Знаете это чувство после концерта? Тебе немного грустно, что все закончилось, но в то же время ощущаешь радость и некое умиротворение. Вот и я сейчас стою в таком состоянии в питерской «Ласточке» и жду, пока ребята из «Перемотки» пообщаются со своими слушателями. К слову, раздача автографов и совместные селфи продолжаются до последнего человека, с широкой улыбкой шагающего в гардероб за курткой.
Вообще жителей города на Неве можно назвать везунчиками — здесь успел отгреметь первый концерт большого тура группы с романтичным названием «Как тебя покорить». Из-за ковидных ограничений гастроли на двадцать с лишним городов пришлось временно приостановить. Но пока ребята здесь и не успели вернуться в родной Екатеринбург, мы решили не терять возможности и пообщаться с солистом Олегом Лопаевым и гитаристом Геной Волгаревым.
В Петербурге вы играете далеко не в первый раз и наверняка можете сказать, чем местные слушатели отличаются от жителей других городов России. Какая она, питерская публика?
Олег Лопаев: Как я всегда вижу со сцены, слушатель обычно весьма сдержанный и это тоже по-своему очаровывает. Опять же сравнивая с московской аудиторией — тут два больших контраста, ведь обычно Москва и Питер у нас выпадают рядом, друг за другом — в Москве народ куражится, раскачивается, буквально прыгает. А здесь люди действительно приходят послушать: не подрыгаться, не побуйствовать, а немножко погрустить, может быть, пошататься в такт. Были в зале, в том числе и те, кто не колыхался ни секунды, просто стояли и слушали — при этом в одних из первых рядов.
То есть такой коннект с аудиторией вам приятен и просто спокойное слушание тоже откликается?
Читайте также
О. Л.: Весьма. Но лучший показатель — это когда слушатели поют песни вместе с нами. Есть, например, строчка, когда можно помолчать, и слушатель за нас прекрасно ее дополнит.
Вы сравнили Москву и Питер, а в Екатеринбурге, где вы живете и занимаетесь творчеством, какой слушатель?
Гена Волгарев: Чем-то похожий на питерского, на самом деле. У нас молодежь тоже довольно интеллигентная и интровертная, больше похожая на питерскую, чем на московскую, хотя это не особо подходит под стиль и тип города — он у нас такой индустриальный, темненький и грустный. Самое интересное, что самые куражные люди не в Москве, а в Казани. Там они удивительные, в хорошем смысле абсолютно бешеные.
Вы в четвертый раз приезжаете в Питер и, наверное, согласитесь с тем, что этот город особенный: он будто «застыл» во времени и здесь ощущается какая-то тоска по прошлому. К тому же мы видим, что по настроению наши с вами города даже немного схожи. Получается, вам самим близка такая атмосфера? Поэтому Питер стал отправной точкой тура?
О. Л.: Скорее, так получилось. Сейчас, когда все так передвигается, о каком-то символизме насчет очередности городов в этом году можно забыть. Но Питер действительно во мне откликается.
Хотелось бы больше порассуждать об этой грустной, но светлой тоске по ушедшему, которая нам, людям, весьма свойственна. Ведь именно такой теплой ностальгией и приятным ретро-вайбом и пропитано творчество вашей группы. Причем вы далеко не единственные музыканты с подобной энергетикой и отлично вписываетесь в так называемую новую волну в русской музыке. Как считаете, мы все — и музыканты, и слушатели — обращаемся к прошлому в попытке найти утешение и укрыться от будущего, которое кажется слишком неясным и тревожным?
Г. В.: Мне кажется, что это наблюдается не только в музыке. Мы сейчас живем в эпоху метамодерна: все мелодии спеты, стихи все написаны, как пели классики. Допустим, взять фильмы: сейчас все кино стилизуют под пленку, взять условно какого-то Уэса Андерсона — у него все такое чисто ретроградское. И вся современная музыка, кроме каких-то хип-хоп вещей, тоже полностью построена на ретро-вайбе. Давно уже прошли те времена, когда можно было придумать что-то совсем новое. Сейчас все вдохновляются старым, везде, на каждом шагу. Скорее всего, пройдет пять лет и начнется новая волна ностальгии уже по 2010-м годам, хотя казалось это было недавно.
Выходит, любое творчество — это переосмысление той реальности, которую до нас создали художники, писатели, музыканты, словом, творцы. И удел современного человека — всего лишь осмыслять заново уже сказанное, не создавая при этом ничего абсолютно уникального. Нет ли в этой мысли какой-то безысходности как для творца?
Г. В.: А мне кажется, это максимально естественно на всех этапах истории человечества. Как мы можем создать что-то, если не на каком-либо фундаменте? Ведь все творцы создавали что-то, вдохновляясь кем-то. А уже следующие вдохновлялись чуваками, которые были перед ними.
О. Л.: Можно копнуть глубже. Грубо говоря, когда мы пытаемся придумать слово, по крайней мере на русском языке, то оперируем 33 разными буквами. Каких-то других букв у нас нет, в любом случае это фонетика и транскрипция. Говорят же: «Кради как художник». Поэтому остается красть, делать отсылки.
Г. В.: Соглашусь, что сейчас это достигло максимального пика. Именно в том, что сегодня все уже варится в собственном соку. Раньше, в каких-нибудь 80-х или 90-х, можно было взять старую музыку, например, фанк и взять драм-машину, которая только вышла, и просто наложить на фанк прямую бочку. То есть ты мешаешь что-то суперновое с чем-то старым, и получается совсем новый продукт. А сейчас по части технологий в музыке, практик в обработке звука и продакшена все уже придумали.
Мы начали говорить о разных эпохах и временах, мы с вами люди примерно одного возраста, то есть представители одного поколения — миллениалов. Это поколение называют одиноким, странным, пограничным — неудивительно, что им (нам) может нравиться музыкальный «рывок» в недавнее прошлое. Не кажется ли вам, что именно миллениалам могут быть особенно близки песни вашей группы?
О. Л.: У нас на самом деле аудитория очень разношерстная, то есть очень большой разброс от младшего и до старшего слушателя. Поэтому тут скорее возможна та же самая память предков, когда люди ностальгируют по тому, по чему сами не знают, хотя чувствуют отчасти. Может быть, в этом суть или хотя бы какой-то смысл кроется.
Если не смотреть на возраст аудитории, то, может быть, более понятно по образу и характеру, какой у вас слушатель?
Г. В.: Тоже разный. У нас вообще творчество такое: не то, чтобы мы сильно пост-панк или еще что-либо, музыка очень эклектичная. Может, на концерте ты заметила, что у нас играет какой-нибудь танцевальный хаус, а потом резко начинается какой-нибудь драм-н-бейс. Вообще в людях очень много различных личин и мы обращаемся к ним сразу ко всем. Поэтому какого-то определенного портрета я не смогу нарисовать.
О. Л.: Вообще, люди по большому счету противоречивы и порой даже сами себе лгут. Поэтому тут очень сложно искать реально среднего слушателя. Мне кажется, если пытаться проанализировать статистику, то в последнее время нас чаще всего слушают люди младше нас. Что-то около 20 лет, и причем девушек явно, по-моему, больше.
Молодая публика — это здорово, но сегодня на концерте я видела и достаточно зрелых людей. То, что у них ваши композиции находят отклик, неудивительно, ведь лейтмотив творчества группы — переосмысление музыкальной культуры конца 90-х — начала 2000-х. Но если брать не этот временной отрезок, то какая другая эпоха близка вам по духу — как лично, так и в творчестве?
О. Л.: В плане музыки и в целом культуры мне больше нравятся 70-е. Но это вторая моя по любви эпоха, потому что в первую очередь мне нравится эпоха Дикого Запада, скорее, конца XIX века. Мне дико нравится чувство свободы в той эпохе и отсутствие урбанизации в то время, когда люди все еще жили в маленьких городках, которые больше походили на какие-то деревни. При этом они могли завтракать у костра, в пустыне, вываривая кофе в кофейнике и заедая это соленым мясом с фасолью. Но если не это, то получается 60—70-е, эпоха Вудстока, всего расцвета музыкальной индустрии. И в кино это тоже был важный, переломный период.
Г. В.: Мне нравится читать о Средневековье, но я бы не хотел там оказаться сто процентов. Это немного похоже на то, как идет дождь, плохая погода на улице, а ты сидишь дома и пьешь какао так уютненько. И так же уютненько ты читаешь про Средневековье, потому что ты окружен всеми благами и читаешь про всякие полуужасы.
Не знаю насчет Средневековья, но в ХХ столетии, согласитесь, жило столько талантливейших музыкантов, с которыми наверняка хотелось бы встретиться. С кем из уже почивших творцов ваша группа могла бы сделать что-то совместное, будь такая фантастическая возможность?
О. Л.: С чем-нибудь кислотным. Jefferson Airplane первым делом пришли на ум как пример самый явный. Но я думаю надо пробовать что-то менее явное, что-то более грязное, но из тех же времен.
Г. В.: У «Перемотки» такая фактура, что даже не знаю, с кем мы могли бы заколлаборировать… Мне кажется, банально можно было бы с Цоем что-то замутить. Цой — это уже наш общий музыкальный архетип. Даже если ты не погружался в его творчество, то все равно погружался в музыку других музыкантов, которые погружались в Цоя. Но если не к Цою обращаться, тогда The Cure или The Smiths. Ну они еще живы, теоретически еще есть возможность (смеется).
О. Л.: При всем при этом забавно, что тот же самый Цой, как я помню, говорил, что вдохновлялся Высоцким и Брюсом Ли. Забавно, что порой вот так можно вдохновиться Высоцким и Брюсом Ли, а на выходе получить Цоя.
Раз уж мы начали говорить о культовых личностях, то стоит вспомнить, что Цоя называют голосом целого поколения. А есть ли среди нынешних российских или зарубежных музыкантов те, которых вы могли бы назвать голосом своего поколения?
Г. В.: Я думаю, что группу «Тальник». Мне кажется, что это группа делает максимально классную музыку, но максимально хочет остаться незамеченной. Они делают некую деконструкцию той музыки, которая выросла на музыке нулевых и 90-х. То есть условно они берут какую-то поп-музыку начала нулевых, мешают ее с пост-панком, мотивами шансона, а потом все это деконструируют так, что становится больше похоже на какие-то суперэкспериментальные глитч-коллажи западных музыкантов. Возможно, звучит замудрено, но эта музыка намного более доступна. У них есть альбом «Музыкайф», с которого начался нынешний звук «Перемотки», потому что раньше мы делали больше рокабилли. А этот альбом сильно вдохновил меня на аранжировки в таком стиле, то есть не стесняться неприкрытого звука русского рока начала нулевых.
О. Л.: Я современную музыку особо не слушаю, поэтому мне всегда сложно что-то подыскать или выделить что-то одно. Все, что я слушаю, было записано и выпущено в период с 40-го по 90-й. Мой трек-лист напрямую состоит из таких вещей, поэтому современники меня особо не цепляют.
И мы снова вернулись к ушедшим временам, по которым ностальгирует наше поколение. Я знаю, что вы росли не в Екатеринбурге, а совсем небольших городках, где время, по вашему признанию, «было застывшим». Не чувствуете ли из-за этого себя людьми не совсем этой эпохи?
О. Л.: Да, я чувствую, что моя эпоха осталась где-то позади. Когда я жил в этом городе (город Лесной в Свердловской области — прим. ред.), то волей-неволей все эти знаки, символы, все, что осталось от Советского союза, еще было на улицах. До последнего висели флаги в этих флагштоках, воткнутые в углы домов. А такого рода вещи, как стенгазеты или доски почета ударников труда, оставались до конца первой половины нулевых точно. Да там до сих пор рисуют от руки киноплакаты, плакаты дискотек и каких-то событий. Мы даже с братом порой шутили, что это место как лимб, где между прошлым и будущим все зависло, и ты не можешь выбраться из него. Есть же мемчики про то, что люди не могут выбраться из Омска или еще каких-то российских городов. И мы действительно неоднократно прикалывались над моментом, когда встречали людей, похожих на умерших знаменитостей или еще кого-то в таком роде.
Прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, я сама выросла в подобном поселке, где повсюду этот постсоветский антураж. А ты, Гена, каким человеком себя ощущаешь? Вы же росли в одном месте и видели одни и те же вещи.
Г.В.: Я не чураюсь ничего. Формально есть современная культура: я и современную культуру впитываю, и уже прошедшую. Не могу сказать, что я современный или несовременный, потому что современные люди тоже бывают разные. Собственно, я открыт для любого искусства и любых идей.
Кстати, на концертах вы и внешне выглядите как парни из другой эпохи. То же самое я вижу и в ваших клипах, на каких-то промо-материалах последних лет. Скажите, это намеренная стилизация, чтобы визуально соответствовать своему творчеству? И насколько важно, чтобы музыкант внешне совпадал с тем, что играет?
О. Л.: Достаточно важно. По крайней мере, я и в обычной жизни действительно могу одеваться в то же самое, в чем появляюсь на промо-материалах.
Г. В.: Это был, скорее всего, сознательный шаг к тому, чтобы еще и визуально соответствовать каким-то музыкальным вещам. Допустим, у нас в 2020 году был тур и там мы вообще одевались, кто как захочет. Просто есть две параллельные вселенные: музыкальная, где нас слушают в записях, приходят на нас, и другая — визуальная часть, медийная. И медийная часть иногда может вымещать музыкальную. Условно говоря, на людей приходят просто из-за того, что они известные или они клево выглядят и пофиг, какая у них музыка. Или наоборот приходят на людей с клевой музыкой и пофиг, как они выглядят. И вот недавно пришла такая мысль, что возможно их стоит соединить — и может быть получится некий резонанс и звук будет звучать в два раза громче из-за этого.
Вы начали рассуждать о медийном образе музыкантов, что сегодня действительно может играть решающую роль для публики. Как думаете, реально ли важно, чтобы слушатель знал певца или группу, что называется «в лицо»?
О. Л.: Это нормально, когда ты видишь не просто безликое существо, которое где-то там поет или играет. Когда люди узнают, кто мы такие и видят нас лично, то для большинства это однозначно играет в плюс. Они видят, что мы живые, мы такие же, как они, и им это откликается.
Давайте взглянем на это с другой стороны. Про себя я отметила, что после концерта вы пообщались со всеми пришедшими в клуб ребятами, ни одного не пропустили. Что вам, как группе, дает такая живая коммуникация чуть ли не с каждым слушателем?
Г. В.: Это к Олегу, он в каждом городе уже фаната знает, хотя бы одного.
О. Л.: Волей-неволей приходится общаться, все равно в этом мире без общения мы никто. В действительности у нас есть несколько слушателей, которые с нами буквально прошли огонь, воду и медные трубы. То есть они с нами максимально давно: следят за нашим творчеством, лично с нами контактируют. И так или иначе мы с ними уже успели подружиться за столько лет. Поэтому интересно и приятно их видеть на концертах каждый год, каждый раз в первом ряду.
Это уже похоже на настоящее творческое комьюнити, что можно расценить как один из маркеров популярности коллектива. Но помимо этой важной искренности со слушателем, как сегодня можно зацепить людей и достичь настоящего успеха?
Г. В.: Найти формулу успеха как философский камень сделать. Мне кажется, это что-то эфемерное, сложно поддающееся объяснению. Мы не знаем, почему нас слушают, я не особо понимаю. У нас (в Екатеринбурге — прим. ред.) есть группа «Сова» и мы начинали в одно и то же время. Года три мы были на одном и том же уровне: писали в чем-то похожие песни, дружили. А потом — оп, и нас стали резко слушать больше, причем намного больше. И мне непонятно, почему. Мне кажется, у нас с ними на одном уровне музыка в плане какой-то эмпатичности к слушателю.
О. Л.: Гена сейчас как раз хорошо описал пресловутую ошибку выжившего. Когда чтобы вычленить формулу успеха, надо анализировать не того, у кого все получилось, а тех, у кого что-то пошло не так. И разбираться как раз в том, когда и что именно пошло не так.
Есть ли планка, достигнув которой, вы почувствуете, что уже достигли все, о чем мечтали, или вы не ставите себе таких границ?
О. Л.: У нас есть давняя такая точка, о которой грезят ребята, — это «Ургант». Так, чисто прикола ради (оба смеются).
Г. В.: Конечно, было бы прикольно, после этого можно и умирать. Когда у нас появлялась группа, то у меня был четкий стимул — выступить в «16 тонн» (московский клуб. — прим. ред.). Я думал, что это все, максимальный успех, которого можно добиться. Выступили. Поняли, что не умерли и все нормально.
О. Л.: Теперь придется мечтать о чем-то побольше.
Г: Да каждый год меняется мерило успеха. Что сейчас нам нужно? (обращаясь к Олегу)
О: Собрать тысячник полный. Но нам это мешает сделать ковид, поскольку ограничения.
Г: Мне кажется, мы могли бы в Москве уже собрать.
О: Да я знаю, что могли бы! Но ведь не собрали. Соберем, будем дальше собирать пятитысячник.
Г: Как говорится, саботируют.
О: Да, да, планы саботируют только так.
Понравился материал? Пожертвуйте любую сумму!
А также подпишитесь на нас в VK, Яндекс.Дзен и Telegram. Это поможет нам стать ещё лучше!
