Петербургский переводчик и прозаик Ася Петрова, автор ярких и психологичных произведений для детей и подростков, поговорила с нами об особенностях детской литературы в России, о своём пути к взрослому роману, о последней книге и о непростых отношениях с внутренним ребёнком.
— После прочтения ваших книг в первую очередь возникает вопрос: откуда такая любовь к французскому?
— К сожалению, мне придётся дать вам очень тривиальный ответ. Дело в том, что я со школы изучала французский язык, и всё шло очень предсказуемо. Сначала была французская гимназия, потом французский филфак, потом Сорбонна, потом началась работа над переводами… Я не могу сказать, что французская литература – моя любимая. Может быть, я даже предпочитаю англо-американскую или русскую. Но когда над чем-то очень долго работаешь, например, над текстом, и очень въедливо читаешь его, начинаешь находить в нём нечто необыкновенное. Начинаешь любить то, что делаешь. Это интерес, который мне привили с отрочества. И оказалось, что я создана и для профессии переводчика в том числе.
— Ведь с языками так бывает не всегда: иногда человек всю жизнь учит язык, который ему не нравится. А тут складывается впечатления, что французский язык – это ваше, вы даже похожи на француженку.
— Да, говорят ещё, что на итальянку. Как написала замечательная поэтесса Марина Бородицкая в стихотворении «Записка»: «Исторически так сложилось, так получилось, а пуще – сказалось так».
— В одном интервью, когда зашла речь о французской детской литературе, вы сказали, что многие их книги у нас были бы невостребованы: такова особенность российского восприятия. Как вы думаете, в чём коренное отличие русской детской литературы от французской?
Читайте также
—Франция ассоциируется со свободой – Liberté, Égalité, Fraternité – свобода, равенство, братство, но прежде всего свобода. И мне кажется, русской аудитории не хватает свободомыслия и открытости сознания. Сознание загнано в какие-то рамки и не приемлет шаг влево-шаг вправо. Французская литература в целом склонна к экспериментам. Французские авторы не боятся напугать ребёнка, сказать о чём-то, что его заденет, уязвит, заставит крепко задуматься. Российские родители опасаются за своих детей в этом плане. У нас эта свобода есть, но она ограничена. В этом есть свой резон, наверно. Здесь мы уже переходим к теме воспитания детей, нежели творчества, но детская литература и воспитание – вещи, в общем-то, связанные (но немногие люди вам так скажут, и я, конечно, скажу, что детская литература – это искусство, и надо писать свободно и экспериментировать).
— В чём же причина такой закрытости? Неужели где-то есть цензор, который говорит: вот это не пропускаем, это вредно детям, нельзя?..
— Надо сказать, что не только французы отличаются открытостью сознания, не только они не боятся писать на болезненные темы. Об этом пишут скандинавы вовсю и многие европейские авторы, да и американцы тоже. Вы сказали про цензора – он есть, конечно. Есть градация: 6+, 12+, 14+ … Вот когда ввели этот закон, появилась масса проблем с тем, как детскую литературу классифицировать. Когда я писала книжку, папа в ней не мог выпить бокал вина – иначе пришлось бы ставить сколько-то плюс, а книжка была рассчитана на двенадцатилетних. Наше государство считает, что двенадцатилетние дети не знают о том, что люди ходят в ресторан и пьют вино. Абсурд, но это так. Опять же, в прошлом году я переводила книгу писательницы Аньес Дезарт под названием «Ты мне не нравишься», и вторая часть – «Ты мне всё ещё не нравишься». Очаровательная книга, вышла в издательстве «Поляндрия», и вот в этом году я получила за неё премию Андерсена международной ассоциации IBBY за лучший перевод. В этой книжке подруга главной героини всё время покуривает. Каждый эпизод общения двух подруг начинается со слов «Жоана сняла трубку, и я услышала, что она закурила». И мы лоб разбили, думая, на что заменить курение, чтобы не поставили 18+ - а это книжка для детей. В итоге я тупо заменила сигарету жвачкой, но с ней тоже были проблемы, потому что Жоана пыталась бросить курить, и у неё было отвыкание – а какое отвыкание может быть от жвачки? Я там придумала какой-то гастрит от жвачки, ну в общем навертела массу всего, но в итоге смелые издатели оставили в книге курение и написали на спинке, что в этой книге дети думают и разговаривают совсем как взрослые и даже курят. По-моему, они зря это написали, но себя обезопасили. Так что цензура существует ещё какая. Я не утверждаю, что цензура всегда плоха, оберегать детей – это очень правильно. Но, как говорила моя знакомая переводчица, не надо доходить в своём усердии до маразма. Кстати, вспомнила ещё одну забавную историю на эту тему. Моя первая книжка «Волки на парашютах» начинается рассказом «Витя догола», и там проблема, часто встречающаяся у детей, - ребёнок не хочет одеваться. Ему всё давит, жмёт, натирает, и бабушка никак не может собрать его на прогулку. И в конце я нахожу выход, как объяснить ребёнку, почему он не может ходить голым. Он случайно видит на кухне голого папу, который читает газету перед сном, думая, что ребёнок уже спит. Потом видит, что к папе присоединяется голая мама. И ребёнок в ужасе бежит в свою комнату под одеяло и думает, что одетыми ему его родители нравятся больше. Это очень психологичный рассказ. Многие взрослые отреагировали на него с большим недоумением и возмущением: голый папа, голая мама… Родители хотят, чтобы какие-то аспекты нашей жизни были скрыты от детей. Мне кажется, что с детьми можно говорить абсолютно на любую тему, главное – как ты говоришь.
— Какую книжку современных русских авторов вы бы дали своему ребёнку?
— Несмотря на то, что я сама пишу прозу, я больше читаю детскую поэзию. Может, потому что меня воспитали фактически на поэзии. Могу назвать Артура Гиваргизова – очень известный и интересный поэт. Он пишет и прозу. Это редкий случай свободы и экспериментаторства в нашей детской литературе. Среди прозаиков – замечательная Наталья Евдокимова, один из лучших современных прозаиков Евгения Басова, очень тонкий психологичный писатель Нина Дашевская. Среди новаторов я вам больше никого, кроме Гиваргизова, не назову. Детская литература остаётся традиционалистской, и поэтому не выходит на один уровень со взрослой. Она редко становится инфоповодом, несмотря на наличие премий и хороших авторов. Детскую литературу большинство людей не воспринимает как современное искусство.
—Теперь хотелось бы поговорить о вас как об авторе. Не буду затрагивать тему, о которой вам постоянно говорят: что книги у вас не совсем детские. Спрошу о другом. Вы очень психологично и тонко описываете внутренний мир подростка, откуда вы черпаете основу для этого? Был ли у вас какой-то подростковый бунт?
— Безусловно, основа была. Я вспоминала своё детство, свой переходный возраст, хотя в классическом подростковом возрасте, лет в 12-13, я была спокойной нормальной девочкой. И родители, и все вокруг удивлялись, как это я так спокойно переживаю этот период. Вот лет в 17 у меня начался смачный подростковый возраст. Так что я действительно многое списываю с себя, как и любой автор. Чем ближе к зрелости, тем больше начинаешь списывать с окружающих людей. Тоже есть смешная история по этому поводу. Когда я пришла первый раз на фестиваль детских писателей «Вокруг ДЕТГИЗа», Сергей Махотин у всех спрашивал, как они пришли к писательству, и все отвечали: ну, у меня родился ребёнок, и я стал писать. Буквально все давали такой ответ! И когда очередь дошла до меня, я не знала, что сказать, и сказала: «Наверно, я не до конца рассталась с детством». Я начала с «Волков на парашютах», потом были «Взрослые молчат» - и так по нарастающей в плане возраста. От детско-подростковой литературы к подростковой, потом к подростково-взрослой, это уже «Короли мира», что называется, young adult, и к взрослой – моя последняя книжка «Последняя треть темноты». В советское время была такая передача «Вместе с книгой мы растём, - вот так и у меня.
— При чтении некоторых ваших книг складывается впечатление, что автор – этакий Билли Миллиган, особенно в «Чувствах, у которых болят зубы», где повествование резко переходит от одного героя к другому. Мне, взрослому читателю, не всегда удавалось сразу отследить, кто сейчас говорит. Как вам удаётся так резко переключаться при написании? Ведь персонажи действительно очень разные: начиная с возраста и заканчивая переживаниями.
— Я не знаю, как мне удаётся переключаться, это такой же вопрос, как «что сложнее писать: взрослую или детскую литературу». Когда я писала «Чувства, у которых болят зубы» - это было уже очень давно, как мне кажется, - я была просто помешана на идее о том, что форма творит содержание (хотя для меня и сейчас это важно). Мне хотелось создать в языке что-то новое. И я придумала, что вот эти голоса никогда не будут замолкать, один голос будет наслаиваться на другой, и будет возникать многоголосие, которое буквально взрывает мозг. Я очень живо представляла себе персонажей, которых описывала. У каждого из них было что-то от меня: и у маленькой девочки, и у молодой женщины, и у художника, и у пожилого исследователя. Так что, наверно, поэтому мне удавалось переключаться так быстро.
— Вопрос, который меня мучает до сих пор: как же всё-таки звали главную героиню?
— Никак. Я решила, что у главной героини не должно быть имени. У меня вообще, честно говоря, с именами напряжёнка. Мне почему-то кажется, что обычные имена моим героям не подходят, и я начинаю изобретать имена. Мне очень трудно даётся назвать героя Наташей или Катей, в детских книжках у меня это встречается чаще, а в подростковых я уже позволяю себе похулиганить.
— Если возвращаться к процессу работы – ваш внутренний ребёнок ещё жив и всячески вам помогает творить?
— У меня с внутренним ребёнком особые отношения. Это вот такое вам признание. Он безусловно жив, но мне пришлось проделать над собой определённую внутреннюю работу, чтобы ребёнка слегка приструнить. Ещё буквально пару лет назад этот внутренний ребёнок просто рвался из меня и хотел, чтобы я разговаривала только его голосом. Звучит так, как будто у меня раздвоение личности или шизофрения, да? И даже подростковые или взрослые книги писались с его участием, поэтому мне не удавалось создать совсем взрослую книгу. И только когда я этот голосок слегка приглушила, то есть проделала эту психологическую перезагрузку, я смогла писать взрослую прозу. Взрослая книжка «Последняя треть темноты» вышла в конце осени.
— Вы часто рассказывали в интервью, что вам в детстве много читали. Была ли какая-то книга, которая вам ну вот вообще не зашла?
— Мне не понравилась «Пеппи Длинныйчулок», потому что мне показалось, что она то ли грустная, то ли скучная, то ли непонятная. При этом я обожаю Астрид Линдгрен, я обожаю Карлсона, моя любимая книга у неё – «На острове Сальткрока», я по ней даже устраивала в детстве игры на даче с товарищами. И я не смогла, как и многие дети, читать «Алису в Стране чудес», потому что было непонятно. В детстве я не была таким читателем, каким я бы хотела, чтобы был мой читатель, понимаете? И когда я пишу свои сложные, проблемные, экспериментальные подростковые книги, я прекрасно осознаю, что велика вероятность того, что я сама бы в детстве их читать не стала.
— А как вы представляете себе своего читателя? Интеллигентный всесторонне развитый ребёнок?
— Я тоже была всесторонне развитым ребёнком! Я никак себе его не представляю. Когда я пишу, то это самовыражение. Вот сейчас, когда я начала писать для взрослых, я уже представляю своего читателя. А до этого представления не было, но бывала возможность с этим читателем встретиться. Тогда я видела, что это разные люди, и часто это не дети , это молодые и немолодые взрослые, родители, подростки, с которыми мы вели умные беседы на тему прочитанного. И я видела, что подростки и дети адекватно и правильно реагируют на то, что я пишу.
— Какой самый поразительный отзыв о своем творчестве вы получали?
— У меня было два самых поразительных отзыва. Один детский, когда «Волки на парашютах» заняли первое место в «Книгуру». На финальном этапе этого конкурса произведения публикуются в интернете, их читают дети и пишут отзывы. И вот какой-то ребёнок написал совершенно очаровательно: «Автор не берёт нас за дураков». Этот отзыв мне ужасно понравился, и я поняла, что у меня получается писать искренне, и дети это чувствуют. А второй отзыв – от моего папы на мою взрослую книжку «Последняя треть темноты». Он прочитал её за два дня, позвонил мне и сказал: «Я вообще не понял, что это за хрень».
— Расскажите немного о книге «Наверно, я ещё маленький», которую вы недавно презентовали в Москве и Питере.
— Я её воспринимаю как третью часть «Волков на парашютах». «Волки», потом «Взрослые молчат» и «Наверно, я ещё маленький», причём последняя – самая взрослая из этих трёх книжек. Это опять книга психологических рассказов для и о взрослеющем ребёнке. В ней единственный герой по имени Витя, тот самый «Витя догола», который обсуждает со своим другом Пашей разные проблемы бытия. Самый главный вопрос, который его волнует, - о смысле жизни. Он подходит к папе и спрашивает у него, в чём смысл жизни. И вдруг он понимает, что ни папа, ни мама, - никто не может ответить ему на этот вопрос. Ответ он так и не получает, но замывается и бурно обсуждает это с Пашей, который тут же начинает над ним прикалываться. В этой книге вообще ставится много вопросов, на которые не даются ответы. В «Волках на парашютах» ответ всегда был, пусть и неодназначный. Ещё здесь поднимается проблема взаимоотношений с учителями, точнее, с одной учительницей литературы, которой главный герой почему-то не нравится. И там есть такой рассказ, который так и называется – «Я ей не нравлюсь». И вот Витя на протяжении всего рассказа пытается понять, почему же он ей не нравится, и старается всё-таки понравиться: стирает с доски, тренирует младшеклассников, приносит мел. Но она всё равно к нему равнодушна. И он не может, как взрослый, с этим смириться. И в конце он понимает, что всё дело в том, что она ему тоже не нравится. Это на каком-то интуитивном уровне. И для него становится открытием, что человек может просто не нравиться – вот просто так. В этих рассказах юмор соседствует с психологией и, не побоюсь этого слова, философией. Сборник заканчивается рассказом «Наверно, я ещё маленький», где подросток отправляется на дачу и понимает, что дача для него – это поиск какого-то приключения и приходит к выводу, что наверно, он всё-таки ещё маленький, раз ему нужны все эти приключения. Это, конечно, взрослый взгляд на себя самого: ребёнок про себя не скажет, что он маленький, да?
— И напоследок, философский вопрос. Как вы думаете, когда человек взрослеет?
— Когда он осознаёт ценность жизни.
Фотографии Светланы Карловой
Выражаем благодарность в проведении интервью ресторану-фондю «Чердак художника».
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
