреблении слов «зачем-то» и «почему-то» в моих книгах. И правда: казалось бы, подобные слова должны подчёркивать внезапность действия, но зачастую необдуманность и поспешность понятна сама по себе, исходя из поступка героя. Такая критика очень полезна для автора – после ознакомления с ней начинаешь быть внимательнее и больше не повторяешь прежних ошибок. Также не стоит забывать, что люди в принципе очень любят критиковать других – это нормально, и так было всегда. Куда веселее конструктивного диалога написать едкий ироничный текст в ответ на вышедшую книгу или фильм и «рубить лайки». Смысла обижаться на это нет.

– Чем по твоему мнению литература прошлого отличается от современной?

– Отличается очень сильно. Постмодерн своим появлением целиком «перевернул» все сферы культуры и искусства. Литература стала совершенно другой: она стала выполнять другие задачи, говорить другим языком. Даже та литература, которая не позиционирует себя как постмодернистская, испытывает на себе влияние этого явления, которое захлестнуло нас пятьдесят лет назад.

– Вот взять современного писателя: какие он имеет преимущества перед своим коллегой из, скажем, девятнадцатого века? Или наоборот – в чем минусы современности?

– Однозначно сказать сложно – никто из нас не был в прошлом, но развитие интернета и техники здесь тоже, разумеется, сыграло свою очень важную роль. Сейчас кто угодно может писать и ретранслировать своё творчество неограниченному кругу читателей. Отпала необходимость в рукописи и таком посреднике, как издательство, которое может и вовсе отклонить печать твоего произведения.

В целом возможностей для творчества и публикации стало намного больше, и в этом есть как плюсы, так и минусы. Минусов больше для читателя – учитывая, что любой может выложить в сеть что угодно, читатель встает перед проблемой слишком обширного выбора. Во всём многообразии доступной информации легко запутаться и не найти по-настоящему нужное и интересное. Также в современном литературном мире легко нарваться и на совершенную несуразицу. Это не значит, что литература стала хуже, просто читатель вынужден сам становиться избирательнее.

– Общаешься ли ты с другими писателями?

– Нельзя сказать, чтобы плотно и со всеми, но общаюсь. Например, с замечательным писателем Алексеем Колобродовым, который здорово помог мне поразмыслить над книгой «Четверо» уже после её выхода. Общение с коллегами по цеху – лучший способ получить профессиональную критику.

– Позволь еще один реверанс прошлому. Раньше были широко представлены литературные кружки, объединения. За счет них зачастую и жила литература. Есть ли они сейчас?

– Я с ещё двумя поэтами – Анной Долгаревой и Игорем Никольским – регулярно выступаем вместе. Считать ли это творческим объединением? Да, вполне, почему бы и нет? Литературные кружки есть, они просто приняли форму таких «тусовок по интересам», где авторы поддерживают друг друга.

– Художественная литература – это профессия или призвание?

– И профессия, и призвание! Профессия потому, что ты выполняешь работу. Писать книгу – труд, причём планомерный и достаточно тяжёлый. И, конечно, призвание, потому что работа творческая, а творчество – это то, чему ты добровольно посвящаешь жизнь. Как я говорил в самом начале, способ «стать частью чего-то большего, чем ты».

– Возможен ли успех писателя без таланта?

– Успех не всегда идёт рука об руку с литературным талантом. Он может быть разный, умение поймать волну и делать продаваемый продукт – это тоже талант, пожалуй, даже более необходимый для успеха у публики в наше время.

– Самое время вспомнить, что ты еще и журналист. В чём, по твоему мнению, главное отличие писателя от журналиста?

– Главное отличие состоит в том, что журналист относится к тексту прежде всего как к рабочему материалу, предназначенному сугубо для потребителя новостной ленты. Ему важно, чтобы любой человек, прочитав текст, смог понять, о чём он. В отличие от журналиста, который пишет для аудитории, уже сформированной СМИ, писатель может и должен выбирать свою аудиторию сам. Очень важно понимать, для кого ты пишешь, и что этой аудитории нужно.

– А кто тогда по большей части представляет твою аудиторию, как писателя?

– Аудитория у меня самая разная, в основном это молодёжь, и я этому очень рад. Это и есть современный новый читатель, на которого литпроцесс обращает очень мало внимания, к сожалению. Сейчас в литературе мало продукта для молодой аудитории, я стараюсь с ней налаживать контакт и взаимодействовать. Но, разумеется, есть и более взрослые читатели, которые приходят на чтения и после благодарят.

– Про литературу ты рассказываешь крайне азартно. Почему тогда ты решил профессионально заняться журналистикой?

– Я хорошо умел писать – потому и занялся журналистикой. Я не считаю, что для того, чтобы быть журналистом, нужно призвание или особенный талант. Это такая же работа, как и все остальные. Разумеется, со своими нюансами, но они есть в любом деле. А работа для меня – это способ заработка в первую очередь, а уже потом самореализация. Если ты умеешь что-то делать хорошо, почему бы не начать зарабатывать?

– Окей, журналисту призвание и талант не нужны. А высшее профильное образование?

– Я поступил на исторический факультет СПбГУ, но через некоторое время ушёл, потому что не счёл высшее образование необходимым для себя. Сейчас я об этом не жалею – диплом мне ни разу не понадобился при устройстве на работу. В журналистике, как мне кажется, высшее играет точно не первостепенную роль. Разумеется, в университетах учат, но лучшая учёба – это практика и еще раз практика. Среди моих коллег-журналистов людей с соответствующим образованием процентов пять-десять.

– Что насчет активной политической и гражданской позиций? Без них можно обойтись?

– Нет. Журналист должен любить страну, в которой он работает. Здесь важно не путать журналистику и пропаганду, хотя так или иначе журналистика выполняет пропагандистскую роль. Через неё и находит выражение пресловутая гражданская позиция автора. В то же время я считаю, что откровенно навязывать свое мнение бывает уместно далеко не всегда.

– В статье «Как быть писателем» ты даёшь советы начинающим последователям своего ремесла. Не мог бы ты поделиться парой советов и для этого интервью?

– В целом статья о том, что молодой писатель долгое время не попадает в официальный литературный процесс. Ему сложно получить премию или серьёзную рецензию на произведение от «матёрых» писателей, уже заслуживших признание в обществе. Любая подобная структура костенеет – это обычное явление. Вот я и решил написать о том, что, если ты не попадаешь в литпроцесс, ничего страшного в этом нет. Не нужно переживать из-за того, что тебя не принимают «большие» писатели, просто продолжай заниматься своим делом. На деле это, конечно, выходит совсем не «просто», но нужно набирать свою аудиторию, самостоятельно выстраивать с ней отношения, находить свою нишу, образно говоря, выкапывать домик в снегу и в нём жить.

– Нужно ли постоянно писать, чтобы поддерживать свои навыки, подобно спортивным тренировкам?

– Сказать трудно, потому что я постоянно что-то пишу, и у меня не было такого простоя, чтобы я долгое время ничего не писал. Тем более это невозможно, когда работаешь журналистом.

– Возможно ли «призвать» вдохновение? Есть ли у тебя такой способ? И нужно ли вообще определённое состояние для плодотворной работы?

– Я считаю, что «вдохновение» или то, что под ним подразумевают, переоценено. Вдохновение – это творческий толчок автору. Приходит в голову всегда идея, и она может прийти от чего угодно, совершенно внезапно. А любая идея – это и есть то самое вдохновение. Его можно призвать: интересной поездкой, сменой обстановки, поиском определённых эмоций и состояний. А можно и не призывать, просто работать. Гоняться за определённым настроением не стоит, даже если его нет, писать нужно, иногда заставляя себя. Если бы большая проза писалась только, когда есть вдохновение, она бы писалась очень долго.

Беседовала Екатерина Боснак

Фото предоставил Александр Пелевин

Галина Таланова — биофизик и кандидат технических наук из Нижнего Новгорода. Научная деятельность не мешает ей посвящать себя творчеству — на счету автора восемь книг стихов и четыре прозы. Мы поговорили с Галиной о её новой книге «По волнам, по океанам», отношениях в социальных сетях и чувствах главных героев.

«Полоса чёрная, полоса светлая… Свет и тени, обгоняя друг друга, создают свой постоянно меняющийся причудливый узор на стене, о содержании которого можно только догадываться по размытому тёмному отпечатку на шершавой стене комнаты, купающейся в лунном свете, или на занавеске, просвечиваемой изнутри мягким оранжевым светом, просачивающимся сквозь полупрозрачный абажур. Так было раньше. Так бывает и теперь. Только нынче в нашей жизни появились новые стены, на которых мы оставляем свои тени или дыхание, а то и вовсе чёткими правильными буквами пишем послания праздно гуляющим по Голубому Океану Интернета».

Об авторе

— Добрый день, Галина! Вы по образованию биофизик, а также являетесь кандидатом технических наук. Не совсем творческие направления. Как получилось, что Вы посвятили себя написанию книг и стихов?

— Наверное, судьба была такая, предначерченная свыше, дар, оставленный мне в наследство… Моя мама, Эльвира Бочкова, была поэтессой, хотя по специальности она тоже была не литератор, а кораблестроитель, и она совсем не хотела повторения своей не очень-то счастливой судьбы художника для дочери… Но она была рядом со своей неизменной «общей» тетрадкой в клеточку, куда она роняла завитки букв, вышивая поэтические строфы. Я помню первые главы своей книги про Незнайку, написанные крупным детским почерком в школьной тетрадке, которые я дала почитать папе, так как именно он покупал и читал мне вслух детские книжки, и совершенно не помню первых своих «взрослых» и корявых стихов, написанных уже в студенческом возрасте, блокнот с которыми я прятала под подушкой. Но помню своё какое-то эйфорическое состояние от творческого процесса, сродни тому, что испытывала в детстве на новогоднем ледовом шоу вокруг большой ёлки, мигающей разноцветными огнями и окрашивающими арену во «Дворце спорта» в розовые, сиреневые и зелёные сполохи света, очаровывающие как по мановению волшебной палочки.

Прозу я начала писать поздно, когда у меня появился первый компьютер. Написать мне её от руки было не по силам… Просто не хватало на это времени… Потом, наверное, наступил тот момент, когда стихи просто перестали вмещать в себя всё то, что мне хотелось сказать… Мыслям стало тесно в стихах, хотя мама всегда мне внушала, что поэзия – это высшая литература, основанная на «додумывании и дочувствовании» через язык поэтических образов… Так этот «птичий», певчий язык перекочевал в мою прозу…

— Преподаёте ли Вы в университете?

— Нет. Я не преподаю. Я работаю в научно-производственном объединении, которое разрабатывает и выпускает иммуноферментные тест-системы для определения инфекционных заболеваний. Например, совсем недавно у нас были разработаны наборы реагентов для определения антител к коронавирусу, это те самые, про которые СМИ говорят, что они «определяют, есть ли иммунитет к COVID-19».

— Какую обратную связь получаете? Прислушиваетесь ли к мнению читателей?

— Не очень. Творчество ведь очень интимный процесс, это прежде всего самовыражение, а читатель бывает разный…Прислушиваться к читателю стоит, если он с тобой на одной волне и понимает твой «птичий язык». Но я очень радуюсь, когда встречаю своего читателя, у которого мои книги западают в душу и оставляют на сердце след…

По волнам, по океанам

— В этом году Вы издали книгу «По волнам, по океанам», где главная героиня Светлана меняет жизнь реальную со всеми её радостями на жизнь виртуальную с её иллюзорными грёзами. Считаете ли Вы сами, что это действительно проблема современности? В подмене реальной жизни ненастоящей.

— Это не совсем так. Не забывайте, что Светлана молодая вдова, внезапно потерявшая мужа. Беда пришла в возрасте, когда бы ещё жить да жить в любви и гармонии… То есть жизнь настоящая и счастливая у неё была. И воспоминания, хоть и краткие, об этой жизни в книге есть. Героиня пытается выйти из состояния депрессии и впустить в жизнь, представляющую собой конвейер труда и быта, цвет и вкус. Когда она случайно встречает своего одноклассника, то она будто увидела в тумане на горизонте корабль, на котором можно отправиться в плавание по жизни дальше. У них начинается реальный, а не виртуальный роман, и она привыкает к этому человеку настолько, что думает о том, чтобы соединить их одинокие жизни. Но, увы, не получилось — и она сидит у компьютера парализованная, с неловким чувством, что внезапно раскурочила дорогую и уже любимую игрушку, пусть со своими видимыми, но уже стёртыми для глаза изъянами, — и неожиданно нашла там опилки, ржавеющие пружинки из незакалённой стали и грязную вату, свалявшуюся серыми комочками.

Во второй и третьей части книги появляется новый мужчина, которого она нашла в социальных сетях, но это опять же человек, знакомый ей в своей реальной жизни. Обжегшись на своём предыдущем романе, она начинает собирать информацию о своём знакомом в Интернете и к печали для себя узнаёт, что он хотя и разведён, но живёт с молодой девушкой, почти ровесницей его дочери… Но открытие это оказывается немного запоздалым, так как она уже втянулась в переписку со своим старым знакомым, и эта переписка создаёт иллюзию, что одиночество отступило. Ведь происходит встреча опять же и в реальной жизни… Однако у Одиссея оказываются серьёзные семейные проблемы, из-за которых его порядочность не позволяет ему изменить течение своей не очень-то счастливой жизни. О проблемах в семейной жизни любимого человека Светлана узнаёт не от него самого, а опять же изучая страницы социальных сетей его подруги и дочери… А разве вы не узнаёте в этих блужданиях по «волнам» в поисках нужной информации об интересующем вас человеке себя или хотя бы своих друзей? Я бы не сказала, что это подмена реальной жизни… Это затянувшиеся поиски родной души, попытки разорвать круг одиночества, иллюзия на встречу единственного, предназначенного судьбой человека, с которым можно вместе состариться. Наша жизнь чаще всего очень суетная, интенсивная, мы все куда-то бежим, как белка в колесе, перебирая спицы дней, а душа нарывает невысказанной болью.

Раньше люди раскрывали душу случайному попутчику под стук колёс, монотонно твердящий: «Это всё временно. Скоро новая станция. Новый пейзаж, и твой недолгий попутчик скоро выйдет в незнакомом тебе городе, в который ты вряд ли приедешь когда-нибудь; окунётся в свои заботы, нахлебавшись холодной мутной воды, и даже не вспомнит о тебе никогда и мимолётом. Не отложится в памяти ничего из того, что выплеснул на него гелевыми чернилами. Обесцветится на свету. Сотрётся из памяти, как с магнитофонной ленты». Это почти всегда знал тот, кто наспех, торопясь, выворачивал наизнанку, швами вверх, душу. Интернет — это тот же поезд: за окнами бегут неизвестные тебе станции; мелькают своими похожими стволами перелески; проблёскивают лужицы застоявшейся воды, словно солнечные зайчики от водительского зеркала; дымят чёрными трубами городишки: дым рассеивается и исчезает, как наши воспоминания. И всё больше людей упорно ищут случайного попутчика, родственную душу в надежде, что хоть кто-нибудь их услышит. Рыщут, накрыв лицо таинственной карнавальной маской или ажурной вуалью, из дымки которой вырывается душа со всеми её тревогами, обидами, надеждами, тоской и печалью о том, что ты так и не был услышан, и одновременной боязнью быть прочитанным окружающими тебя в реальном мире. Всё больше людей пытаются поведать миру в различных блогах о своей бренной жизни, нелёгкой, но набитой событиями, как кошёлка на рынке, в надежде задержать мгновения, утекающие, как песок между пальцев, чтобы быть развеянными по ветру. И всегда можно просто исчезнуть, удалиться, сойти на ближайшей станции, потеряться в сетях и не вернуться туда, откуда начинал свой путь. Вы меня услышали? Спасибо Вам. Но меня уже нет, я высадился. Не догонишь… Как полёт облаков, как тени от ветвей на стене, по которым хлобыщет ветер.

И всё же это театр теней, в котором мы видим лишь чёрные силуэты.

— Не было ли такого, что чья-то история жизни, может, вашей знакомой, подтолкнула на написание книги?

— Да, конечно, было. Все мои герои, так или иначе, проходили через мою жизнь, хотя и не переплетались в общий запутанный узел.

— В книге показаны несколько романтических линий судьбы героини, и как раз одного из виртуальных избранников зовут Одиссей. Есть ли какие-то параллели с греческой мифологией?

— Да, разумеется. Мой Одиссей ведь тоже «блуждает по морям» в поисках «золотого руна», из которого можно вязать сети. Он делает обучающие сайты для школьников, с головой уйдя в работу, не замечая молодой «Калипсы» рядом, не помня лица «Пенелопы». Его затягивает всё глубже и глубже, это было как налетающая стихия, цунами творчества, гончий азарт охотника, страсть путешественника и мореплавателя, его звали диковинными голосами сирены, и он чувствовал, что именно его голоса так не хватает в их хоре…

— Есть ли здесь посыл на то, что не будет настоящего счастья в ненастоящей жизни?

— Настоящее счастье? А что это такое? Не наша ли иллюзия? Иногда, вспоминая прошедшую жизнь, думаешь, что это и было счастье… Предчувствие счастья частенько оказывается сильнее счастья. А моя героиня живёт этим предчувствием… Восторгаемся же мы причудливыми узорами на стекле, что нанёс сильный мороз… А подул южный ветер — и от узоров осталось мутное запотевшее окно, да воспоминания о Рождественском чуде…Недавняя победа оборачивается поражением. Не достижение того, о чём ты когда-то мечтал, оказывается лучшим подарком судьбы. И никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдёшь. Вечная игра света и тени.

— Хотите ли Вы научить чему-то женщин, которые будут читать «По волнам, по океанам»?

— Нет, я не люблю поучать и не знаю, чему могу научить вообще… Разве что научить понимать и чувствовать то, что написано «молоком по письму», что скрыто между строчками, спрятано в поэтических образах… Но для этого нужен дар читателя, который только он сам может в себе развить.

— У Вас ещё есть такие книги как: «Светлячки на ветру» и «Бег по краю». Какая из них вызвала больший интерес у читателей?

— Мне кажется, что обе книги достойные, вызвавшие интерес у публики, ценящей серьёзную литературу, написанную образным языком. За «Бег по краю» я получила премию Нижегородской области им. М.Горького и им. де Ришелье, за «Светлячки на ветру» — премию Нижнего Новгорода, города, где я живу. Оба эти романа вышли в издательстве «АСТ» в серии «Лучшие романы о любви», но они не только о любви, они об одиночестве, о неизбежном уходе человека и о том, что пока мы живы, наши ушедшие близкие живы тоже.

Героиня романа «Бег по краю», в сущности, жила счастливой жизнью, имела любимую работу и семью… Мы встречаемся с героиней, когда она потеряла всех близких и у неё остались одни воспоминания, сожаления, любовь к покинувшим её дорогим людям и страх перед пропастью, по краю которой она идёт. Это книга о суетности и мимолётности нашей жизни и любви-страсти к собственным детям, которая может задушить. Это роман о кромешном одиночестве. Без возможности что-то переписать набело в своей жизни… И только наша память даёт нам силы жить. И пока мы живы, живы и наши родные, и наша потерянная любовь.

Однако, если в «Беге по краю» речь идёт о потере близких, то в романе «Светлячки на ветру» присутствует не только трагедия ухода дорогих людей, но и осознание того, что твоя жизнь тоже неминуемо приближается к концу. Это книга о том, как неожиданно, негаданно и непоправимо уходит человек…Героиня романа «Светлячки на ветру» тоже стоит на «краю» жизни и подводит итоги, вспоминая события, что оставили в памяти след, будто светлячки в летней ночи. У неё рак груди, муж из-за своего легкомыслия превратился в инвалида, а сын, ради которого она жертвовала многим, слабослышащий мальчик, трагически погиб… Японцы считают светлячков душами наших близких, освещающих нам путь и пробуждающих любовь. Самую тёмную полосу можно осветить, впустив в неё свет из нашего прошлого, вспыхивающий светлячками в тёмном лесу нашей жизни, над которой сгустились и нависли тяжёлым, накрывшим с головой одеялом тучи… И жить надо так, чтобы оставить в сердце людей свет… Обе книги для глубокого, вдумчиво читателя, не боящегося стоять на краю пропасти и заглядывать вниз, ценящего образный стиль изложения и не пугающегося грустных развязок.

Поиски родной души

— Если бы эту книгу можно было описать тремя словами, то что бы за слова это были?

— Поиски родной души…

— Кого Вы сами читаете?

— Я читаю много, иногда какие-то вещи просто просматриваю, чтобы быть в курсе… Но предпочитаю книги, оставляющие ожог, который долго не заживает и саднит… Тоска, переживание — это ведь начало пути, в том числе и творческого, это очень важно для писателя — получить толчок, заставляющий посмотреть по сторонам внимательнее и глубже, чтобы потом пролить свои невидимые слёзы на бумагу. Ещё я очень трепетно отношусь к книгам, написанным образным, поэтическим языком. Из только что прочитанных мной могу назвать романы «Змеев столб» Ариадны Борисовой», «Рай земной» Субхата Афтолуни», «Вторая жизнь Уве» Фредерика Бакмана, «С неба упали три яблока» Нарите Абгарян, «Брисбен» Евгения Водолазкина.

— Есть ли любимые современные авторы?

— Да, их много. Михаил Шишкин, Ирина Муравьёва, Ольга Славникова, Дина Рубина, Эльчин Сафарли, Евгений Водолазкин, Гузель Яхина, Юрий Буйда, Марина Степнова, Майя Кучерская, Елена Чижова, недавно ушедшие Юрий Бондарев и Олег Павлов, из зарубежных — Милан Кундера, Дорис Лессинг, Герта Мюллер, Патрик Зюскинд, из поэтов — Геннадий Русаков, Светлана Кекова, недавно покинувший земную обитель Валентин Устинов.

— Считаете ли Вы, что нужно постоянно писать, чтобы поддерживать свои навыки, подобно спортивным тренировкам?

— Несомненно. Если я долго не пишу, то всегда, намарав что-то после перерыва, удивляюсь тому, что я ещё не разучилась плести из слов узор… Хотя бывает иногда, что «не пишется», но чаще всего горечь и страх, что ты не сумеешь ничего сочинить, отступают, как только берёшь в руки ручку с тетрадкой или садишься за клавиатуру компьютера… Будто санки с тобой толкают с горки — и дальше ты катишься, хотя у тебя захватывает дух и от восторга, и от страха, что врежешься в столб, уже маячащий впереди.

— Работаете ли сейчас над какой-нибудь новой книгой?

— Я осенью отдала в издательство «АСТ» свой новый роман «Красная луна», который обещали выпустить в этом году, но боюсь, что коронавирус, приведший к закрытию книжных магазинов, может этому помешать. Этот роман, как и все мои предыдущие, о любви, угасании человека и о смерти… Сотрудничество по этой книге мне предложило и издательство «ЭКСМО», но там во времена пандемии перешли на электронный формат книг, а мне бы хотелось, чтобы люди могли читать бумажную книгу, поэтому я пока ожидаю перемены участи. Принял к публикации этот роман и один из журналов, но эпидемия-то сейчас у всех…

Чтобы задобрить разгневанных Богов и продлить жизнь человечеству, племена в ночь Кровавой Луны приносили жертву, отдавая Богам самое дорогое и ценное, что у них было. Таковым подношением становился недавно рожденный младенец или молодая девушка, избранная стать жертвой Богов. Редкое зрелище, которое не каждому удаётся увидеть и раз в жизни, встаёт перед глазами моей героини каждый раз, когда судьба готовится сделать свой неожиданный виток. Это роман по своей мировоззренческой концепции ближе к романам «Бег по краю» и «Светлячки на ветру». И он о том же: о любви, о предательстве, о танце-поединке с родными и об уходе дорогих людей, о старости, до поры до времени шаркающей за каждым из нас невидимой тенью, о смерти и об игре с ней.

Начала я писать и ещё один роман, но о нём говорить пока рано.

— Что вы хотели бы сказать или пожелать вашим читателям?

—Радуйтесь каждому мгновению вашей жизни, даже если вы не чувствуете себя счастливым… Наша жизнь так похожа на ниточку — и в любой момент может оборваться ВСЁ.

Книгу можно приобрести: https://www.litres.ru/galina-talanova/po-volnam-po-okeanam/?fbclid=IwAR1DrjJn_KodMoD1DcbxhKysYNqS9Z89Sx0FVfekq4nI4LKoVuVNGXRW-W4

Другие интервью Галины на нашем портале:

— https://sub-cult.ru/literatura/novinki-literatura/9037-galina-talanova-svetljachki-na-vetru
— https://sub-cult.ru/literatura/novinki-literatura/8719-galina-talanova-beg-po-krayu

Одесский поэт 16 октября в очередной раз посетил Петербург, чтобы выступить со своими стихами. В то время, как Евгений весело шутил со сцены клуба «Ящик», один фотограф и журналист подумывали о похищении первого с целью сбора информации, так как тот намеревался молчать как партизан. Это интервью, к счастью, не довело нас до тюрьмы по 126 статье, зато мы побывали с Евгением на крыше, где он рассказал о вере в себя, о любви к Оксимирону и об особенном почерке российского кинематографа.

— Евгений, вы не заканчивали вуз. Интересно, как к этому отнеслись ваши родители?

— Это был долгий разговор. Я не очень хотел учиться в университете, и мне казалось, что я обязательно найду себя в чем-то. Тем более, когда мне было 16, я уже выступал. Правда, я и подумать тогда не мог, что стихи будут приносить мне деньги. Не было у меня такого, что «либо я занимаюсь поэзией, либо умру». (Смеется.) Но на интуитивном уровне я чувствовал, что смогу себя в этом проявить.

— А это правда, что вы хотели быть летчиком?

— Да, хотел быть летчиком, а стал налетчиком. (Смеется.) Меня не взяли в девятом классе из-за зрения. И все, после этого у меня не было желания поступать куда-то еще.

— Не жалеете ни о чем?

— Пока что нет. Я общаюсь с умными людьми, реализовываю себя. Я сейчас не даю никому совет, мол, ребята, не идите учиться в университет, следуйте за мечтой. Но я бы посоветовал прислушиваться к своей интуиции и иметь веру в себя.

— Я знаю, что одной из ваших любимых книг является «Маленький принц». Кем бы вы хотели быть в этой сказке?

— За всю мою жизнь я очень много раз слышал, как меня сравнивают с Маленьким принцем. И было время, когда я этому сравнению был рад и с ним соглашался. Но сейчас не могу. В книге не так много персонажей… думаю, сейчас я летчик.

— Слушайте, а если однажды Евгений Соя больше не будет поэтом, что он будет делать?

— Я думаю, тогда в мою жизнь придет что-то другое. Ведь пустоты не существует. Там, где жила улитка, живет жемчужина. «Если и есть пустота, то она чем-то обязательно заполнится» А если нет, так я ее заполню. Да и человек я неприхотливый — мне много не надо.

— А что тогда вам нужно?

— Деньги на поездку в Индию, хлеб, вино, и чтобы была возможность угостить красивую женщину. Этого достаточно для меня.

— В последнее время Индия пользуется популярностью. Как думаете, чего в ней такого притягательного?

— Наверное, люди просто устали от того, что есть тут, и им нравится то, что есть там. Мне, например, в Индии очень комфортно и безопасно. Я так себя не чувствовал еще нигде. На первых порах это очень хороший опыт изоляции от мира, а потом, со временем, приходит осознание, что это – и есть мир. Хотелось бы вернуться туда, да и вообще бывать там почаще.

— Евгений, в афишах ваших вечеров часто пишут, что вы эпатажный. Люди старшего поколения, посмотрев на ваши татуировки, вообще скажут, что вы отсидели. У вас бывали с кем-нибудь неприятные инциденты на улице?

— Я Сибирь объездил не раз. (Смеется.) Так что всякое бывало. Но ничего критичного. Я ведь умею говорить — я этим зарабатываю. Если у меня получается общаться с залом, неужели с гопниками не смогу договориться?

— В России в последнее время стал очень популярен рэп. Особенно выделяется Oxxxymiron. Однажды его текст перепутали со стихотворением Мандельштами. Как вы считаете, можно ли Oxxxymiron’а назвать поэтом?

— Да, безусловно. Пару дней назад Бобу Дилану вручили премию по литературе. Я думаю, что это сделали в частности для того, чтобы расширить границы поэзии и литературы. Он подавал свои стихи как песни и делал это так круто, что стал лауреатом Нобелевской премии. Так что творчество Мирона – тоже поэзия.

— Вы сами слушаете его треки?

— Слушаю. Мне очень нравится одна его песня, там слова вроде: «Спи спокойно, район». (Смеется.)

— «Колыбельная», кажется.

— Точно! Я Оксимирона уже давно слушаю, еще до Горгорода. Помню, когда был предпоследний раз в Индии, я три дня качал новый альбом. (Смеется.)

— Значит, русский рэпер у вас любимый есть. А что думаете про наш кинематограф?

— Я не могу сказать, что с ним хорошо знаком. Скорее, поверхностно: на уровне Звягинцева, Серебрякова, Вырыпаева, Тарковского. Мне очень понравился последний фильм Вырыпаева «Спасение» - потрясающий. Из советских режиссеров могу выделить Сергея Соловьева. У российского кинематографа есть свой узнаваемый почерк. Очень обидно, что русские пытаются перечеркнуть его, используя чужие. Например, делают фильмы по голливудским шаблонам. В целом я всегда радуюсь, когда выходит хороший российский фильм. Так радуюсь, как будто я его снял. (Смеется.) Я вообще люблю Россию и славянскую культуру, которая объединяет наши страны. И когда ее показывают в правильном свете – это замечательно.

— Любите Россию, но Питер не любите. А Москва вам как?

— Не могу сказать, что я прям не люблю Питер. Скорее, равнодушен к нему. Я жил здесь какое-то время и особенной романтики близкой мне по душе не вижу и не чувствую. А вот Москва мне нравится. Там есть, как мне кажется, место для чуда. Сразу вспоминаются старые фильмы про Нью-Йорк, в которых эмигранты приезжают туда и мечтают о том, что все случится, и действительно так и происходит. В Москву я приезжаю почти как домой: у меня там куча любимых мест, много знакомых.

— Раньше вы говорили, что хотите почаще бывать в родной Одессе. Получается ли?

— Я все лето провел в Одессе. И после этого сказать, что я хочу туда почаще ездить, не могу. Мне хватило. Это, безусловно, прекрасный город, но почти все люди, с которыми я дружил, покинули Одессу и Украину. По факту, у меня там кроме родителей и воспоминаний ничего нет.

— Бывали ли у вас дружеские отношения с поклонниками?

— Так сложилось, что у меня много таких взаимоотношений. Наверное, все потому, что в социуме, в котором я нахожусь, много моих поклонников и поклонниц. (Смеется.)

— А как относитесь к восторженным фанатам?

— Они меня, бывает, смешат. Иногда попадаются люди, которых сложно вынести, но это, скорее, зависит еще и от моего настроения. Да и не настолько я популярен, чтобы уставать от внимания женщин. Нет, ни в коем случае. (Смеется.) Правда, оно мне не так интересно сейчас, как раньше.

— Евгений, а как строятся ваши отношения с издательствами?

— На данном этапе они закончились. Дело даже не в том, что они предлагают мало денег, хотя и в этом тоже, но еще после работы с издательствами я чувствую себя обманутым. Да и распространять книги так, как сейчас, мне нравится. Мне кажется, за этим будущее. Потому что, во-первых, издательства не могут позволить сделать книгу такой, какой ты ее хочешь видеть. Во-вторых, с финансовой точки зрения это правильнее. Может быть однажды я стану большим поэтом и издательства мне будут платить хорошие деньги – тогда хорошо, я согласен сотрудничать.

— Один ваш сборник ведь издавала «Азбука», да?

— Да, и это был достаточно плачевный опыт. Они в 2011 году выпустили книгу «Цветы из ничего», и даже по истечению пяти лет, у меня остается неприятный осадок. Условия, на которых мне предлагают издаваться, обычно такие, как будто я никому неизвестный парень, пишущий стихи в блокнотик, и они говорят: «Так и быть, мы тебя издаем. Это будет бомба». Издательский рынок, по моему мнению, и губит поэтов и писателей как профессию. Если посмотреть, то практически все классики занимались чем-то помимо написания стихов. Булгаков, например, работал врачом.

— На своем выступлении вы сказали, что к выпуску готовится сборник, в котором вы соберете все свои стихи на шестистах страницах. Вы до сих пор пишете только о любви?

— Есть стихи, которые, как кажется, не о любви. Но, по большему счету, все стихи о любви. Вообще все в мире. Когда ты пишешь о женщине, всегда остается что-то вне стихотворения. Именно поэтому любовная лирика неисчерпаема. Сказано и написано миллион слов и стихов. И если какой-нибудь поэт пишет о любви, то это только потому, что кто-то другой этого еще не сказал. Пока есть мужчина и женщина – это так и останется.

— Нет желания все-таки написать о чем-нибудь… Ну, вот о политике, например?

— Если однажды меня будет волновать что-то как любовь, то да, буду писать. Политика – это приходящее-уходящее, а любовь – нет. Даже если любовь уходит, остается воспоминание. А вот в случае с политикой остается чувство стыда из-за того, что ты во все это верил. Вот куда делись стихи о коммунизме, которые раньше учились всей страной наизусть? Они ушли вместе с коммунизмом. А стихи о любви Гомера остались. Мне больше хочется работать на вечность.

— А как же «Я достаю из широких штанин…»?

— Стихотворение Маяковского про паспорт мы все помним, потому что оно хорошее. Но это случай один на миллион: когда темы такой нет, а стихотворение осталось.

— И напоследок. С кем бы встретился Евгений Соя, будь у него возможность выбрать любого человека?

— Я бы встретился с Богом, а если он занят, то с Марией Чайковской.

Хотим выразить благодарность Евгению и его друзьям из тату-салона Camp за то, что это интервью состоялось.

Фотографии подготовила Кира Молко.

Как могла бы сложиться судьба, если бы человек пошёл по другой тропке? 21 апреля в книжном магазине «Буквоед» писатель Захар Прилепин представил сборник рассказов «Семь жизней», в котором и решил найти ответы на этот вопрос. Как говорит сам автор, написал книгу за две недели от ощущения колоссальной жизненной радости: он столько в жизни добился, получил, а теперь не знает, за что такие награды были ему предложены. Книга о том, что произошло или могло произойти.

Государственную премию пока не вручили

— Здравствуйте, Захар! Вы пишете музыку, снимаете передачи, пишете книги и даже снялись в документальном фильме Владимира Соловьева «Президент». Как произошло? Почему пригласили именно Вас?

— Им хотелось позвать живых людей, у которых тяжёлые взаимоотношения с властью. На съёмочной площадке были мои хорошие товарищи. Я знал, что они всё очень корректно сделают. Пришёл и сказал, что я думаю о том, что был связан сиюминутными встречами с Владимиром Владимировичем. Я не вижу в этом никакой сложности. Путин – тоже человек, о котором можно высказывать то или иное мнение. Государственную премию за это мне пока не вручили.

— Что скажет сам Захар Прилепин – угоден ли он нынешней власти?

— На прямой контакт они со мной не идут, потому что степень доверенности и понимания мала и сиюминутна. Поэтому на данном этапе по каким-то вопросам есть солидарность, а завтра её может не быть. Говорить о какой-то угодности сложно. Я думаю, власть должна думать, насколько она мне угодна. Это гораздо важнее для неё, чем для меня.

— Прошлым летом я побывала на Русском Севере, в том числе – на Соловках. Перед этим купила Ваш роман «Обитель». На острове я была всего три дня, но мысленно покинула его только тогда, когда попрощалась с Галиной и Артёмом (прим. автора – главные герои романа «Обитель»). А когда закончилось Ваше пребывание на Соловках? Или оно ещё продолжается?

— Я нахожусь там, где нахожусь. Никакие мистические вещи у меня с этим не связаны. Я написал роман и закрыл эту книгу. Когда я приезжал на Соловки уже после написания книги, то не испытывал ощущения мистические, что мои персонажи здесь – нет. Всё это – пройденная история. Я вообще не ностальгирующий человек. Даже когда приезжаю в деревню, в которой вырос, я ничего не испытываю, ничего не узнаю.

Очень хочу, чтобы Лия Ахеджакова сыграла в спектакле «Обитель»

— По Вашей книге «Обитель» появился спектакль «Обитель. 16 рота», в котором участвуют музыканты группы 25/17. Для меня стало некоторым удивлением то, что в постановке не оказалось Галины. Как Вы к этому отнеслись? Вам понравилось такое художественное воплощение?

— Это же не весь спектакль. Если бы они сделали спектакль целиком, и в нём не оказалось Галины – это вызывало бы вопросы. А там только фрагменты, которые им кажутся наиболее харизматичными, актуальными. Они с ними и работают. Если Галина Волчек в «Современнике» будет ставить «Обитель», и там не окажется Галины – тут я удивлюсь, конечно.

— Расскажите об этой задумке.

— Год назад мы заключили договор. Сейчас проводится кастинг. Не знаю, чего они там делают – ещё ничего не слышал. Обещали в этом году сделать спектакль.

— Вы будете участвовать при выборе актёров?

— Меня никто не позовёт. Это не моё собачье дело. Зато мы садимся вечером с Сашей Велединским (режиссёр фильма «Географ глобус пропил», которому Прилепин доверил экранизацию «Обители») и мстительно распределяем актёров: кто на какую роль подойдёт. Там уже очередь, есть, где развернуться. Тут, да, мы перебираем всех поимённо. В театре – нет. Я знаю, что в «Современнике» Лия Ахеджакова работает. Я очень хочу, чтобы она сыграла в спектакле.

— Кого же она может сыграть?

— Найдётся.

Андрей Мерзликин в лесу!

— Вокруг Вас создалась, мне кажется, своего рода коммуна: актёр Мерзликин, группа 25/17, музыкант Бранимир…

— Мы самодостаточные персонажи. Мы действительно дружим. Я счастлив, что именно в моём доме собираются эти разнородные люди.

— Как это произошло? Это жизненная воронка или осознанный выбор?

— Начиналось как воронка… Мне они вдруг казались симпатичными, нам хотелось не расставаться, время от времени сверять свои взгляды, встречаться, друг на друга смотреть. Мы стали встречаться сначала на день-на два, потом неделю жили на Керженце (прим. автора – у Захара Прилепина в Нижегородской области на берегу реки Керженец построен дом). Там было сначала десять человек, потом – двадцать, теперь – пятьдесят. Я не уверен, что соседние селяне довольны нашим времяпрепровождением. Зато потом идут в лес и удивляются: Андрей Мерзликин в лесу!

— Раньше Вы очень много времени проводили в деревне. Сейчас у Вас очень активный график…

— В начале июня я заеду и буду там до 15 сентября. С середины декабря по середину февраля я тоже буду в области. Так что по полгода я живу в деревне. Видимо, есть люди некоторым я так надоел, что они так не хотят меня видеть и не замечают, что меня по полгода нет. На самом деле, меня очень часто нет нигде.

— Сегодня на презентации книги Вы рассказали историю о том, как одному хирургу перед сном жена читает Ваши посты из Фейсбука. А есть ли у Вас отдушина и нуждаетесь ли Вы в ней?

— Я пишу свои посты (улыбается). Это жена, дети, книги, музыка… Или сажусь за руль своей большой машины, включаю рэп, еду на огромной скорости и тут же возвращаюсь в себя.

Ленин — вековая мечта человечества

— Вчера, 20 апреля, был день рождения у Адольфа Гитлера, завтра – у Владимира Ленина. Как Вы относитесь к этим людям?

— Гитлер – демон, чудовище, отвратительный персонаж, место ему в аду.

Владимир Ильич Ленин – вековая мечта человечества, тоже тиран. Человек, у которого сознание взорвалось после колоссальной пролитой крови. Но человечество потом будет существовать и обращаться к опыту Ленина, потому что люди должны жить на принципах солидарности, согласия и освобождения труда, а не на принципах конформизма, идеализма, стяжательства, ростовщичества. Вспомнилась ситуация… В Индии выступал один хороший писатель. Он стал ругать Ленина очень сильно, Советскую власть. В зале сидели в чалмах индийские товарищи, и вдруг они взяли и все вышли из зала. Я тоже вышел вслед за ними. Они стоят, аж подрагивают.

Я спрашиваю: чего вы все ушли? Они говорят: он не имеет права ругать. Мы все получили образование благодаря Советскому союзу, построили заводы, фабрики. Мы вышли из третьего мира и стали первым. Мы можем конкурировать со всем человечеством. И это подарил нам дедушка Ленин. Никто не может приехать сюда и ругать дедушку Ленина. Это взрослые мужики лет по семьдесят. Их свобода, достоинство, их честь, величайшее достижение напрямую связано с Лениным. У третьего мира появилась надежда на то, что люди больше не будут рабами. Сейчас нам кажется это смешным, а в начале двадцатого века, когда весь мир состоял из колоний, из наций, которые работали на белых людей, это явление было революционным. Что бы ни делали с Лениным, как бы к нему ни относились, он останется.

— Возможен ли новый Ленин или это явление уникальное?

— Возможна ли новая Жанна д’Арк? Возможен ли новый Наполеон? Всё будет воспроизводиться. Не Ленин, а те или иные идеи будут вновь появляться. Сражение между национализмом и социализмом будет продолжаться неизбежно в новом веке тоже.

В чём смысл жизни?

— Сегодня Вы сказали о том, что народ оказался умнее своей интеллигенции. При этом, когда вам задавали вопросы, и Вы отвечали не всерьёз, люди принимали Ваши слова за чистую монету.

— Если я постоянно буду говорить всерьёз, то перестану себя уважать. Мне сорок лет, а я стану учить жизни людей, которые старше меня в два раза, говорить какие-то истины? Это очень глупо было бы с моей стороны. Я иронизирую не над людьми, а над самими вопросами. «В чём смысл жизни, Захар?» «Сейчас вам расскажу…» Это же пошлость!

— А от каких вопросов Вы устали?

— Ни от каких. Я иногда устаю от собственного голоса и от того, что иногда я вынужден отвечать на серьёзные вопросы, на которые я не имею основания отвечать. Но люди их задают, а я вынужден пользоваться оказанным мне доверием. Можно прийти в магазин «Буквоед», увидеть, набитый битком, людей, которые стоят два часа, чтобы слушать мои рассуждения. Чего в этом интересного, я совершенно не понимаю.

— И напоследок – пожелание читателям Портала Субкультура.

— Читайте больше книжек. Любите Родину.

Благодарим в организации интервью книжный магазин «Буквоед».

Беседовала Надежда Дроздова.

Фотографии Евгения Суперикина

Любовь Черенкова — современный писатель, член Международного Союза Творческих Сил "Озарение", композитор, журналист, а также автор несколько совершенно разных книг. Поводом для нашего интервью стал выход книги «За пределами действительности», которая имеет довольно необычную историю.

— Расскажите о своей книге «За пределами действительности». Известно, что на неё Вас вдохновил Виктор Смольский, бывший гитарист группы Rage. Как это произошло?

— С Виктором Смольским я лично никогда не встречалась. Первая наша встреча должна произойти 21 февраля, когда он приедет в Москву на концерт, посвященный гитаристу Сергею Бокареву. Я, как музыкальный журналист, должна буду брать у него интервью. Однако, по электронной почте моя книга «За пределами действительности» Виктору была передана. Сказал, что прочитал ? Я писатель и композитор, при создании произведений меня вдохновляет не обязательно какой-то определенный человек, но образ. Также произошло и в данном случае. Моя книга написана ни в коем случае ни о самом Викторе Смольском – это образ, который каким-то странным образом слился в моей творческой фантазии. Когда я увидела его фотографию с виолончелью, а на плече была гитара – для меня этот образ явился спусковым механизмом для написания книги. Не смогу объяснить весь процесс, но в общих чертах это именно так. Сама книга – это небольшая мистическая повесть, в которой я создала параллельный мир. Вернее, это мой субъективный взгляд на то, что существует после смерти. Разумеется, этот мир немыслим без музыки и любви.

— Как писатель Вы уже успели поработать с жанрами повести, детектива, рассказа, а также выступить в роли поэта. Какая из этих форм Вам оказалась наиболее близка?

— Без сомнения, самым любимым жанром для меня является рассказ. Даже моя повесть — это, скорее, логическая последовательность нескольких рассказов. Для меня рассказы — это краткая зарисовка, набросок. Они больше кинематографичны, чем литературны. К сожалению, в поэзии у меня не получается выразить то, что я хотела бы донести до читателя.

— В Ваших произведениях нередко фигурирует мистика. Вы верите в таинственное — или это лишь художественный приём?

— Мистика — часть моей жизни, я не могу в нее не верить. А мое творчество — в той или иной степени автобиографично. Я не могу писать об отвлеченных вещах, никак меня не касающихся.

— Вы не только писатель, но и профессиональный музыкант. Что для Вас общего между этими двумя видами искусства?

— Мои книги с легкостью отвечают на этот вопрос. Музыка – одна из основных тем моих рассказов. Она всегда присутствует или в профессии героев, или звучанием в процессе повествования. Нет ни одного рассказа, в котором не было бы музыки, пускай даже в виде одного мотива.

— Где Вы берёте сюжеты для своих произведений?

— Как я уже говорила, мое творчество автобиографично. Разумеется, это абсолютно не значит, что сюжеты моих рассказов полностью повторялись в моей жизни, но какие-то элементы, люди, мысли – да, это моя жизнь.

— Расскажите о своих литературных планах на ближайшее будущее. Работаете ли Вы сейчас над новой книгой?

— Я пишу стихийно. Бывает достаточно большой промежуток времени, когда я абсолютно ничего не пишу. А потом, без всяких набросков, появляется книга, буквально за короткое время. «За пределами действительности» явилась для меня очень значимой книгой, я вложила в нее очень много мыслей и эмоций. Это то, во что я верю (по крайней мере, в настоящее время). Поэтому эмоционально у меня сейчас некоторое опустошение. Разумеется, какие-то мысли отдаленно возникают, но пока говорить о них не имеет смысла. А в заключении хотелось бы сказать предисловием из моей мистической повести «За пределами действительности»: люблю создавать миры – я их вижу и слышу. Это не альтернативные миры, а ирреально существующие в моем психоделическом понимании. Музыка для меня – это настоящая жизнь со всей ее экзистенциальностью. А литература, как и музыка, является еще одним способом познания своей сущности через проникновение в иррациональность и преодоление душевных конфликтов в реальной жизни. Мир, описанный в этой книге, скорее всего, существует в параллельной реальности. Так что, добро пожаловать в мой мир, немыслимый без мистики, музыки и, конечно же, любви!

Питера Хёга называют самым загадочным писателем Скандинавии неспроста – он не любит давать интервью и избегает публичности. Оттого его встреча с читателями 3 сентября в Петербурге казалась несмешной шуткой. Но автор «Смиллы и ее чувства снега» действительно выступил на сцене Эрарты, чтобы ответить на вопросы и рассказать много новых историй. Мы публикуем лишь некоторые из них, осознавая, какое огромное количество поклонников Питера Хёга не смогло присутствовать на встрече лично.

— Откуда взялась идея для романа «Смилла и ее чувство снега»?

— Мне кажется, что я, наверное, не смогу ответить на ваш вопрос о том, откуда возникает творчество. Для меня это происходит таким образом: следующая книга возникает, когда я пишу предыдущую. Вдруг возникает момент, когда у меня появляется новая идея. Часто это случается совершенно неожиданно. И это не только меня касается, я думаю. Творческие проблески часто возникают не в самые подходящие моменты. Моцарт, например, играл в бильярд, когда ему была необходима пауза. Во время одной из игр он, откатав шары, заявил: «Ну вот, я только что отыграл скрипичный концерт». У меня есть один друг, который руководит группой математиков. Они долго работали над решением проблемы, в связи с чем в их работе возник затор. Однажды он просто бросил все и отправился плавать в каноэ на озеро в Калифорнии. На самой середине озера, когда он уже забыл о всех своих проблемах, вдруг к нему приходит решение. С тех пор его подчиненные шутят: «Клаус, если у тебя что-то не получается, пойди поплавай на озере». Поэтому мне кажется, что именно пауза имеет огромное значение в творчестве. Возвращаясь к вашему вопросу – у меня была именно такая пауза. Я отдыхал от «Смиллы», уходил от нее.

— Как же тогда возникла идея для первой книги?

— В моей семье совсем нет художников или творческих людей. И я должен сказать, что я не вырос с пониманием себя, как художника. Я всегда любил рассказывать истории, прежде чем я научился писать. Раньше, к слову, я рисовал что-то на подобии мультфильмов – делал картинки с продолжением. Использовал их для того, чтобы рассказывать истории младшему брату. И постепенно я начал писать больше и больше, потому что это рождалось внутри меня. Первый свой рассказ я написал потому, что я очень расстроился из-за девушки, в которую был влюблен, ведь она не пришла ко мне на свидание. Это банальная история, но даже в банальном иногда может быть достаточно глубокое горе. Но я должен сказать - мое горе было настолько глубоким, что я был готов сойти с ума. Я достал свою красную книжечку, куда я записывал свои замечания, и написал свой первый рассказ. Писал я его в течение пары часов, после этого наступило совершенно четкое облегчение. Боль всегда присутствует в творчестве, а вторая его половинка – это радость. На тот момент я даже представить не мог, что опубликую когда-нибудь свое творчество. Как-то я поехал кататься в Швецию на каноэ, то есть опять же взял паузу. Именно там ко мне пришла идея для первого романа – семейная история о четырех датских семьях.

— Каким образом вам удается блестяще изображать женщину?

— Я думаю, что мы не одного рода всегда. Конечно, большинство из нас идентифицируют себя как определенный биологический род. Я знаю, что я мужчина. Но мне кажется, что с рождения в нас заложена возможность того, что мы могли бы пользоваться преимуществами противоположного пола. Чтобы быть человеком совершенным, абсолютным, необходимо приближаться к другому роду не только снаружи, но и еще и изнутри. Будучи мужчинами, мы осуществляем это через своих матерей, дочерей, любимых. Но для меня возможность изображать портреты женщин, где я пишу от первого лица, это также возможность играть с этими способностями. И это некого рода шутка. Мужчины ведь наряжаются в женщин на карнавале. Мы любим это! Большие комики очень часто выступают в роли женщин. Когда я начал писать «Смиллу», я знал, что спровоцирую других мужчин. Я лишен большого тщеславия по поводу того, что этот роман мне невероятно удался. На самом деле я не могу выступать в роли женщины, но я могу создать иллюзию этого. Я боялся того, что женщины воспримут мое их изображение как недостаток уважения к ним. Моя любимая, которая всегда читает первой мои книги, сказала, что ничего такого не почувствовала. Тогда я вздохнул с облегчением.

—Что заставило вас все-таки приехать в Петербург на эту встречу?

— Я чувствую, что вырос под огромным влиянием русской культуры и литературы. В моем доме было много книг, любимый писатель моей мамы – Горький. Единственным разом, когда меня мама отругала, стал момент, когда я уронил книгу Горького в ванну. Я рос не только с русской литературой, но и музыкой. Вы знаете, у меня был период, когда я работал танцовщиком. Хотя эта история началась с того, что я занимался фехтованием. К слову, фехтовальщики с России были всегда самыми лучшими, и я стремился к этому. В середине 70-х в Европе начался танцевальный бум, не хватало мужчин-танцоров и так вышло, что брали почти всех – даже меня взяли. У меня было несколько лет, когда я занимался балетом. У меня был очень близкий друг, который был без ума от России, знал ваш язык, даже женился на даме из Питера. Так что с самого детства я уважал и любил Россию. Этот визит – первая возможность испытать и страх, и интерес, и попытаться загадку разгадать.

— Вы как-то упоминали, что пишите свои романы вручную. С чем связан именно такой выбор?

— Я пишу по-прежнему ручкой. Написание книги — это очень физический процесс. Я не согласен с мыслью, что книги рождаются из головы. Считаю, что книги связаны с телом и сердцем. Ручное написание книг – это выражение того физического аспекта, который я испытываю, занимаясь творчеством. Я никогда не вмешиваюсь в домашние задания своих детей. Только разве что с одним исключением. Я боюсь, что компьютер может заставить исчезнуть почерк и ручное написание, каллиграфию. Со своим сыном Даниэлем я стараюсь как можно чаще садиться и писать всякие истории от руки. Я хочу помочь ему сохранить эту возможность писать и иметь свой почерк.

— Какие фильмы вы любите? Какую музыку? Книги?

— Боюсь огорчить вас ответом, но в последнее время я не так уж и много читаю. То же самое с фильмами и музыкой. Но когда-то я читал много, обожал музыку, смотрел кучу фильмов. Пока мне не исполнилось 40 лет, я следовал за образцами. В западном мире подражание воспринимается как что-то негативное – я с этим не согласен. Когда я обучаю творчеству, я призываю моих студентов подражать настолько, насколько они могут. Мы все – маленькие творческие люди. Через подражание мы учимся. Искусство – это огромное всемирное историческое воровство. Есть такой известный писатель – Мартин Круз Смит. От стал известен после романа «Парк Горького». Он меня старше на 20 лет, однажды написал рекомендацию для «Смиллы», что посодействовало ее изданию в Америке. Я написал ему: «Спасибо тебе за все то, чему я у тебя научился и за то, что я у тебя украл». Он написал следом роман «Роза». Вы знаете, в том романе он украл у меня из «Смиллы» целую сцену! Это воровство, я думаю, — некое объяснение друг другу в любви.

Фоотчет со встречи подготовил Илья Покалякин.

Ринат Валиуллин – знаменитый современный писатель, филолог и преподаватель в СПБГУ испанского и итальянского языков. Он является автором многих книг, которые моментально завоевывали сердца читателей. Пожалуй, в Интернете Ринат – один из самых цитируемых авторов. 29 сентября в Буквоеде у него была презентация нового романа «Где валяются поцелуи. Париж». Нам удалось поговорить с ним о новом произведении, о том, чем так хорош Париж и выяснить отношение Рината к сильным и независимым женщинам.

– Здравствуйте, Ринат. Насколько мне известно, ко всем предыдущим своим сборникам стихотворений и романам вы сами рисовали обложки. Почему в этот раз решили воспользоваться услугами дизайнера?

– Оформлением обложки занимался художник ACT. Это решение приняло само издательство. Девушка прониклась моей книгой, сделала три работы, из которых я выбрал эту, так как она лучше других передавала идею книги. В целом, я остался очень доволен.

– В одном из своих интервью вы говорили, что продолжение книги решили написать, потому что этого очень ждали ваши читатели. Нам стоит ждать и третьей части? Все-таки финал, на мой взгляд, это подразумевает.

– Когда я выступал перед сотрудниками издательства, они мне предложили сделать более брутальную версию – «Где валяются поцелуи. Челябинск». (Смеется.) Но, если честно, планов на третью книгу у меня пока нет. Потому что следующий мой роман абсолютно не касается этой темы.

– То есть уже сейчас вы работаете над новой книгой?

– Да. Это будет айсберг, основная часть которого погрузится в глубины исторических загадок прошлого века , на поверхности останется женщина, в компании ее сильных и слабых сторон.

– Как вы считаете, почему люди так любят ездить в Париж?

– Люди едут в Париж за вдохновением. Душа, которая обязана трудиться, трудится, но у нее не достает топлива и поэтому многие, отчаявшись, едут туда и действительно находят музу, которая способна справиться с их творческим беспорядком.

– Вы сами как часто путешествуете?

– Я был в Латинской Америке, путешествовал по Европе, посещал Восток. Два года назад я жил некоторое время в Париже, где и вдохновился идеей. Где-то в течение двух лет эта идея во мне воплощалась и постепенно выросла в «Где валяются поцелуи. Париж».

«Как ни крути, женщины и мужчины говорят на разных языках»

– Ваша книга начинается с того, что Фортуна и Павел решают отправиться в путешествие. Я уже была готова читать что-то наподобие «В дороге» Керуака. Думала: сейчас Ринат нам покажет любовь, ограбления, страсть. Почему этого не произошло, а герои неожиданно в конце оказываются в Париже?

– Идея была не в том, чтобы преследовать их по пути к цели, а в том, что женщина находится на грани нервного срыва и совершает преступление, чтобы осуществить свою мечту и находит мужчину, который ей в этом помогает. В моих книгах прослеживаются традиции постмодернизма: все нарезано на кусочки, то есть нет линейного повествования. В данном романе пересекаются 4 плоскости. Они постоянно сходятся, расходятся, идут параллельно, и в конце концов сводятся к знаменателю – Парижу.

– К разговору о плоскостях! А какую функцию выполняют диалоги на радио?

– Радио – это срез реальности, в которой находятся герои. Оно оттягивает на себя все положительные эмоции. После тяжелой и нагруженной части романа, радио-волна разбавляет атмосферу. Так и в жизни: когда человек слушает радио, он отвлекается от всего.

– Есть ли у персонажей книги прототипы из реальной жизни? Возможно, один из них – это вы?

– В основном это собирательные образы. Например, Фортуна. Она является основной героиней и, как мне нередко пишут, многие женщины хотят быть на нее похожи. Я вывел для себя следующую формулу: в произведении должно быть 30% вымысла, 30% личной жизни и 30% – это истории, рассказанные мне знакомыми, 10% отдается на откуп читательской фантазии между строк.

– Судя по отзывам, которые оставляют ваши читательницы, вы очень тонко чувствуете женщин, понимаете их. Помогало ли это вам это когда-нибудь?

– Конечно. Я закончил филологический факультет, где и научился понимать язык женщин. Это помогает мне безличную жизнь переводить в личную, то есть лучше чувствовать слабую половину, ее радости, страхи, переживания, Как ни крути, женщины и мужчины говорят на разных языках. Чтобы было четкое понимание, нужно все время переводить то, что тебе говорит, например, твоя жена. В отношениях очень важен правильный перевод.

«Фортуна никогда ничего не просила, но всегда ждала»

– Сейчас в России популярно движение феминисток. Не нужны им Павлы, которые спасут их от депрессии – сами справятся. А в вашей книге мысль противоположная: мужчине нужна женщина, а женщине – мужчина. Что вы думаете тогда о женщинах, которые борются за свою независимость от мужчин?

– Я принимаю любые концепции изменения общества, которые не посягают на жизнь других, любые ориентации. (Смеется.) Я не в праве осуждать этих людей. В любом отклонении заложен какой-то комплекс, связанный, скорее всего, с воспитанием, с психологической травмой. Тяга мужчин и женщин друг к другу естественна. Чтобы не было перекосов, мужчина должен действовать, а женщина его вдохновлять на это. Это закон, который я вывел для себя. Хотя меня частенько упрекают, что никто никому ничего не должен, но на деле: «Фортуна никогда ничего не просила, но всегда ждала».

– Говорят же, что рядом с успешным мужчиной всегда есть женщина, которая его подталкивает к цели.

– Абсолютно верно! Женщина двигатель мужчины. Никто не знает, как стать настоящим мужчиной, но все знают, что без женщины здесь не обойтись.

– Вы преподаете в СПБГУ испанский и итальянский языки. Пишите ли вы стихи или прозу на иностранных языках?

– Если честно, нет. Не хочу отнимать хлеб у испанцев. (Смеется.)

– То есть покорять своим творчеством Европу вы не планируете?

– Я вряд ли бы взялся переводить свои книги. Потому что, как мне кажется, надо вырасти в этой стране, чтобы ее язык жил внутри.

– А кому-то другому их будет достаточно сложно перевести… Все-таки там такая игра слов порой встречается!

–- Но «Где валяются поцелуи» все-таки перевели недавно на английский язык. Правда, пока еще не было рецензий по поводу перевода.

«Надо вырасти в этой стране, чтобы ее язык жил внутри»

– Я читала, что одной из любимых вами отечественных книг является «Географ глобус пропил» Иванова. Там тоже присутствует тема любви, только между ученицей и учителем. А бывали в вашей практике подобные случаи?

– Такие моменты как раз описаны в «Кулинарной книге». Там главный персонаж – преподаватель в университете. Если прочтете эту книгу, то все вопросы по этому поводу у вас исчезнут.

– В «Где валяются поцелуи. Париж» есть следующая цитата: «Задача писателя – приготовить вкусное блюдо, для кого-то хорошо прожаренное, для кого-то с кровью, для вегетарианца – из фруктов его мечты и овощей бытия». Значит ли это, что писатель должен давать читателю то, что он купит? Ориентируясь исключительно на желания аудитории? Все-таки писатель не повар, чтобы «готовить» на чей-то вкус.

– Здесь я полностью с вами согласен. В первую очередь надо писать о том, что волнует тебя. Я работаю исключительно со словами. Текст – это оркестр, писатель – дирижер. Очень важно научить их играть громче, тише, и главное по месту, чтобы они звучали. Мелодии этого оркестра зачастую совпадают с мотивами читателя. Я попадаю в цель интуитивно.

«Текст ­– это оркестр, писатель – дирижер»

– 3 сентября у Довлатова был День рождения, в честь чего установили памятник. Правда, его потом убрали…

– Как это? Почему?

– Все точно так же удивлялись. Оказалось, что его хотят доработать, добавив письменный стол и печатную машинку. Как думаете, каким был бы памятник у Рината Валиуллина?

– Это трудно – строить самому себе памятник. (Смеется.) Мне кажется, стол бы там тоже был.

– Может, море?

– Да, точно. Море в тарелке, а там – Павел с Фортуной купаются.

– И напоследок. У ваших героев в Париже есть свои любимые и особенные места. А где вам нравится бывать в Петербурге?

– Мой любимый район – это Василевский остров. Тучков переулок, Тучков мост… Там постоянно идут съемки исторических фильмов. Это местечко мне очень нравится.

Стефания Данилова – молодая и перспективная поэтесса из Санкт-Петербурга. В свой 21 год она уже является самым юным членом Союза писателей. Помимо этого она победитель многих конкурсов, обладатель престижной премии «Послушайте!» имени Велимира Хлебникова, автор 8 книг и поэт, чье творчество уже известно далеко за пределами России. Сегодня мы поговорим с ней о поэтической тусовке в Питере, о хороших и плохих поэтах, а также о том, как Стефания попала на полки книжных магазинов.

О хороших и плохих поэтах

–Как-то раз ты в одном из своих интервью сказала, что сейчас среди поэтов много плохих авторов. Как лично ты определяешь, кто из них хорош, а кто – нет?

– Человек, пишущий стихи, и поэт отличаются тем же, что и человек, способный купить всё золото мира, от царя Мидаса, обращавшего всё в золото против своей воли. Мне часто говорят, что у меня «радар» на вторых. Мне очень хочется верить, что это так.

–Ты часто говоришь, что тебе не нравятся простые рифмы, что нужно их избегать. Получается, что создание стихов в твоем понимании – это все же ремесло, нежели поток вдохновения? И что ты можешь сказать, например, по поводу Асадова, у которого все стихи – очень простые. Неужели не талантлив? Или просто наше время требует сложностей в стихах?

– Я говорила это в контексте обучения начинающих авторов, где «снежно-нежно», «бежал-дрожал», «поздравляю-желаю». Это история максимум про открыточный бизнес, но не про поэзию. Что касается Асадова, мне нравится у него один текст – «Как много тех, с кем можно лечь в постель», но исключительно в виде трека. Кто-то очень сильно это прочитал, и текст наложился на мои собственные размышления в тот момент. В целом, Асадов мне не близок. Я уважаю его личность и судьбу, тематики его текстов, но для меня в текстах очень важно «технэ», как говорили греки. В его стихотворениях есть и двойное дно; мне же близки те поэты, у которых есть и двойное дно, и море, и корабль, вздымающийся на его волнах. Поэты, похожие на хэмингуэевский айсберг, где сверху видна только 1/10 истории. Им можно всё, хоть одно и то же слово само с собой рифмовать. Был текст Андрея Муждаба, где рефреном «страшно холодно темно», он дадаистичен, но обладает некой магнетической силой – по крайней мере, для меня.

–Любишь ли ты вообще читать стихи? Как часто у тебя возникает желание познакомиться с творчеством того или иного автора? И если возникает, то где именно ты находишь такого поэта?

– Я выросла на стихах. Меня может привлечь ссылка в заброшенном паблике, возглас друга – «смотри-ка, да он крут», потрёпанная книжица, третий год не продающаяся в книжном магазине – как правило, там я нахожу что-то очень важное для себя. Однажды я зашла в церковный магазин и так приобрела для себя книгу местной свечницы. У неё удивительно простые стихи, но глагольные рифмы совершенно не мешают восприятию. Бумага была словно бы вся пропитана всем светом всех свеч, которых когда-либо касались её пожилые руки.

–Считаешь ли ты, что популярность всегда соответствует таланту пишущего человека?

– Расскажу сказочку. Жил себе и жил ВКонтакте поэт N, и было у него 100 000 подписчиков, и все штурмовали его концерты и носили цветы в зубах, кокаином в гримерке подкармливали. А где-то в том же Контакте спокойно писал и писал в стол, то есть в покинутый, никому не нужный пабличек, поэт X, который себя вообще поэтом-то не считал. Сложилось как-то раз, что оба наших героя на одной кухне оказались, где преданная рать Nне окружала, а у Х отродясь поклонников не было. Встал на стол поэт Nи громко сказал: а я хочу вам стишки почитать! И почитал. А потом почитал поэт X. А на кухоньке той министр культуры зашифровался под видом местного обывателя, или олигарх газпромовский, в общем, шишка какая-то важная, да и вкус литературный настоящий имеющая. А конец сами придумайте, какой нравится.

–Бывало ли у тебя такое, что ты находила очень хорошего поэта и помогала ему найти своего читателя? Расскажи, если такой случай имел место быть.

– Григорий Зингер, Екатерина Янишевская, Ксения Герцен, Александр Пелевин и Джек Абатуров – это пять авторов, чьи дебютные книги я издала в своей авторской серии «Разбег» вместе с Таней Богатырёвой. Сашу и Джека знали и до этого неплохо, но книжка – это все-таки книжка, бумажный мир даже в свете интернета менее весомым не сделался. Всё то, что мне нравится, я буквально беру и пихаю в уши, в глаза тем, кто прислушивается к моему мнению, и я вижу, что людям это нужно. Мои чужие любимые тексты пролайкиваются моей аудиторией не меньше, а то и больше моих. Мне нравится открывать людям что-то ещё замечательное, чего они могут не знать.

О поэтической тусовке в Питере и Москве

– В Питере живет очень много авторов, это заметно по большому числу людей, участвующих в поэтических конкурсах/чтениях, но существует, как мне кажется, некоторое количество людей, чей талант неоспорим и такие авторы все время держатся вместе. Я привыкла называть это «поэтической тусовкой». Чувствуешь ли ты свою принадлежность к подобным группам? И как туда вообще попадают люди? Набирая 1000 лайков и репостов?

– 1000 лайков можно накрутить Лайкомером (я не пробовала, но я знаю, что можно), репосты тоже можно набить… Это как облачить обычного человека в лучший костюм Гамлета и выбросить на сцену играть Шекспира – ничего хорошего из этого не получится. Главная проблема тусовки – это то, что у каждого понятие тусовки своё. Моё – в том, что если кому-то необходима помощь, я её посильно оказываю. Чьё-то – в том, чтобы бухать рядом до невыразимого состояния и гордо говорить, что «пил с поэтами» - я реально знаю таких людей. В тусовке должна быть некая закрытость, элитарность. Вот в Москве есть «Турандот», где чашка кофе 900 р, а вход только по критерию узнавания тебя охранником. Для этого ты должен быть медиаперсоной и мелькать, как минимум, на России-1. Но, в целом, те наши поэты, которые приходят на сборные солянки не только себя послушать, как правило, достаточно приятные люди в общении. Я бы ещё сказала, что тусовка поэтов для меня – это те люди, с которыми ты вообще о поэзии разговаривать не можешь, не хочешь, потому что другие темы куда более интересны.

– Есть ли место зависти, может даже ненависти среди популярных поэтов в Санкт-Петербурге? Просто из-за того, что у кого-то подписчиков в паблике больше? Все-таки вы делите между собой одну аудиторию.

– Все прекрасно понимают, какие люди в Питере «на коне». Это измеряется не только количеством, но и качеством аудитории, приходящих на концерты. Если на выступления ходят только одни и те же друзья, или восторженные дамочки из ПТУ – это не показатель хорошей аудитории. Многие мои друзья не ходят на мои вечера, потому что нам интереснее общаться тет-а-тет, чем вращаться в атмосфере стихов, которые они и так прекрасно знают. Что касается зависти, ненависти – это без меня. Я по-настоящему завидую только тем, кто давно мёртв. Зависть синего цвета.

– Ты являешься победителем конкурса «Поэзия Масс». Часто ли ты посещаешь подобные конкурсы? Как вообще относишься к ним? Не считаешь ли ты, что твоя слава идет впереди тебя, и победа тебе была обеспечена несмотря ни на что?

– Я выросла на олимпиадном духе, он не так-то просто выветривается из головы. Мне нравится соревноваться с равными. На «Поэзии Масс» №3 я намеренно шла за реваншем, после проигрыша на ПМ№1, но видя своих соперников, не надеялась на это. Когда отпускаешь ситуацию, всё становится легче и проще, и даже выиграть можно. Это как на Всероссийской олимпиаде исписываешь 14-ю страницу тетради уже онемевшей рукой, пишешь, что придёт в голову, не думаешь о балловой таблице, которая решит твою судьбу чуть ли не на годы вперёд. Здесь полезен принцип «у-вэй»: делай, если нужно, и не делай, если не нужно. Про «слава идет впереди тебя» - мне бы не хотелось идти за кем-либо. Тем более, за собственной славой. Я просто иду, и всё. Иногда это вырастает в «пришла, увидела, победила». Иногда в «пришла, увидела, проиграла». Я – homoludens.

– Замечаешь ли ты какие-нибудь тенденции в современной поэзии? Может, новые темы появляются?

– Я не читаю 90% того, что ежедневно выплескивается в поэтические паблики, поэтому не мне судить. Из тех тенденций, что я приветствую – затрагивание необычных тем, написание стихов про, например, психологические девиации, сказки из блиндажа, вплетание аллюзий из других форм искусства – музыки, в частности; разговоры с мёртвыми и прочая мистика, далеко выходящая за стихирную поэзию 2008 про ангелов и демонов. Очень многие молодые поэты активно пишут о Вере в различных её проявлениях, о русской смерти, о ностальгии по детству. Лично я развиваю тему синего цвета. Мне кажется, он достоин того, чтобы о нём говорили как о городе, как о человеке. У меня очень личные и тесные взаимоотношения с ним.

– Видишь ли ты вокруг себя подобных тебе авторов по мышлению, духу, восприятию мира?

– Без этого не было бы «Разбега», не было бы второго книжного стеллажа в моей комнате, который специально для этого куплен был, не было бы и паблика vk.com/sexondhand, куда мы с Катей Янишевской, обладая схожим вкусом, постим то, что нравится нам. Из поэтов я отдельно отметила бы Татьяну Богатырёву. Это действительно поэт-Вселенная.

– Не было ли у тебя желания создать свое литературное течение? Вот были ведь футуристы, акмеисты, имажинисты… Почему же сейчас есть какие-то фигуры, а за ними – только публика?

– Значит, мы – фигуристы и публицисты (смеётся). Я бы создала течение синэстетов, продолжила бы эту линию от Набокова и Скрябина. Мне нравятся те поэты, творчество которых можно прочесть не только по буквам, но и по цветам. Я синестетик, я действительно вижу буквы в цветах, слышу их запахи, и поэтому «Ада» была для меня вкуснейшим открытием, но и не только, далеко не только она.

Об издательстве ACT, Вере Полозковой и про игру в классики

– Недавно у тебя вышло две книги, обе издавались в ACT. Расскажи, как так получилось, что тебя решили издавать?

– Илья Данишевский, мой издатель, не дал мне однозначного ответа на этот вопрос. Говорит, что это была цепочка каких-то совпадений, которая вылилась в такой результат. Первая от АСТ, «Веснадцать», - это избранное из предыдущих шести, а «Неудержимолость» совсем новая, но мне уже за неё стыдно.

– Твои книги очень похожи по формату на книги Веры Полозковой. Стиль написания стихов тоже чем-то схож. С чем это связано?

– Это не ко мне. У издательств есть какие-то общие правила, каноны для издания массовой – господи, какое ужасное слово - поэзии. Если бы я управляла процессом, я бы, конечно, всё по-другому сделала. Зато стихи в моих книгах писала не Полозкова. Стиль? Да, у меня и у Веры есть ассортимент ритмических рисунков, я формировалась не без её стихов, в конце-концов, но, думаю, «Неудержимолость» уже полностью лишена каких бы то ни было отголосков, которые бы я не могла объяснить.

– Кто для тебя будущая классика в поэзии? И можешь ли ты причислить себя к классикам?

– Я – классики, в которых играют. Кто-то будет прыгать от книги к книге, как по квадратикам с цифрами, и, возможно, обретать в этом смысл. Я просто очень люблю Кортасара. Я не могу ответить серьёзно на этот вопрос.